Юноша кивнул, кинув восхищенный взгляд на своего начальника, которого почитал и за учителя.
Конунг кивнул знатному вельможе средних лет в строгом костюме и с орденом на голубой атласной ленте, висевшем у него на шее. Тот ответил правителю низким поклоном и взошел на кафедру:
– Мой конунг! – начал он звучным приятным голосом. – Моя кюна! Дроттины Сольгарда и наши уважаемые гости из Регнум Галликум! – он поклонился целенаправленно Целсусу, и тот ответил любезной улыбкой и наклоном головы сначала ему, а затем конунгу, который устремил на него свой взор. – Сегодня, в третий день года – третьего числа Мерсугура 1083 года от становления империй – в Люнденвике я, первый среди равных риг-ярл Сигурдсон, объявляю открытым внеочередное заседание Тинга. На повестке дня несколько вопросов. Первый: доклады участников со стороны Сольгарда и Регнум Галликум о социально-политической обстановке в Великом Остроге. Второй: доклады участников со стороны Сольгарда и Регнум Галликум по экономическим, политическим, социальным и прочим вопросам возможности заключения военного альянса с образованием единой армии коалиции. Третий: дебаты участников со стороны Сольгарда и Регнум Галликум о возможности создания военного альянса с образованием единой армии.
В зале Тинга стояла гробовая тишина. Было слышно, как скрипит перо писца, стенографирующего речь. Первый риг-ярл, сидящий на своем месте, говорил негромко, однако его голос при помощи магического усилителя разносился по всему залу. Дворцовая стража в черных мундирах, расшитых серебристыми нитями, замерла у входов, никак не выдавая своего присутствия. Участники тинга обратились во слух. Кое-кто делал пометки для последующих вопросов. Асквинд молча слушал, сидя на своем месте, сжимая и разжимая кулаки. Изменения, проводившиеся последние годы в Великом Остроге – третьем крупном государстве на континенте, затрагивали все слои общества. Официальная насильственная смена религии, запрет на образование для женщин, строгий контроль документов, участившиеся международные инциденты. Несмотря на то, что хевдинга многие считали лишь солдатом, не искушенным в политических интригах, он вовсе не был глуп. А происходившее в Великом Остроге говорило о том, что либо самоизбранный чуть более пятнадцати лет назад новый глава государства, носивший титул Великого Охотника, полный идиот, упорно тянувший свою страну в глухое средневековье, либо же, к чему склонялся хевдинг, Великий Охотник, напротив, достаточно умен и целенаправленно делает из доброго соседа злобно ощерившегося волка, который вскоре захочет напасть.
Заседание шло своим чередом. Закончил говорить первый риг-ярл, стали выступать докладчики. Из их донесений картина складывалась весьма удручающая. Уровень жизни населения стремительно падал из-за того, что международные компании боялись теперь торговать на территории Острога. Но вместо того, чтобы винить Великого Охотника, жители государства обрушивали всю свою злобу на заграничных соседей. Газеты переполняли топорные, грубые, пошлые карикатуры, обличающие развращенность и хитрость галлов и агрессивную тупость сольгардцев. Зато своего правителя они превозносили. Доподлинно стало известно о случаях пыток и даже нескольких казней несогласных с реформами. Население бурно поддерживало эти проявления насилия.
– Как это возможно? – удивленно зашептал в ухо Целсусу Маркус, не сумевший усидеть спокойно после рассказа одного из докладчиков о том, как в одном из острожских городов женщину насмерть забросали камнями за то, что ее дочь вышла замуж за галла и приняла языческую веру своего мужа. – Этот народ… Открытый и добрый, насколько мне известно, много веков почитавший богов почти таких же, как у скандинавов, стремившийся к просвещению, но не терявший корни с матерью-природой… Многие у нас считали, что они – эталон, к которому стоит стремиться цивилизации!
Целсус улыбнулся краешком рта и пожал его руку:
– Нет эталона, мальчик мой, и никогда не верь, когда тебе говорят, будто плебс может быть открытым и добрым. Он такой, каким его правители позволяют ему быть.
– Но то, что они творят, – не унимался Маркус, – на это и звери не способны!
