В частности, Кейнс отрицал, что децентрализованные рыночные силы являются адекватным средством определения величины и направлений использования накоплений и инвестиций:
Я считаю, что мы должны разумно подойти к решению вопросов о том, к какой норме сбережений на уровне общества в целом нам следует стремиться, какая доля сбережений должна направляться за границу в форме инвестиций, способна ли нынешняя организация инвестиционного рынка обеспечить эффективное распределение сбережений. Я не думаю, что эти вопросы должны быть полностью оставлены на усмотрение частного бизнеса и решаться из соображений частной выгоды, как это происходит сейчас[24].
В «Общей теории» Кейнс уделит особое внимание своей идее, что нельзя рассчитывать на то, что рыночные силы обеспечат достаточно большой совокупный объем инвестиций. Контроль должно осуществлять просвещенное государство.
Кейнс и Хайек о роли государства
Кейнс был одним из ведущих сторонников точки зрения, что государство должно в большей степени управлять экономикой. Хайек же был одним из ведущих сторонников противоположного тезиса – что государству следует меньше вмешиваться в действие рыночных сил. Мы рассматриваем их здесь в качестве представителей противоборствующих сторон спора потому, что они пользовались широким влиянием, а не потому, что они занимали наиболее радикальные позиции. Так, Кейнс, в отличие от теоретиков коммунизма, не требовал ликвидации рынка. Он прямо отвергал русский коммунизм по трем причинам: (1) коммунистическая идеология «безразлична к нарушениям свободы и безопасности в повседневной жизни»; (2) марксистская экономическая теория, на которую опирается русский коммунизм, «похожа на устаревший учебник по экономике, не просто научно неправильный, но читаемый без всякого интереса и к современному миру неприменимый», а марксистская литература в целом представляет собой «туманный вздор»; и (3) коммунизм «возвышает грубый пролетариат над буржуазией и интеллигенцией» – то есть глумится над такими людьми, как сам Кейнс и его круг[25]. Хайек, со своей стороны, не выступал за упразднение государства, как это делают анархо-капиталисты (да, есть люди, серьезно выступающие за безгосударственную рыночную экономику[26]).
На протяжении большей части XX века среди людей, формирующих общественное мнение, превалировала идея Кейнса об усилении роли государства в экономике. И эта роль действительно усиливалась. Хотя Кейнс и не выступал за всеобъемлющее государственное планирование, он поддерживал расширение планирования. В письме к Хайеку, отвечая на его критику государственного планирования в «Дороге к рабству», Кейнс писал:
Полагаю, что нам необходимо не отсутствие планирования и даже не его сокращение; более того, я убежден, что нам почти наверняка нужно больше планирования[27].
В «Общей теории занятости, процента и денег» (1936) Кейнс призывал к «достаточно широкой социализации инвестиций», полагая, что это является «единственным средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости». Здесь в фокусе его внимания находятся не детали аллокации ресурсов, а агрегированные величины в масштабе всей экономики. Он подчеркивал, что его предложение о «социализации инвестиций» не означает полного государственного социализма в смысле прямой государственной собственности на предприятия:
Не собственность на орудия производства существенна для государства. Если бы государство могло определять общий объем ресурсов, предназначенных для увеличения орудий производства и основных ставок вознаграждения владельцев этих ресурсов, этим было бы достигнуто все, что необходимо[28].
Если государство способно иным способом обеспечить нужный объем совокупных инвестиционных расходов, владеть предприятиями ему незачем. Кейнс считал, что объем инвестиций должен быть больше, чем, по его мнению, способен обеспечить рынок. Чем больше объем инвестиций, тем ниже уровень их доходности. Результатом, прогнозировал Кейнс, будет «эвтаназия рантье» (людей, живущих на процентный доход от капитала) и «эвтаназия все более усиливающегося гнета капиталистов», то есть политика, обеспечивающая такое снижение доходности, – возможно, даже до нуля, – когда ни один владелец богатства не сможет жить исключительно на доходы от инвестиций[29].
Кроме того, Кейнс предлагал усилить роль государства на рынке труда. В статье, опубликованной в 1925 году, он задавался вопросом о том, «должна ли заработная плата устанавливаться силами спроса и предложения, как предписывают ортодоксальные теории laissez-faire, или нам следует ограничивать свободу действия этих сил соображениями „справедливости“ и „разумности“ с учетом всех обстоятельств»[30].
Политическая экономия в эпоху прогрессизма в США
Разумеется, Кейнс отнюдь не был основоположником экономических идей, предусматривающих усиление роли государства в экономической жизни. Более того, они возникли даже не в XX веке. Так, в конце XIX столетия в США начался период идеологических изменений, направленных на активизацию государства, – сейчас это время называют «эпохой прогрессизма» (Progressive era). Важную роль в идейно-политическом движении, о котором идет речь, сыграл целый ряд экономистов – они разрабатывали аргументацию и способствовали принятию законов, усиливавших роль федерального правительства в экономической жизни, от антитрестовского закона Шермана (1890) и закона о доброкачественности пищевых продуктов и медицинских препаратов (1906) до закона о Федеральной резервной системе (1913). По словам Томаса Леонарда, «после 1890 года за три-четыре десятилетия экономическая теория в США превратилась в науку, поставляющую политических экспертов, а ученые-экономисты сыграли одну из ведущих ролей в значительном расширении участия государства в американской экономике»[31].
