Погода на следующий день стояла солнечная. Будто сам Бог улыбался встрече с Чарли. К десяти часам утра начали собираться гости. Все приходили в темных костюмах и платьях, клали конфеты в гроб к мальчику и целовали его в лоб. Джессика пришла еще на рассвете. Она была как спасательный жилет для бабушки, которая в одиночку бы со всем этим не справилась. Соседи без стука входили в дом, общались на свои темы, изредка упоминая Чарли. Для некоторых пришедших это была просто возможность наклюкаться с утра, однако большинство приходило искренне. Почти все помогали семье деньгами, но Билл их сразу забирал себе. Он знал, что если деньги оставить маме, то та все пропьет.
После одиннадцати часов гроб погрузили в катафалк и повезли на загородное кладбище, где для него подготовлено место. Люди добирались на машинах и автобусах. Мила уже с утра выпила изрядную долю бурбона, поэтому мало чего понимала, однако помнила, что хоронят ее сына. Она ни с кем не разговаривала, бурчала себе под нос, что все кругом надоели.
На похороны приехал святой отец и прочитал молитву усопшим. После этого все, кто желал попрощаться с мальчиком, могли подойти к гробу и взглянуть на Чарли в последний раз. Кладбище пребывало в леденящей душу тишине. Лишь изредка она разбавлялась карканьем ворон, плачем бабушки, соседок, одноклассников и учителей, пришедших сюда. Эта трагедия потрясла весь небольшой городок Райли.
Последним попрощаться подступился Билл. Он нагнулся над гробом, поцеловал брата в лоб, положил ему чистый лист бумаги и цветные карандаши. После этого отошел в сторону. Веки тяжелели, губы от трепета не могли сомкнуться, а пальцы рук тянулись к переносице. Джессика стояла рядом и словно задыхалась, тихо шмыгая носом и всхлипывая. Она положила свои руки на плечи Билла, нежно подтянула его к себе и прижала крепко-крепко. Билл заплакал, уткнувшись носом в плечо Джессики. Она не могла сдержаться. Вой заразил каждого.
Через несколько минут все замерли и стеклянно смотрели, как в могилу неторопливо опускается гроб. Эти немые секунды кружили голову, заставляли людей еще сильнее рыдать, а воронье от этого все громче разносило неприятное хриплое карканье.
– Нет! Сыночек, миленький! Не бросай меня! – закатилась в истерике Мила.
Она впервые за двое суток проявила эмоции. Женщина подбежала к могиле и намеревалась прыгнуть за сыном, но стоящие там люди удержали ее. Это еще больше накалило обстановку. Плач раздался со всех сторон.
Спустя некоторое время люди возложили цветы и начали расходиться. Дома гостей ожидал поминальный стол. Те, кто желал вспомнить Чарли добрым словом, могли прийти. Это утешало семью, только что потерявшую ребенка.
9
Билл не появлялся в колледже уже несколько дней. Джессику это беспокоило, ведь его могут исключить. Вечерами он работал, а днем находился дома. Бенктон замкнулся в себе. Часами рассматривал рисунки Чарли.
Мила снова ушла в запой. На работе знали о трагедии, поэтому дали ей отпуск. Она вела себя странно; то ревела, то смеялась, то что-то бурчала под нос. Билл отбирал у нее спиртное, но Мила тут же уходила к соседу Борману, от которого через время приползала в невменяемом состоянии.
Джессика заглядывала к Биллу, но у нее было мало времени. Каждый день после учебы она помогала своей бабушке, и только потом могла посвятить пару часов Биллу. Иногда они совсем не виделись.
Прошла неделя. В дом пришла Джессика. Билл встретил ее безмолвной натужной улыбкой и проводил в свою комнату. Он не хотел, чтобы она видела, как мама себя губит.
– Билли, ты собираешься возвращаться в колледж? – возмущалась Джессика.
– Нет! Какой смысл просиживать там время? Все равно это ничего не даст!
– А как же мы с тобой? Ты о нас подумал? Или ты хочешь всю жизнь работать в магазине грузчиком? – более возмущенно спросила она.
– У нас все нормально! Я только что брата похоронил, а ты со своим колледжем привязалась! – взрывался Билл.
Он отвернулся, подошел к окну и вгляделся в осыпанную снегом улицу. Джессика прильнула к нему, положила руки ему на плечи и начала поглаживать их.