– Звери куда приятнее, – флегматично отозвался посол, – они не выдумывают лишнего и заботятся лишь о насущном. К сожалению, пока жители Острога озвереют, пройдет слишком много времени и прольется слишком много крови, так что куда выгоднее нам будет остановить это.
– Надо убрать Великого Охотника! – шепнул ему в ухо Маркус, мрачно сверкнув глазами.
Целсус едва сдержался, чтобы не рассмеяться, что было бы весьма неуместно, так как докладчик как раз перешел к во много раз возросшему уровню смертности на территории Острога.
– Мой милый, очаровательный Марс, – ответил посол юноше, – как было бы хорошо жить, если все проблемы решались бы так легко! Нет, увы, нет, мы не можем себе позволить совершить такую ошибку!
Юноша, непонимающе нахмурившись, взглянул на учителя, но промолчал, так как перешли ко второй повестке дня и посол поднялся, чтобы взойти на кафедру. Он только подал послу нужные для доклада бумаги.
Целсус говорил долго и обстоятельно. Многое из того, что он говорил, не нравилось ему самому, но отражало официальную позицию галльского королевства. Однако трудно было отрицать: идеи были хороши, но оба государства не были готовы к альянсу подобного масштаба. Слишком многое требовалось обсудить, выработать общие принципы сосуществования, найти новые способы финансирования и иные ресурсы.
Выступил и Асквинд, сказавший, по сути, то же самое, что и посол.
В итоге после проведения дебатов был составлен документ, в котором попунктно были перечислены решения тинга – некий план на ближайшее время. Альянс заключен не был – сегодня на это никто и не надеялся, – но дело сдвинулось с мертвой точки. Целсус был выжат, как лимон, но доволен. Он предстанет перед королем не с пустыми руками. Тяжело опершись на плечо своего спутника, он двинулся к выходу.
У самого входа к нему вновь подошел хевдинг. Несмотря на видимую усталость, выглядел он почти счастливым.
– Ну что ж, лед наконец тронулся, – сказал он. – Чему я несказанно рад. Не будем загадывать, но надеюсь, продолжим в том же духе, и да помогут нам боги. Нам нужно защищать цивилизованное общество, иначе весь мир рухнет в хаос. – Хевдинг улыбнулся одним глазами и без всякого перехода спросил. – Когда вы покидаете Люнденвик, друг мой?
– Лед тронулся, – усмехнулся галл, – какое сольгардское выражение! Мир рано или поздно туда и угодит – ведь этому учит ваша вера, не так ли? Но я буду бороться за цивилизацию пока жив, уверяю вас: люблю комфорт, знаете ли, – он повернулся к широко открытым дверям и, прищурившись, посмотрел на хлопья снега, засыпавшего пустынную площадь. – Я бы отправился немедленно, ведь король ждет новостей и желает получить их не из газет, как вы понимаете. Но годы берут свое. Мне нужны ужин, хороший сон, а перед сном добрая чарка скандинавского меда – грех не воспользоваться случаем, ведь в Галлии такого не найти! Я отплываю завтра утром, хевдинг.
Хевдинг хмыкнул:
– И я бы хотел как можно более отдалить тот момент, когда Волк вырвется на свободу. Мы, викинги, слишком любим жизнь, чтобы отдать ее без борьбы. Значит, завтра утром… В таком случае, друг мой Целсус, не желаете ли получить добрый ужин в моем доме? Фрейдис будет рада видеть вас. А утром поедем вместе: я отправляюсь на восточные границы, так что не смогу лично проводить вас до гавани.
– С огромным удовольствием приму ваше приглашение, Торольф! – наклонил голову посол, – это великая честь для меня. Смею надеяться, вы не откажете в приеме и моему помощнику. Маркус Гавиус, рекомендую. Слишком смел и честен, чтобы выбиться в большую политику. Все жду, когда он, наконец, разочаруется в этом деле и посвятит себя какому-нибудь более достойному занятию, например, искусству.
– Никогда, доминус! – пылко возразил юноша и склонил голову, – хевдинг Асквинд, вы можете располагать мной!
Тот, усмехнувшись горячности юноши, благосклонно кивнул ему.
