– Да…. – прошептала Всемила, – да, так и будет. Яролика, Горислава, живо слушайте меня! – ее голос вновь окреп. – Времени мало, берите свои вещи. Яролика, – она метнулась к сундуку и, пошарив в нем, достала толстую рукописную книгу, – возьми, твое наследство. Читайте обе внимательно и учитесь. Теперь полезайте… – травница с трудом приподняла крышку погреба.
– Бабушка, – из глаз Яролики потекли слезы, – а как же…
С улицы раздались гневные крики, что-то пронеслось по воздуху и ухнуло над крышей, отчего все покачнулись.
– Быстро в погреб, – рявкнула Всемила.
– Перун и Мокошь, помогите! – содрогнулась Горислава и полезла вниз по лесенке. За ней, рыдая, спустилась подруга.
– Ступайте в тот угол, – указала Всемила, – откиньте мешки, там лаз, ползите как можно дальше, насколько сможете, и схоронитесь там! Если вдруг что не так пойдет, ползите еще дальше, до самого конца – путь приведет к обрыву. И ни в коем случае, что бы вы ни услышали, не смейте вылезать! Ясно? Как все стихнет, обождите немного, потом выходите и бегите отсюда! Прочь из Острога! – не дожидаясь ответа, она со стуком захлопнула тяжелую крышку, и девушки остались в темноте. Они прижались друг к другу, а все вокруг бушевало.
– Идем, идем, – всхлипывая забормотала Яролика, едва ли не на четвереньках переползая в указанный угол. Сверху снова тяжело громыхнуло, избушка затряслась, однако устояла. Царапая руки, девушки откинули мешки и забились в указанный лаз.
– Отвори по-хорошему, ведьма! – раздался крик.
– Я вам сейчас по-плохому отворю! – голос Всемилы зычно раскатился по всей поляне, где стояла избушка, мелькнула вспышка, отблески которой полыхнули перед подругами сквозь щели в полу, раздались крики и проклятья.
– Бабушка, – рыдала Яролика, цепляясь за подругу. Горислава оцепенела от ужаса и только прижимала к себе голову подруги, будто стараясь уберечь ее от всего, что происходило над ними. В щели были видны вспышки – голубо-лиловые, обжигающие глаз. Грохот стоял такой, что Горислава, не услышала своих слов, когда повернулась к подруге и сказала ей:
– Ярочка, это, наверное, Перун спустился, чтобы помочь нам! Он нам поможет! Боги спасут нас!
– А бабушка, – машинально шептала Яролика, заливаясь слезами, – бабушка… За ней пришли, за нами пришли, она нас защищает…
Внезапно шум стих, девушки замолчали, сильней прижавшись друг к другу. Послышались мужские голоса.
– Осторожно, ведьмы изворотливы. Прикрывайте друг друга.
Яролика полными ужаса глазами смотрела на подругу. Горислава, зажав рот рукой время от времени мотая головой и не отрывала взгляда от потолка подвала, словно стараясь сквозь доски рассмотреть, что происходит наверху.
– Да все вроде… – внезапно мужской голос оборвался и перешел в дикий визг, словно его издавало животное, а не человек.
– Убейте ее! – заорал кто-то из нападавших.
– Думали моей магии хлебнуть, выродки церковные, – раздался яростный голос Всемилы. – Ну так подавитесь ею!
Раздался звук разбившегося стекла. На секунду все замерло, как будто само время остановилось, а затем раздался взрыв. Девушки с криком шарахнулись назад, пытаясь отползти как можно дальше от бушевавшего огня. Пол проломился, в погреб рухнули доски, наверху избушка зашаталась и через мгновенье рассыпалась, будто игрушечная. Бревна рухнули в подвал, все сильнее занимаясь огнем.
Горислава метнулась к полке, разбила банку с какой-то жидкостью – то ли отваром, то ли брагой, оторвала два куска от подола, смочила их и, зажав рот одним, протянула другой подруге.
– Давай мешки подтащим! – крикнула она. – Заложим лаз! Будет воля богов – не задохнемся!
Яролика кинулась к мешкам. Помогая друг другу, девушки подтащили их к лазу, нагромождая их как заслон от дыма и огня.
– Еще банку возьми, – крикнула Яролика, хватая первую попавшую закрутку. – Будем смачивать тряпки, надо продержаться, пока выползаем. Боги помогут!