Во второй половине 1870-х и в 1880-х годах молодые американские экономисты, возвращаясь после обучения в Германии, привозили с собой идеи и подходы, на основе которых они затем сформировали научную школу, получившую название институционализма. В 1885 году группа этих ученых во главе с преподавателем Университета Джонса Хопкинса Ричардом Т. Эли, которому на тот момент был 31 год, создала Американскую экономическую ассоциацию (АЭА). Ассоциация быстро превратилась в ведущую профессиональную организацию американских экономистов (и остается таковой по сей день), но одной из ее первоначальных целей было объединение противников идей laissez-faire. В ее учредительном «Заявлении о принципах» подчеркивалась роль «государства как организации, чье конкретное содействие является одним из непременных условий прогресса человечества»[32]. Позднее Эли и другой экономист, Джон Р. Коммонс, в качестве лидеров Американской ассоциации за трудовое законодательство (ААТЗ) оказали немалое влияние на реформы политики занятости в эпоху прогрессизма. ААТЗ была создана в 1906 году, Эли стал ее первым президентом, а Коммонс вскоре занял пост секретаря[33].
Эли и его соотечественники считали себя представителями «новой школы», находящейся в оппозиции к классической и неоклассической экономической теории, а также к доктрине laissez-faire. В 1886 году Эли писал о «споре между экономистами старой школы», то есть приверженцами классической и неоклассической теории и сторонниками laissez-faire, и экономистами «новой школы в Америке», имея в виду своих единомышленников – институционалистов и прогрессистов. Теоретиков «новой школы» он характеризовал как правдоискателей от науки, чьи исторические исследования позволили сделать вывод о позитивной роли профсоюзов и забастовок, найти в социализме «важные и плодотворные истины, прежде, увы, остававшиеся без внимания» и «опровергнуть многие почитаемые догмы» традиционной теории финансов. В результате появились «политэкономы, преподающие доктрины, которые отличаются от теорий, прежде разделявшихся наиболее влиятельными элементами общества». Подробнее на ту же тему Эли высказался в монографии, изданной в 1884 году, где он напрямую связал американскую «новую школу» с доктринами немецкой исторической школы в экономической науке[34].
В то же десятилетие в Великобритании аргументация против laissez-faire, выдвигавшаяся идущими в ногу со временем экономистами, строилась в основном на выявлении теоретических исключений из правил, а не на исторических исследованиях. Генри Сиджвик в «Принципах политической экономии» (1-е изд. – 1883, 2-е изд. – 1887) отмечал, что хотя большинство современных комментаторов по экономическим вопросам по-прежнему считают доводы в пользу laissez-faire в сфере международной торговли, то есть в пользу одностороннего введения свободы торговли, «столь же очевидными и неоспоримыми, как математическое доказательство», эта сфера представляет собой исключение, и «лишь немногие фанатики сегодня могли бы использовать подобные формулировки при обсуждении каких-либо других конкретных приложений общей доктрины laissez-faire». Прежние представления о том, «что личные интересы индивидов всегда будут направлять их к производственной деятельности, наиболее способствующей обогащению и благосостоянию общества, к которому они принадлежат», и связанная с ними убежденность в «гармонии интересов каждого в отдельности промышленного класса и интересов всего общества», заявлял Сиджвик, «в нашу эпоху утратили свое влияние на умы». Вместо этого «экономисты в целом признают необходимость вмешательства государства для развития производства», по крайней мере в некоторых случаях[35].
Сиджвик был одним из ведущих утилитаристов. Доктрина утилитаризма – основная идея которой состоит в том, что нам следует стремиться к наибольшему счастью для наибольшего числа людей – стала набирать популярность после выхода «Введения в основания нравственности и законодательства» Иеремии Бентама (1789). В начале XIX века идеи Бентама активно развивал Джеймс Милль. Хотя сами Бентам и Милль считали свободный рынок наилучшим средством достижения максимального счастья, утилитаризм, по сути дела, предписывал экономистам не присваивать преимущественного статуса никаким политическим принципам вроде laissez-faire. Вместо этого каждую предлагаемую государственную меру они должны анализировать прагматически, выясняя, будут ли социальные выгоды от ее реализации превосходить социальные издержки. Руководствуясь утилитаристским подходом, экономисты классической школы второй половины XIX века, такие как Джон Стюарт Милль и Генри Сиджвик, начали рассматривать все большее количество сфер деятельности как исключения из laissez-faire, где государство вполне могло бы способствовать росту чистой социальной выгоды[36].