– Рад знакомству, молодой человек. Разумеется, мы будем рады и вам. В таком случае сегодня к семи я пришлю за вами карету, Целсус.
В этот момент к ним приблизился молодой человек из числа личных помощников конунга. Щелкнув каблуками, он поклонился и быстро произнес.
– Хевдинг, конунг зовет вас.
Хевдинг, кивнув, повернулся к галлу и сказал.
– До вечера, друг мой.
– До вечера, друг мой, – откликнулся посол, проводил взглядом подтянутую фигуру хевдинга и кивнул юноше, – едем, начнем готовить доклад для короля.
Они вышли из массивных дверей, сели в ожидавшую их карету и растворились в метели, исчезнув в том направлении, откуда приехали.
Часть 1
Глава 1
Зима в тот год в Великом Остроге выдалась мягкой. Несмотря на выпавший снег и мерцающие инеистым налетом иголки на елях и соснах, холодно не было, и нет-нет да и раздавалось пение птиц, которые выражали радость от того, что не все жучки попрятались в землю и не все шишки и орехи были скрыты под снегом.
Молодая девушка в теплой длинной юбке и простом, но добротно сшитом полушубке, перешагнула через ствол упавшего дерева, остановилась и прислушалась. Ее волосы были перевязаны теплым платком, однако несколько темных прядок выбились из-под него и упали на лоб. Карие глаза довольно блеснули, когда она увидела неподалеку рябину, возле которой порхала стайка снегирей. Заметив девушку, птицы взволнованно вспорхнули.
– Шш… – вполголоса протянула она, шагая к рябине. – Обещаю, что не наврежу вам и без обеда не оставлю. Мне нужно всего несколько гроздей…
Следуя своему слову, она действительно аккуратно, стараясь не напугать птиц еще больше, сорвала несколько гроздей ягод и положила в корзинку. Так же медленно и аккуратно отойдя назад, она покосилась на птиц: те, успокаиваясь, снова опускались на ветки.
Внезапно до нее донесся нежный девичий голос, выводивший мелодию. Он звучал, чисто, словно звенели где-то маленькие колокольчики, и было в нем что-то такое, что манило к себе, заставляло сердце быстрее трепетать в груди. Кареглазая хмыкнула и направилась в сторону, откуда он раздавался. Через несколько минут она вышла на опушку. У невысокой березы, опершись на нее рукой, стояла стройная девушка с волной распущенных огненно-рыжих волос. Из леса к ней, завороженные, шли пара оленей, не отрывая от нее глаз. У ее ног, сжавшись в клубок, лежал заяц. Синицы и воробьи скакали по веткам, подбираясь все ближе.
– Лешего не боишься? – весело спросила темноволосая, обращаясь к певунье.
Та резко оборвала песню и обернулась, явив подруге миловидное, но в данный момент хмурое веснушчатое лицо, длинный нос и острые скулы.
– Это ему меня в пору бояться, – сказала она со вздохом. Звери и птицы, очнувшись от наваждения, бросились врассыпную, кроме зайца, которого рыжая взяла за уши и подняла, продемонстрировав подруге бездыханную тушку.
– И этот туда же. Сначала они засыпают, потом умирают. Ничего другого не выходит.
Темноволосая девушка приблизилась к подруге и сочувственно посмотрела на зайца.
– Горе ты луковое…. – вздохнула она. – Тебе, Горислава, лучше на посиделках под руку не попадаться. Извини… – спохватилась она, заметив выражение лица подруги. – Прости дурочку, ты же меня знаешь, иной раз мелю так, что и мельник наш не поспеет.
Оглядев зайца еще раз, девушка стащила с головы платок и расстелила его на снегу. Длинная коса упала на спину меж лопаток.
– Клади, – велела она. – Хоть дичью разживемся на ужин. Я уже все собрала: и хвою, и рябину, и желудей, и коры немного. Все как бабушка велела. А тушку лучше припрятать. У меня корзинка большая, мне бабуля даст соленьев, заставим сверху и скроем. А то полицаи, если заметят, не дай боги, отберут, да еще привяжутся, что и как. Как им вот объяснить, что магический дар по высочайшему указу не исчезает.
– И что, – Горислава скептически хмыкнула и не шевельнулась, – ты вот так по деревне перед полицаями простоволосая пойдешь? Не хочешь до свадьбы девой остаться, да?
