Ученые зашумели, заволновались, загремели кулаками по столу и снова потребовали кофе. Через некоторое время врачи разделились на две группы. Первая, которой было не под силу воспринимать будущих внуков в симбиозе с непонятном монстром, проголосовала за «вытащить негодяя, ничего ему там делать». Другая, и в ней было большинство, проголосовала за «подождать, понаблюдать».
* * *
Несколько недель спустя молодой человек, сотрудник Отдела безопасности и охраны, весь такой гладенький, начиная от смоляного костюма и кончая жидкими светлыми волосами, прищурив глаза, очень тихо и угрожающе разговаривал с комиссией:
– Задачей вашего отдела было наблюдение за мутацией. Из ваших отчетов я ни черта не понял. Почему ребёнок не был под наблюдением?
– Все дети под нашим наблюдением, – возразила профессорша, – только, согласно закона об охране частной жизни, мы имеем право не чаще, чем один раз в месяц, осматривать детей. И потом, вы же знаете, половина родителей не подписали бумаг…
Блондин взорвался, брызгая слюной:
– Молчать! Вы упустили! С момента рождения упустили! Вы же проводили исследования! Почему никто не видел его коричневые сосуды?! Как можно не разглядеть голову монстра с глазами?! Даже у яйца в первый день виден зародышевый диск и появляются кровеносные сосуды! Как вы это объясните?
Профессор Марк Тан, зачем-то протирая в пятый раз свои очки, стараясь, чтобы его голос был спокойным и невозмутимым в противовес громкому голосу служащего ОБиО, отвечал:
– Пару дней назад мы обследовали пятидневного младенца. Под коркой, среди массы розовых клеток, мы обнаружили белое пятнышко в полтора миллиметра. Вы упомянули куриное яйцо. По случайному совпадению нам тоже пришло в голову сравнение со сгустком цитоплазмы, расположенным на поверхности желтка. В отличие от развития эмбриона цыплёнка, где рост начинается сразу же после кладки и попадания в благоприятную среду, рост этого белого пятна заморожён. Оно не растёт ни у годовалого малыша, ни у двухлетнего ребёнка. В какой момент времени оно просыпается и начинается развитие паразита, мы ещё не определили. Сколько времени нужно для полного формирования особи? Примерно – тридцать дней. Какие факторы влияют на пробуждение, мы тоже ещё не выяснили, – профессор произнёс это осторожно, боясь, что человек в чёрном костюме, взорвётся. Тот заскрежетал зубами, но промолчал.
– Но мы работаем. Есть предположение, что вылупление особи связано с психическим и физическим здоровьем ребёнка. Паразит готов вылезти наружу, когда хозяин готов его принять и не причинить ему вреда. Это объясняет, почему первый паразит проклюнулся у Джона, а не у Кима, который старше его на две недели. Ким Голден плохо говорит и ещё мочится в штанишки.
Профессор Редди (при этих словах Тан кивнул головой на маленького толстенького ученого, сидящего за противоположной стороной стола) высказал другое мнение. Он считает, что позднее развитие связано с травмами малышей. Маленькие дети, начиная делать первые шаги, часто падают, ушибаются. Мягкая корка ракушки легко уязвима и может привести к гибели паразита.
– Позднее формирование существа сначала обрадовало нас. Самая первая мысль была, удалить нарост от плоти рождённого младенца. Но мы вовремя вспомнили, что удаления раковины в других странах печально заканчивались. По информации сообщества африканских врачей, деревенские, необразованные родители, напуганные дьявольским знаком, сами удаляли своим детям наросты, после чего дети умирали.