Кейнс был не первым, кто отвернулся от идей laissez-faire
Тот факт, что еще до 1930 года многие экономисты выдвигали аргументы против laissez-faire и поддерживали прогрессистское движение, может удивить тех, кто считает, что профессионалы-экономисты практически всегда, или хотя бы до Кейнса, выступали за свободу рынка. Однако, хорошо это или плохо, но приверженность доктрине laissez-faire как экономистов периода до начала Великой депрессии, так и современных сильно преувеличивается[37]. Примером такого преувеличения применительно к прошлому служит следующее высказывание нобелевского лауреата 2009 года и обозревателя New York Times Пола Кругмана:
До того как Джон Мейнард Кейнс в 1936 году опубликовал «Общую теорию занятости, процента и денег», в экономической теории, по крайней мере в англоязычных странах, полностью господствовало ортодоксальное учение о свободном рынке. Конечно, периодически возникали ереси, но они всегда подавлялись. Как писал Кейнс в 1936 году, классическая экономическая теория «покорила Англию столь же полно, как Святая инквизиция покорила Испанию». И ее представители утверждали, что решение почти всех проблем состоит в том, чтобы дать возможность силам спроса и предложения сделать свое дело[38].
Сам Кейнс задолго до 1936 года был склонен преувеличивать популярность laissez-faire. В статье «Конец laissez-faire» (1926) он утверждал, что именно таковы «на протяжении последних пятидесяти лет были позиции всех ведущих экономистов», хотя и признавал, что Альфред Маршалл – который, как должен был знать Кейнс, был ведущим экономистом этого периода – обращал внимание на случаи, когда «частные и общественные интересы не совпадают». В некрологе на смерть Маршалла, опубликованном в том же году, Кейнс представил более точную картину. Отметив «глубокое сочувствие Маршалла социалистическим идеям», он добавил:
Приведенное Маршаллом доказательство того, что при определенных условиях принцип laissez-faire, рассматриваемый как принцип максимальной общественной выгоды, оказывается несостоятельным не только практически, но и теоретически, имело огромное философское значение. Но Маршалл недостаточно глубоко развил это конкретное доказательство, и дальнейшее исследование данной проблемы выпало на долю любимого ученика и преемника Маршалла, профессора Пигу[39].
Еще до 1936 года роль государства в британской и американской экономике чрезвычайно усилилась, особенно в эпоху прогрессизма, во время Первой мировой войны и на начальном этапе «нового курса» (в 1933–1935 годах). Из тезиса Кейнса—Кругмана вытекает, что это усиление имело место, несмотря на единодушное противодействие ведущих экономистов. В реальности же на протяжении пятидесяти-шестидесяти лет, предшествовавших 1936 году, многие ведущие англоязычные экономисты активно распространяли идеи, еретические с точки зрения свободного рынка. Они вовсе не находились на периферии экономической науки, и нельзя сказать, что их взгляды «всегда подавлялись». (Конечно, профессиональное сообщество экономистов всегда маргинализировало «еретиков-дилетантов», но не столько из-за их политических идей, сколько именно из-за их дилетантизма.) Эли, Коммонса, Сиджвика, Маршалла и Пигу никто не вытеснял и не подавлял. К этому перечню можно добавить и ведущего американского экономиста-теоретика Ирвинга Фишера, взгляды которого на экономическую политику мы рассмотрим в следующем разделе, и Фреда М. Тейлора, чей доклад по случаю его избрания президентом Американской экономической ассоциации в 1929 году был озаглавлен «Управление производством в социалистическом государстве»[40].
Альфред Маршалл и Ирвинг Фишер о laissez-faire
Свою позицию Альфред Маршалл четко изложил в выступлении перед британскими экономистами в 1907 году. Он отметил, что в глазах Джона Стюарта Милля (1806–1873), самого видного британского экономиста третьей четверти XIX века, «сфера, в которой вмешательство государства ради повышения общего благосостояния могло привести к успеху, с каждым десятилетием расширялась»[41]. Маршалл полагал, что большинство его современников-экономистов, не поддерживая полномасштабный социализм, положительно относилось к расширению государственного вмешательства: «В целом экономисты выступают за активизацию деятельности государства ради улучшения общества», но «они против того гигантского расширения сферы действий государства, к которому стремятся коллективисты»[42]. Сам же он считал, что ряд факторов, в том числе рост профессионализма госаппарата и социалистические идеи «чудаковатого, но благородного» Роберта Оуэна «в сочетании с техническим прогрессом обусловили после смерти Милля еще большее расширение поля для благотворного вмешательства государства, чем при его жизни». Маршалл предостерегал от замены частной собственности на предприятия большинства отраслей государственной собственностью, полагая, что это означало бы зайти слишком далеко, но при этом выступал за муниципальное владение коммунальной инфраструктурой и за планирование землепользования в городах[43]. Он был против полного выравнивания материального положения людей, но обосновывал умеренное перераспределение доходов с позиций утилитаризма. По мнению Маршалла, «если сократить те формы расходов, которые не служат высоким целям, и использовать высвободившиеся средства на благо менее зажиточных представителей трудящихся классов, можно будет добиться значительного увеличения счастья и повышения уровня жизни»[44].