– Главное, до бабушки донести, – нахмурившись, сказала подруга. – Она на окраине леса живет, туда они не сунутся, побоятся. Знаешь же, что хоть и кричат они, что лешего нет, а все равно опасаются в лес лишний раз шаг сделать. А как донесем – разберемся. Или бабуля мне платок одолжит, или зайца там же и разделаем.
Рыжая скривилась, но положила зайца в платок подруги, сама наспех заплела косу, сняла с ветки свой платок – красивый, узорчатый, сине-желтый, – накрыла голову и, обмотав вокруг шеи, крепко завязала сзади.
– Идем к твоей бабушке, Яра, – со вздохом сказала она, – жаль, что она меня учить не может. Папа сказал, быть сиреной – это было раньше почетно. Сирены голосом умели и сны приятные насылать, и кошмары, и утешать, и с ума сводить, и волю подчинять… – Она чуть покраснела и добавила, хихикнув, – и привораживать.
Яра, как раз укладывавшая завернутого в платок зайца на дно корзинки, рассмеялась.
– А что, мы разве и так не приворожим кого надо? – она вздернула чуть курносый нос и с любопытством посмотрела на подругу. – И кого это ты привораживать собралась, подруженька?
Горислава спрятала глаза:
– Ну… Папа сказал, ему тут кузнец обо мне говорил… Про меня… А если посватается… Пусть лучше любит меня без памяти, да? А то и так все девки на него засматриваются, а так я уверена буду…
Ее подруга ответила, немного помолчав.
– Да, Остромир парень хоть куда. И что засматривается на тебя – верно. Я не раз замечала… Глядишь, и посватается весной, а к осени свадьбу… Только не надо никого привораживать, по глазам его видно, что он и так тебя любит без памяти. – Надев варежки и подхватив корзинку, она грустно посмотрела на Гориславу. – Знаешь, хоть и рада я за тебя, если пойдешь за него, но самой мне печально. Я-то ведь одна останусь. У тебя дети будут, муж…
– Ну не надо печалиться! – Горислава бросилась к подруге и крепко обняла, прижавшись щекой к щеке, – сразу десять детей я ему не рожу, а там и к тебе посватаются! Мы будем видеться часто-часто что бы ни случилось! – она отстранилась и хитро взглянула на подругу, – между прочим, мельников старшенький, Велислав, в церкви с тебя глаз не сводил вчера!
Яра с видимой тоской прижалась к подруге.
– Не в этом ведь дело, Горя, – со вздохом сказала она. – Боюсь я. Помнишь, как нам бабушка рассказывала про свою молодость и учебу в гимназии. Про сирен хотя бы. Как они учились, были почетом окружены. Что их было не так много, зато ценился их дар на вес золота. Все знали: родился с магическим даром – в жизни не пропадешь. А сейчас что? Тебя не то что обучить никто не может, так если узнают, что ты тут тренируешься, разом… – она, взмахнув рукой, поправила выбившуюся из косы прядь волос. – А я и вовсе на виду. Про бабушку вся округа знает, что и в Волховской гимназии она училась, и что травница, и что дар у нас наследственный. Очень мне страшно бывает, соседей уже бояться начинаю. Вот Велислав на меня заглядывается, так на него самого Сиянка глаз положила. Я и знаю, что нехорошо так думать, а ну как она меня возьмет и сдаст священникам? Родители тоже боятся, матушка заговаривала о том, чтобы перестала я учиться у бабушки, а я не могу. И отказаться от дара не могу. Как можно, когда я каждый травку, каждый колосок, каждый листочек чувствую. И людей исцелять хочу! Я ведь помогать могла бы.
Рыжая сочувственно погладила подругу по плечам:
– Ничего, ничего… Про тебя никто доподлинно не знает. Ты притворяйся, что ничем не обладаешь, и все хорошо будет. Папа говорит, такие времена не могут вечно длиться. Когда-нибудь к нам вернутся и почет, и уважение, а пока мы, конечно, не откажемся от дара, но и показывать его не будем. А Сиянку я саму сдам, если что. Она гадала на Крещение, я своими глазами видела!