– Да, конечно, – он остановил рукой блондина, который открыл было рот, чтобы высказать своё мнение, – мы учли тот факт, что операция в антисанитарных условиях могла привести к заражению крови. Но в Китае хирургические вмешательства проводились опытными врачами, и всё равно заканчивались смертью малышей. Родители нашей маленькой пациентки Лизеллы Гордон согласились оставить ребёнка для наблюдений до тех пор, пока паразит не проклюнется. Девочке должно только через полгода исполниться три года, но она уже вполне смышлёный и развитый ребёнок, и формирование её паразита началось. Уже можно увидеть зародыш существа. Наблюдая за артериями ребенка, мы заметили – во внутреннем слое начинают появляться коричневые нити. Сосуды начинают их отторгать, как что-то чужеродное. Темные ниточки отделяются от стенок, небольшое количество подхватывает поток крови, и они растворяются в ней. Большинство же успевает закрепиться в другом месте.
Тан замолчал, протянул дрожащую руку к стакану с водой и выпил его. За столом стояла напряженная тишина, никто не проронил ни слова. Белобрысый сверлил глазами профессора и, не выдержав, стал стучать подушечками пальцев по столу.
Учёный продолжил:
– Сегодня они прошли, просверлили… Понятию не имею, как это назвать! Пробурили стенки сосудов и оказались на внешней оболочке артерии. Пройдёт ещё какое-то время, они соединятся друг с другом, и будет это выглядеть, как у Джона Смита, – Марк, повертел в руках пустой стакан и закончил:
– Поэтому наше первое предположение, что паразит просыпается и опутывает человеческие органы своими сосудами, неверно. Кровеносные сосуды паразитов уже при развитии плода в утробе матери закладываются в артериях и венах человека.
Белобрысый встал и стал нервно расхаживать по комнате. Он думал о чём-то своём, и профессор, следя за ним глазами, неожиданно для себя сказал:
– У нас нет никакой информации об индийских детях, ведь первые паразиты должны были появиться в Индии.
Тан снова стрельнул глазами на своего коллегу, профессора Редди. Секунду помолчав, добавил:
– Первичное заключение о гемангиоме оказалось неверным.
– Мутация, – белобрысый перебил его, ударил по столу, – гемангиома! Родинка! Родимое пятнышко!
Лицо его налилось краской, его рот приготовился извергнуть поток возмущения, но неожиданно, искривившись, застыл. Краска схлынула с лица, глаза уставились куда-то вверх, вспоминая что-то. Потом он шумно выдохнул воздух, пропуская через сомкнутые губы. Получилось, совсем как ржание лошади, но в комнате никто не улыбнулся, Марк же внимательно следил, как меняется блондин.
– Итак, – удовлетворенно подумал он, – он знает больше, чем говорит. Папашка Джона Смита – военный, служащий специфического отдела Содружества, находился в то время в штате Гоа. К химии никакого отношения не имеет. Появился дома, обрюхатил жёнушку и свалил снова в Индию, а оттуда подал на развод по причине возникновения страстного чувства к другой женщине.
И вот интересные вопросы: что, если это не мутация? что, если причина не в последствиях взрыва на химическом заводе? Небольшое предприятие, большей частью специализирующееся на стиральном порошке, просто не могло быть виновным в странной, разумной мутации на руке. Никто так и не смог объяснить рождение детей с наростами у людей, никогда не бывавших в Индии. Или на этом объекте производили что-то секретное, или дело совсем в другом. Что, если произошедшее два дня спустя после аварии в пяти километрах от города правда? Что же случилось там, в лесу, рядом с маленькой деревушкой, и породившее невероятные слухи?! Марк нахмурился и стал растирать свои белые руки. Профессор посмотрел на коллег. Те не отрывали глаз от господина в чёрном. Тот уже оправился, хотя довольно нервно подёргивал свой галстук. Тихим, безразличным тоном произнёс:
– Ваш отдел будем расформирован.
Он замолчал, запихивая бумаги, кроме одной, в кожаную папку и, коверкая голос, произнёс:
– Это же просто родимое пятнышко! – повернулся к двери. – У меня приказ провести операцию немедленно! Документ на столе. Уберите эту гадость из ребёнка!
Он вышел, хлопнув дверью, не слушая протестующие возгласы докторов: «Это невозможно!».