– Пойми ты, Чарли уже не вернуть! Жизнь продолжается! – прошептала она.
– Джесс, оставь меня в покое! Я вообще никого не хочу сейчас видеть! – озлобленно крикнул Билл и вздернул плечами.
– И меня?!
– И тебя!
Девушка заплакала и выбежала из комнаты. Через полминуты ее в доме будто и не было. Билл так и стоял у окна, провожая бездушным взглядом Джессику, устремленную вдаль. Ему было наплевать на всех, кроме бабушки Розы, с которой он изредка разговаривал. Третий день толком ничего не ел. Его мысли отдавали прохладной серостью. Он вспоминал те славные моменты из жизни, когда все наладилось, но тут же их застилало бледное бездвижное лицо Чарли. Билл считал, что проклятье черно-белой жизни его никогда не покинет.
«Почему вечно все так плохо? Только жизнь наладится – и на тебе, опять черная полоса!»
Мила в это время ползала по комнате в поисках недопитой бутылки бурбона. Пьяное ворчание сменялось несколькими гулкими глотками, после которых тишину разметал бубнеж и причудливый смех сквозь слезы. Так повторялось из раза в раз. Одета Мила во все тот же замызганный халат, на голове всклокоченная прическа, лицо, как мяч для регби, а под глазами синяки. Та уже потеряла счет времени и не понимала, где явь, а где сон. Свою мать и сына не узнавала.
– Билл, я пришла! – крикнула бабушка, хлопнув дверью.
Парень спустился и забрал у нее пакеты с едой. Их обоих раздражало, до чего мама себя довела. Ведь именно спиртное послужило толчком. Будь она трезва, то ничего бы не случилось.
– Знаешь, Билл, ничего в этой жизни просто так не бывает, – успокаивала бабушка. – Если приглянулся небесам наш Чарли, то его уже было не спасти.
Она присела в кухне на стул, положила локоть на стол и развернулась вполоборота, чтобы видеть, как Билл достает продукты из пакетов и раскладывает их по полкам. Она дышала тяжело, а морщинистое лицо омрачала печаль в глазах.
– Все равно непонятно, почему жизнь состоит из черных и белых полос. И я это замечаю уже не в первый раз, – сказал Билл, крепко держа консервную банку с кукурузой. Он ее прижал к груди и горько смотрел на бабушку.
– Человек – художник своей жизни. Если в твоих руках есть зеленый карандаш, то почему бы не добавить новых ярких оттенков. Понадобится капелька фантазии, и получится шедевр. Но если у тебя в руке только черный карандаш, то и жизнь будет соответствующая.
– Наверное, ты права! – тихим монотонным голосом произнес он, поставил банку на стол и сел на рядом стоявший стул.
– Черные и белые полосы в жизни – это миф, – продолжила она. – Люди придумали его для собственного успокоения. Сам подумай, Билли… посмотри на тех бродяг на улице, которые целыми днями стоят с протянутой рукой. Разве они считают, что их жизнь, как зебра? Радуются каждому новому доллару, который вскоре будет пропит? Многие из этих бедных, отчаявшихся людей даже назад не оглядываются; не вспоминают, как до такого скатились, а ведь могут устроиться на мало-мальски оплачиваемую работу, чтобы заработать хоть что-то, или уйти в церковь, где им позволят жить и будут кормить… Не хотят они что-то менять, вот и спихивают все на черную полосу.
– А как же те, у кого дом сгорел, кто потерял работу не по своей вине, те же самые инвалиды? – спросил Билл. – У них не наступила черная полоса?
– Я считаю, что такие моменты делают человека сильнее, – говорила бабушка. – Те, кто не справляется с этим, остаются на улице, а другие продолжают улыбаться. Пусть по лицу их ты этого не видишь, но в душе они остаются прежними, такими, как до трагедии.
– Ты хочешь сказать…
– Вода камень точит! – перебила она. – Для людей вода – это время, а испытания – это сильные волны, которые могут тебя разрушить, а могут сделать острее.
– А как же ты, бабуль? – спросил Билл. – Ты рада своей жизни? Тому, к чему пришла, что было и что может случиться?
– Я прожила долгую жизнь и не могу похвалиться тонной радости. Старшую сестру похоронила, когда мне было тринадцать. Я точно и не помню, от чего она умерла… знаю, что долго болела и мучилась. Иногда я вспоминаю ее раздирающие душу крики, кровь на подушке и желтые, как папирус, глаза. Их я точно никогда не забуду…
– Сколько ей было? – спросил парень, невольно кладя в рот мякиш белого хлеба.