Они полили мешки жидкостью и посмотрели друг на друга.
– А теперь… – Яролика закашлялась: не смотря на все их старания, дым все-таки проникал в лаз. Она посмотрела на подругу, прижимая ткань к лицу. – Пошли, – девушка подхватила оброненную книгу, засунула ее в заплечную сумку, которая была с ней, и подруги ползком принялись выбираться по узком лазу, преследуемые дымом и огнем, разгоравшимся на месте бывшей избушки травницы.
Глава 10
Новый день занимался над Великим Острогом. Луна на небе висела бледная, выцветшая, небо на востоке ощутимо порозовело. В лиловых предутренних сумерках, пахнущих гарью, стало видно, как прижавшись друг другу сидели среди лесной поросли на краю обрыва, на дне которого тек небольшой ручей, Яролика и Горислава, растрепанные, с измазанными землей и копотью лицами. Их ладони и колени были сбиты до крови, юбки изодраны. Они ничего не говорили, лишь неотрывно глядели в сторону деревни, над которой всю ночь расплывалось зарево пожара, занимавшее полнеба. Сейчас оно исчезло. И больше никто не кричал.
Яролика провела рукой по лицу, еще больше размазывая грязь. Она наконец усилием воли оторвала взгляд от прошлой жизни, от родного дома, догоравшего перед ней, и посмотрела на молчавшую подругу.
– Идем, – хрипло сказала она. – Они уехали, мы слышали.
Горислава кивнула, поднялась, пошатываясь от усталости, страха и горя, зачерпнула пригоршню снега, растерла им лицо и двинулась к деревне.
Чем ближе они подходили, тем больше страшное зрелище им открывалось. Небольшие избы, обычно в это время начинавшие весело пыхать дымом из труб, сейчас тоже дымили, но только чад поднимался от полуобгоревших стен. Снег не позволил пожару разойтись, поэтому полностью деревня не сгорела. Однако куда больший ужас вызвало у подруг не зрелище пожара, а тела, лежавшие там, где их настигла смерть. Полуодетые, кто-то не обутый… Первого Яролика и Горислава увидели на входе в деревню. Обе остановились и только крепче сжали друг другу руки, не решаясь подойти. Мужчина в простой домашней рубахе лежал спиной вверх. Светлые волосы на затылке окрасились в красный. Пуля вошла точно в голову.
– Я посмотрю, – наконец решилась бледная Яролика, приблизилась к мужчине и опустилась на корточки. Еще сильнее побледнев, она повернула его голову, чтобы рассмотреть лицо. – Дядя Зорислав. Боги…. Его же добивали, – ахнула она, заметив вторую рану. – Смотри, его ранили в спину, и пуля в живот прошла, а когда упал, то добили… Звери, какие же звери. – Она отползла в сторону, не в силах подняться на ноги.
Горислава затряслась всем телом, подбежала к подруге, схватила за локоть и рванула вверх:
– Идем, – отрезала она, – сначала к твоему дому, он ближе, потом к моему!
Яролика, опомнившись, бросилась к своему дому. Он еще стоял и выглядел целым, хотя стены почернели. А вот сарай и конюшня сгорели дотла. Яролика влетела во двор и остановилась как вкопанная. Она почувствовала, как стиснуло грудь, и на миг девушке показалось, что она не может дышать. Она приоткрыла рот, жадно хватая им воздух, и медленно пошла вперед к крыльцу, рядом с которым лежали тела ее родителей. Стояна упала на спину, пуля вошла ей в грудь. Ее застывший удивленный взгляд смотрел в небо, словно не веря, что больше там ничего не увидит. Живко лежал рядом, в последней хватке вцепившись пальцами в ладонь жены. Яролика прижала руку к губам и судорожно вздохнула. Опустившись на колени, она прижала ладонь к щеке матери, затем погладила по волосам отца.
– Он не сразу умер, – чужим севшим голосом сказала она, положив свою ладошку поверх их сцепленных рук. – За ним кровавый след тянется. Значит, прополз до крыльца, чтоб с мамой вместе уйти. Вместе…. Хвала богам, Перун помог ему успеть…
Она внезапно крепко зажала себе рот руками, заглушая вырвавшийся крик. Из глаз градом полились слезы, а Яролика все так же кричала себе в ладони, не давая этому звуку боли и ярости вырваться на свободу, чтобы его не услышали те, кто все это сотворил.