* * *
Сестра Эллина, покачивая бёдрами, быстро шла в детскую палату, твёрдо держа в одной руке пластиковый подносик с маленьким стаканчиком. Светлая густая жидкость тяжело восходила на стенки посуды, но не проливалась. Глаза медсестра были устремлены куда-то далеко. Она спешила. Ночная смена закончилась, а это её последнее утреннее задание. Её уже ждали дома, в кровати. И от этого тепло разливалось по всему её телу. Эллина поставила ношу на тумбочку и произнесла ласковым голосом:
– Джон, малыш! Я принесла тебе вкусное лекарство, ты… – и, не договорив, уставилась на пустую кровать.
Мальчика там не было. Мамина кровать тоже была пуста, но Эллина только что видела Сандру в коридоре. Она нахмурилась. Ей сразу пришла в голову мысль, что ребёнок сбежал.
– Ерунда! – она тряхнула головой. – В таком возрасте не сбегают, а прячутся. Хочешь поиграть? Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!
Эллина заглянула в шкаф, прошла в туалетную комнату, а затем в углу, за занавеской, обнаружила сжавшегося мальчугана.
– Джон, я тебя нашла! Вылезай! – произнесла она хоть и радостным, но спокойным тоном, видя его состояние.
Мальчик насупился и уставился на неё большими испуганными глазами. Он сидел, прильнув спиной к стене и вытянув протестующие руки вперёд.
– Я не буду ничего пить! Вы хотите меня усыпить, а потом разрезать!
– Нет, что ты! – машинально соврала медсестра, – Это тебе твоя мама сказала? Доктор хочет лишь посмотреть, как он с тобой связан.
– Нет, нет! – Джон закричал ей в лицо.
Эллина вздрогнула, она почувствовала, что ребёнок на грани истерики, и отступила.
– Я позову доктора, он лучше объяснит тебе.
Она вышла и пошла за Андреасом Смитом. Это был любимый детский доктор. Большой, широкоплечий, с белой бородой и в очках, он был похож на Деда Мороза, и всем своим добродушным сказочным видом вызывал у детей расположение. Андреас, сев рядом с мальчиком прямо на пол, спросил, как его зовут. Мальчик нехотя ответил. Врач посмотрел на паразита. У того тоже был несчастный вид, уголки губ опустились вниз, словно он хочет заплакать. Это тронуло старого доктора, и он спросил:
– А как зовут твоего друга?
Мальчик недоуменно поднял глаза.
– Ты ещё не дал ему имя?
– А можно? – встрепенулся мальчуган.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Смит. – Он ведь часть тебя. Смотри, как переживает.
Джон всхлипнул и тихо сказал:
– Они хотят нас разделить.
– Но у них ничего не получится, – доверительно сказал Андреас, наклоняясь к нему, – уверяю тебя. Невозможно разделить твои сосуды и его. Они думают, что можно развязать, словно переплетенные и спутанные нити двух разноцветных клубков. Обе эти веревочки живут в твоём сердце, и нельзя просто так вытащить оттуда одну ниточку. Однако, для исследования, для науки, это важно. Э-э-э… Как бы тебе объяснить? – он ненадолго задумался, но не нашёл, что сказать. – Знаешь, мы сделаем вот что. Я лично буду присутствовать на операции. И при малейшей опасности потребую прервать её. – Он положил руку на сердце и произнёс:
– Клянусь!
Мальчик долго смотрел в морщинистое, доброе лицо доктора. Потом встал и пошёл к кровати.
– Это? – показал пальчиком на стакан.
Андреас кивнул.
Джон взял стаканчик и задумался.
– Я буду звать его Малыш, – мальчуган широко улыбнулся, а потом выпил жидкость до конца.
Глаза его радостно распахнулись.
– Клубника!
Мальчику вскрыли грудную клетку, посмотрели на его прекрасное сердце, переплетенное коричневыми паутинками, предложили самому фанатичному из хирургов попробовать вытащить ниточки. Тот, обливаясь потом, долго рассматривал толстую аорту, обвитую шоколадными капиллярами. Поднеся скальпель, чтобы сделать первые надрез, руки его предательски задрожали. Глубоко подышав, он пошёл на второй заход, но пальцы снова его не послушались. После третьего раза он отшвырнул инструмент на пол и вышел из операционной.