– Кажется, семнадцать… а может, и больше. Я не помню, – говорила бабушка, смотря туманным взглядом в мрачный холл. – Грета точно была моложе тебя. Потом с разницей в два года я похоронила своих родителей…
– А что с ними? – перебил он.
– Мама тоже болела. От малярии тогда многие умирали. А отца за долги убили. Он пытался построить бизнес, открыл продуктовую лавку, а для этого одолжил много денег у местных, как оказалось, гангстеров. Вовремя не вернул сумму и все… Это случилось на моих глазах. Мне тогда было семнадцать. Я выглядывала из своей комнаты. Видела, как отец пошел открывать дверь, а потом…
– Что потом? – с интересом спросил Билл.
– Ворвались двое мужчин. Сначала они долго разговаривали, а папа все время просил меня уйти, но я настолько испугалась, что стояла как вкопанная. Я видела, как один из них достал пистолет и наставил на папу. Тогда я сильно закричала, но мой крик перебили выстрелы. Когда я опомнилась, то видела только папу. Он лежал на деревянном полу и тянул ко мне руку. Я подошла и взялась за нее. Она была холодной и тяжелой. Отец смотрел на меня пустыми глазами, но уже ничего не мог сказать.
– А что потом? – спросил Билл.
– Я долго не знала, что мне делать. Как ты говоришь, настала черная полоса… Хотя со смерти Греты она никуда и не уходила.
– А дальше наступила белая полоса? – с интересом спросил Билл.
– Если можно так считать, – говорила бабушка. – В Нилзе жила моя тетка, сестра матери. Она забрала меня из Бронса. Вскоре я познакомилась с твоим дедушкой…
Роза налила себе стакан воды, сделала несколько глотков и поставила его рядом. Она туманно водила по кромке стакана указательным пальцем. Шмыгнула носом и продолжила говорить:
– Это было в начале тридцатых годов. Потом родилась твоя мама. Казалось, вот она белая полоса, но и та длилась недолго. И десяти лет не прошло. В сорок втором году твой дедушка ушел на войну. Спустя восемь месяцев мне прислали письмо. Представь себе, я не пустила ни единой слезы, так как выплакала все, когда провожала его. Незадолго до этого злосчастного письма он прислал посылку прямо с фронта. Это была маленькая баночка с мидиями и письмо… письмо, которое я часто перечитываю ровно в десять вечера. В это время я получила посылку. Я понятия не имею, откуда он взял мидии во время войны, но в письме он ими восхищался.
– А что же дальше? – спросил Билл.
– Дальше пустота… такая пустота, о которой я не хочу вспоминать. Я не убивалась, не рыдала, не загоняла себя в угол. Просто хотелось тишины и спокойствия. Я держала себя в руках, поэтому и сейчас перед тобой я спокойна. Знаю, что все это тяжело пережить, но если в тебе есть силы, то со всем этим можно справиться!
– Да уж, не знал, что все так сложно, – сказал Билл.
– В этом нет ничего сложного. Всегда бывают сладкие моменты. Для меня это было ваше с Чарли появление на свет, новые знакомства, победы Чарли в конкурсах. Радостных мгновений полно, просто в голове остается осадок чаще от плохого.
– Боюсь, мне долго ждать таких моментов, – сказал Билл.
– А вот это ты зря, Билли. Их не нужно ждать. Они сами приходят ниоткуда, будто их кто-то присылает в награду за стойкость.
– Возможно… – задумался парень.
– Просто нужно жить дальше, – продолжила бабушка. – Помни, что Чарли тоже жив, пока ты его помнишь. Если ты все же веришь в полосы, то просто возьми цветные карандаши и разукрась свою жизнь и судьбу по-своему. Билли, мы все художники своей жизни, и выбор цвета в ней играет большую роль!
Впервые за несколько дней Билл искренне улыбнулся, хотя в душе все еще чувствовал горечь. Нет, это печаль не по Чарли, а по тем словам, что сказала бабушка. Бенктон понимал, что художником жизни можно стать в любой момент. Даже если сейчас тяжелые времена.