Горислава, смотревшая на это стеклянными глазами, развернулась и пошла своему дому. Такая знакомая дорогая – теперь так непривычно было все кругом. Куда ни кинь взор – тела и угли. И ни звука. Не квохтали куры, не кричали петухи, ни из одного сарая не блеяла коза. Все было мертво, и Гориславе казалось, что и она тоже умерла, просто случайности, по недомыслию какого-то бога еще ходит и дышит, но на самом деле ее убили, как и всех. Как вон ту соседку, замершую в неестественной позе у собственного забора. Они покупали у нее молоко. Или тех девочек-близняшек, что лежали в сугробе своего дома лицом вниз. Интересно, они правда умерли в таких одинаковых позах или эти нелюди так развлекаются. Или вот того… Горислава замерла как вкопанная. Она не сразу узнала свой двор. Неподалеку от калитки лежал на снегу старший из ее братьев. Она узнала его скорее по одежде, нежели по окровавленным завиткам русых волос. Из его затылка торчал топор. Она с трудом оторвала взгляд от трупа и перевела его на дом. Но дома не было. Лишь груда черного дымящегося дерева.
Горислава толкнула калитку и вошла. Ей казалось, будто все это сон, и она сейчас проснется. К пепелищу все еще нельзя было подойти – жар не давал приблизиться. В этом аду выжить не мог никто. Они и сами с Яроликой спаслись только чудом.
Она постояла, окинула взглядом то, что было ее домом, потом повернулась и не сознавая толком, что она делает, на ватных ногах двинулась к кузнице. Ее несостоявшийся жених висел на воротах, прибитый за руки, весь в крови. В его горло тоже был вбит длинный гвоздь. Уши были отрезаны. Яркие голубые глаза смотрели прямо на Гориславу, как ей показалось, обвиняюще. Почему ты, если любила, не остановила? Почему ты только пряталась, но ничего не сделала? Почему я вишу сейчас на воротах, а ты еще живешь? Горислава задохнулась, тошнота подкатила к горлу, она попыталась закричать, но не смогла. Ноги наконец перестали служить ей, она упала на залитый кровью снег перед кузницей и потеряла сознание.
Очнулась она от того, что кто-то обтирал ее лицо снегом. Она открыла глаза и увидела Яролику. Вся белая, подруга трясущимися руками пыталась привести ее в себя.
– Ну же, Горя…. Ну же… – Она ухватила Гориславу за плечи. – Ты меня напугала, как ты меня напугала. Я думала… я тебя увидела, ты лежишь… а я… я… – Яра всхлипнула и утерла слезы кулаком, размазывая их по щекам.
– Я в порядке, – хрипло ответила Горислава, – я просто… В голове шумит.
Она поднялась, избегая смотреть на ворота, повернувшись спиной к этим обвиняющим голубым глазам.
– Идем, надо уходить. Вдруг они вернутся… – она потянула Яролику за локоть, и подруги поковыляли вдаль по дороге. На повороте Горислава все-таки не выдержала и обернулась.
– Наверное, он пытался им сопротивляться, – сглотнув, сказала она.
Яролика оглянулась и вздрогнула. Когда она увидела лежавшую Гориславу, а на воротах поруганное тело Остромира, она едва сдержала вопль. Такой страх пронзил ее, когда она подумала, что подруга мертва.
– Сопротивлялся, – тяжело сказала она. – Там во дворе крови много. Наверно, сражался. Он храбрый… был. Горя, надо зайти к нам. Дом почти не пострадал, возьмем что-нибудь в дорогу. И быстрее прочь отсюда…. – она снова задрожала.
– Идем, – Горислава отвернулась и зашагала к дому подруги. В ее глазах по-прежнему не было ни слезинки.
Они осторожно обошли тела родителей Яролики и вошли в опустевший холодный дом. Горислава, не церемонясь, раскрыла сундук, достала оттуда платье Стояны, скинула полушубок и свои верхнее и нижнее платья, ставшие уже лохмотьями.
– Что с твоими братьями? – спросила она у подруги. – Ты видела Златогора?
Яролика молча достала еще одну заплечную сумку, сняла свою и начала укладывать туда припасы, доставая их с полок.