При выписке Джона из больницы весь персонал детского отделения, где лежал мальчуган, вышел с ним попрощаться. Светловолосый худенький малыш гладил своего паразита, а тот, словно котёнок терся о его плечо и смотрел на хозяина влюблёнными глазами. Эта картина настолько умилила врачей и медсестёр, что они, пожимая руку малышу, не раздумывая, гладили шею паразита, а тот одаривал их очаровательной, благодарной улыбкой, словно понимая, жизнь его сохранена благодаря им. Лишь мама Джона, получившая на все вопросы один ответ «будем наблюдать», плохо скрывала своё раздражение. Она стояла рядом с сыном, нервно перекладывала сумку из одной руки в другую, переминалась с ноги на ногу и глубоко вздыхала. Её правый глаз стал нервно подёргиваться.
Глава вторая
Название, данное Сандрой Смит паразиту, человечеству пришлось по душе, так и закрепилось за ним. Когда головка только высовывалась из отверстия, расположенного внизу панциря, существо действительно походило на улитку, но потом, удлиняя свою шею, оно выглядело, как большой жирный червяк с рожком, увенчанным шариком.
Называть «часть себя» червячком или моллюском людям было неприятно, другое дело – улиткой! Такое милое очаровательное существо! Раковина Cochlea у взрослого человека достигала тринадцати сантиметров в длину и семь-восемь сантиметров в ширину. Дугообразное отверстие, откуда вылезал паразит, имело ширину пять сантиметров. Шея взрослой особи могла вытягиваться в длину до двадцати двух сантиметров. Голова паразита была диаметром около четырех с половиной, пять сантиметров составляло щупальце, а шарик на нём имел в диаметре тридцать миллиметров и служил паразиту органом осязания. При встрече особи, испытывающие взаимные симпатии, тянули друг к другу свои тентакли7, переплетались ими и тёрлись шариками. Ласково поглаживая кожу человека своим мячиком, улитки таким образом выражали свою признательность и любовь к нему. При втягивании в раковину паразит собирался гармошкой около входа, а потом постепенно складкой за складкой втаскивался обратно в ракушку. Цвет кожи улитки совпадал с человеческим и, что самое удивительное и приятное для хозяина, цветом и разрезом глаз – тоже. Психологи отметили эту схожесть как главную при принятии хозяином своего паразита, наблюдая, как вылупляются улитки и как на них реагируют дети-хозяева. Появляется длинная шея с маленькой головкой и твоими «глазами» трогательно моргает, жалостливо попискивая. Восемь из десяти сразу начинали гладить паразита, успокаивая, как котёнка, впервые оставшегося без мамы. Один впадал в истерический плач от испуга, другой бежал к матери с расспросами: «Что это?». Звуки, которые произносил паразит, были не особо приятные, похожие на крики голодной морской свинки. Улитка, меняя тембр голоса с высокого на низкий, растягивая, или наоборот, коротко выплёвывая, произносила своё неповторимое французское «уи».
– Уи? – спрашивала улитка своего хозяина.
– Уи, – соглашалась с ним.
– Уи-уи-уи! – качала она головой в знак отрицания.
– У-и-и-и-и-и! – возмущалась и негодовала.
– У-у-у-у-у-и!», – удивлялась.
И, наконец, радость выражала уханьем совы:
–У-ху-и-у-и!
Выражение любви к хозяину было самым милым и звучало, как урчание:
– Р-р-р-р-у-и! Р-р-р-р-р-р-у-и!
Людей без мутации коммуникация детей со своей Cochlea повергала в шок. Они же воспринимали её, как часть себя. «Моя часть!», – говорили они. Многие называли улитку Малышом или давали другие милые имена или уменьшительно-ласкательные прозвища. И недоумевали, почему все хотят разделить человека и паразита. Последнее слово их вообще оскорбляло. Паразит?! Паразит ест тебя изнутри, а этот малыш помогает тебе.