Билл решил прогуляться перед сном. Свежий воздух казался ему полезным. Всю прогулку он думал о разговоре с Джессикой, чувствовал себя виноватым за то, что нагрубил ей. Чтобы загладить вину, ему нужно появиться в колледже, куда он так не хотел возвращаться. Взвесив в уме все «за» и «против», Билл все же решил на следующий день сходить на занятия.
Снег крупицами парил над головой. Дорога устелена словно ситцевым покрывалом. Морозный воздух колол пересохшие губы, нос, щеки и мочки ушей. Он водил по лицу своими жгучими коготками, оставляя румяные следы. Билл остановился под фонарем, поднял взгляд в небо и влажными глазами посмотрел на небо. По губам Бенктона скользил теплый пар, вскоре сливавшийся с холодным ветром. Через минуту Билл потер руки, ссутулился и неспешно побрел по заснеженной, казалось, нехоженой дороге.
Придя домой, он снова наблюдал ту мерзкую картину. Мама елозила по истоптанному годами разноцветному ковру с изображенными на нем ромбами, кругами и квадратами. Лицо измазано склизкими соплями, изо рта текли слюни, рядом лежала бутылка из-под бурбона. Билл, как и бабушка, не понимал, откуда у мамы берутся деньги на выпивку. Ее кошелек пуст, в карманах халата дырки, а в заначках, где раньше хранились украшения, уже давно шаром покати. Так или иначе, Билл договорился с бабушкой не выпускать на улицу маму и забирать у нее всю выпивку.
На следующее утро Бенктон стоял у входа в колледж и ждал Джессику. Время шло, но девушки не было. Он увидел ее подружек и подбежал к ним, чтобы спросить, где Джессика, но те дружно пожали плечами. Билл нахмурился, отошел в сторону и начал беспокойно топтаться на месте, потирая при этом потную ладонь о джинсы. В голове витали разные мысли, он тяжело сопел и постоянно зачесывал волосы назад.
Плюнув на занятия, Билл помчал к ее дому. Добравшись до места, он постучал в дверь и принялся ждать. Спустя мгновение дверь открылась. Перед ним стояла хмурая, высокая, в меру упитанная женщина, одетая в бирюзовый халат. На вид ей лет шестьдесят, однако Джессика говорила, что бабушка гораздо старше.
– Что вам нужно, молодой человек? – спросила та, сурово опустив редкие брови к переносице.
– А вы не подскажете, Джессика дома? – улыбчиво спросил парень. – Я ее друг, Билл.
– Она сейчас не может ни с кем видеться!
– Бабуль, пусть он пройдет! – крикнула Джессика, выглядывая из своей комнаты.
Женщина с неохотой впустила в дом Билла, но косо поглядывала на него. Он увидел Джессику. Та стояла с костылями.
– Что случилось, милая? – подбежав к ней, с дрожью в голосе спросил он. – Почему ты на костылях?
– Поскользнулась и подвернула ногу, когда вчера от тебя уходила! – сердилась она.
Билл чувствовал в этом свою вину. Он нежно обнял Джессику и прошептал на ушко:
– Прости меня, родная!
Джессика чувствовала, что не безразлична Биллу. Она улыбнулась и пригласила его попить вместе кофе. Во время беседы познакомился с ее бабушкой Лизой. Она оказалась весьма добродушной и внимательной женщиной старой закалки.
– А вы с моей бабушкой Розой подружились бы! – заявил Бенктон.
– Еще подружимся! – подмигнув сказала бабушка Лиза.
После небольшого застолья Билл предложил помочь по дому, так как Джессика была не в силах что-либо делать. Он прибрался, помыл плафоны, висевшие высоко под потолком, вынес мусор и даже починил дверь в кладовую, что постоянно скрипела и срывалась с одной петли. Затем он пошел в комнату к Джессике, где пробыл еще порядка двух часов.
Городские часы прогромыхали двенадцать раз. Билл шел по пустой улице. Облака стальным полотном растянулись до горизонта. Они грозно нависали над головой, и их, казалось, можно погладить пальцами вытянутой руки. Безмятежное небо вот-вот обрушится снегопадом, о котором все утро из радиоприемников трезвонили синоптики. Они часто ошибались, но в этот день им будто кто-то намекнул, что прогноз сбудется. Синицы издавали звонкую пинькающую трель, кружа в небе, то впереди, то за спиной. Эти милые маленькие пернатые своим поведением и видом заставляли умиляться.