– Переслав с Милоликой мертвы, – надтреснутым голосом сказала она. – Переславу голову снесли, Милолику… – она зажмурилась и встряхнула головой, словно пытаясь стереть это из памяти. – А потом горло рассекли. А Златогор… его следы к конюшне вели, а назад не было… Видно там… – она сжала губы, достала чистую тряпицу, в которую завернула бабушкину книгу, поставила наполненные хлебом сумки на стол.
Подойдя к подруге, она достала новую одежду и начала переодеваться.
– А твои? – спросила Яролика.
– Тоже, – только и сказала Горислава глухо.
Больше не говорили. Переоделись, взяли сумки и пошли к лесу. Девушки упрямо брели по снегу, подоткнув подолы платьев. Вскоре дым скрылся за хвоей. Запах гари отступил. Тут Гориславу наконец накрыло. Усталость, страх, горе, ужас, отвращение – все вдруг накатило разом, обрушилось на нее, она вцепилась в березу, мимо которой шла, уткнулась лицом в шершавую кору и завыла. Она хотела рассказать Яролике, что все они были мертвы, что сгорели, что это и ее вина, так как она не умерла вместе с ними. Но из ее горла вырывались лишь хриплые лающие звуки. Она опустилась на колени и затряслась от рыданий.
Яролика молча подошла к подруге, присела рядом с ней и обняла, прижав ее голову к своей груди. Она не знала, что сказать, да и что можно было сказать, когда ее саму разрывало на части. За что? Почему? Что мы все сделали? Что сделали мама с папой, чтобы закончить вот так? Они должны были жить долго и умереть в глубокой старости, окруженные детьми и внуками! Что сделал малыш Златко, который и жить-то толком не начал? А все остальные?
– Ненавижу, – наконец прошептала Яролика, – как же я их ненавижу, всех этих лживых, жестоких, этих нелюдей. Будь они прокляты все… – она упрямо смахнула слезы с лица. – Горенька, не надо. Вставай. Мы их оплачем, обязательно. А сейчас надо уходить.
– Я не могу,– выдавила наконец Горислава, – не могу. Иди. Я останусь здесь. Я не могу идти дальше.
Яролика погладила ее по волосам, взяла за плечи и заставила поднять голову.
– Горя, они бы не хотели, чтобы ты сдавалась. Они бы хотели, чтобы мы ушли. Они ведь и в самом деле этого хотели. Они нас спасли. И теперь мы должны идти. И жить ради всех них. Ты сможешь, ты сильная, ну давай!
– Никакая я не сильная! – билась в истерике Горислава. – Я только женщина, обычная слабая женщина, это не по мне! Я не могу этого вынести! Как мне жить после такого? Как мы сможем жить после такого?
– Ну тише, тише, – Яролика прижала подругу к себе и начала укачивать как ребенка. Из ее глаз тоже текли слезы. – Мы сможем. Мы вместе и все сможем. Мы сможем выжить и сможем жить. Ради них.
Она укачивала рыдающую Гориславу и шептала слова утешения, стараясь успокоить не только подругу, но и себя. Потому что в голове у Яролики сейчас не было ничего, кроме желания упасть на снег и разрыдаться. И плакать до тех пор, пока она здесь не замерзнет насмерть. Тогда она, может быть, встретится с семьей. Но она была не одна, и отец учил ее не сдаваться. Яролика не могла предать его даже так, в малом.
– У нас все получится, Горя. Да мы просто слабые женщины, но мы все сможем. Мы ведь не просто женщины, а ведуньи. Вот, – она покопавшись в сумке, достала пузырек, – выпей немного, это поможет успокоиться.
– Ты ведунья, а я ведьма. У тебя, может, и дар, а у меня проклятие, – хмуро произнесла Горислава, все больше успокаиваясь с каждым глотком жидкости из пузырька, – мне бы уж лучше ничем не обладать.
– И ты ведунья, а я тоже ведьма, – со слезами на глазах ответила Яролика. – Ведьмой тоже быть почетно. Это церковники это слово испоганили. У нас обеих дар. Помнишь, как твой папа и моя бабушка говорили. Что это дар от богов, и надо его развивать. А у тебя хороший дар. Сирены людей могли успокаивать, счастье им дарить своим пением.
– Но я не могу! – Горислава встала и отряхнула снег с платья. – Я могу только разрушать. Так что ты полезна, а я нет. – Она вздохнула глубоко и отерла слезы. – Ладно, прости меня, дорогая. Тебе ведь так же тяжело, как и мне. Идем. Если повезет, завтра уже будем в Лигии.