– Олесь, ты чего какой? Не выспался? – усмехнулся Ярик, обламывая прутик для хворостинки.
– Я вчера девушку встретил. Потом заснуть долго не мог.
– Ого! – присвистнул он и удивлённо заморгал глазами. – Кто же эта девушка? Какая?
– Красивая очень. Песни поёт, плавает, бегает быстро.
– И?
– Что?
– Это всё? Весь рассказ?
– А что ещё про девушку рассказать можно?
– Вдвоём покупались? До Купала не дотерпели? – улыбнулся Ярик.
– Вдвоём, – ответил я и вспомнил руки под водой и ичетиков из сестриных страшилок.
– Далеко заплыли?
– Плавали по реке вверх и вернулись, – ответил я, не желая рассказывать того, чего не понимаю сам.
Ярик окинул меня сочувственным взглядом.
– А я вчера тоже залез в камыши, отсиделся там, пока девки полоскание своё разложат, сорочки их замокнут, потом как выпрыгну! Девки кричат, руками плещут, заливаются. Я Дарену поймал, к себе прижал. Она пищит, а я говорю: «Хочешь, замуж возьму?» Она мне: «Мал ты ещё!» Я говорю: «Да где ж я мал, ты посмотри!» Она как завизжит и вырвалась!
Я посмотрел на Ярика, он смеялся, а я молчал. Так мы и шли: я слушал его, подгоняя стадо хворостинкой, стадо брело на пастбище; становилось светлее. Придя на место, сели на склон холма, на сочную от росы траву, Ярик лёг на спину глядеть на небесных коров.
– Как зовут её? Откуда она?
– Нездешняя. Не знаю о ней ничего, кроме имени.
– Плохо. Как же разыщешь её?
– Она знает, что я косить хожу, что живу здесь.
– Ну да, – протянул с сожалением Ярик, потом снял с шеи маленький серый камушек на нитке. – На, это для удачи, может, влюбится в тебя твоя девка.
Я взял, нитка была протянута через неровное отверстие.
– Сам сделал?
– Нет, нашёл. Ты его за щёку положи, чтоб наверняка.
Я положил, Ярик заливисто рассмеялся. Я толкнул его в плечо и улёгся на мягкую землю. Коровы мерно щипали траву, Ярик достал дудочку и стал играть звонкую мелодию. Как же мне отыскать Весению? Я закрыл глаза и невольно представил её льющиеся золотые локоны, холодные прикосновения и смех. Я подскочил. Смех! Ярик тоже приподнялся на локтях.
– Девок слышишь? – спросил он. – Куда это они в такую рань, неужто по ягоды?
Я глядел во все глаза, крутился во все стороны, и вдруг в низине, со стороны реки, показалась девица, сердце радостно затрепетало, но тут я понял, что ошибся. Длинные чёрные волосы развевались на ветру.
– Эта твоя красавица? – не глядя на меня спросил Ярик.
– Нет.
Девица подошла ближе: круглое личико, глаза как озёра, тонкая и высокая.
– Значит, моя будет! – громко заверил Ярик.
Тут туман совсем растаял, и я увидел девушек в густых зарослях, некоторые расчёсывали пальцами мокрые пряди и пели. Среди прочих я узнал её, прислушался, но не сумел разобрать слов. Весения подбежала ко мне и закрыла своими ладонями мои уши. Я улыбнулся, её зелёные глаза растерянно смотрели на меня. Приложил ладони к её рукам.
– Не надо тебе эти песни слушать, – прошептала она, – пойдём к лесу.
– Кто смел, тот успел, сестрица? – крикнула ей черноволосая, мне послышалось недовольство в её голосе.
– Прелестный, – крикнула другая.
Я удивлённо вглядывался в лица, пытаясь понять, кто сказал это.
– Идём! – Весения дёрнула меня за руку.
– Я не могу уйти от стада, – я растерялся.
Ярик уже сбежал в низину, черноволосая взяла его за руку.
– Оставайтесь, мы уходим, – крикнула она.
– Это твои подруги? – спросил я, когда голоса их умолкли, а мы сели недалеко от стада в траву.
– Это мои сёстры.
– У тебя десять сестёр?
– Двенадцать.
Так вот почему они все так плохо одеты: большая семья, все в девках.
– Почему ты не дала мне дослушать песню?
Она посмотрела на меня серьёзно:
– Ты совсем ничего не понимаешь?
Я молчал. Она вздохнула. Перекинула локоны на одно плечо. Золотая копна рассыпалась, в ней заиграл отблеск небес.
– К концу недели они всех парней с ума сведут, – прошептала она.
– Пускай сводят, только Селемира моей Алёнке оставят.
Весения серьёзно посмотрела на меня.
– У тебя сестра есть?
– Есть, две, обе младшие.
– А ты один сын?
– Один.
– И всё не женат? Сколько тебе лет?
– Осьмнадцать. А тебе?
– Я тебя старше намного.
– Опять смеёшься? И сёстры у тебя все почти ровесницы. По отцу сёстры, али названые?
– Отец у нас один, – неуверенно ответила она.
– Кто же твой отец? Может, мой его знает?
– Твой его не знает, – она улыбнулась уголком рта.
– Почему? Мой отец – уважаемый человек.
Весения кивнула.
– Он говорит, что пора мне жениться, – тихо сказал я.
Волосы слетели с её плеча – так резко она ко мне прижалась, уткнулась носом в мою щёку. Я неуверенно обнял её одной рукой за плечи, прижимая к себе, под льняной сорочкой билось девичье сердце.
– Хочешь, я подарю тебе венчик? Я видел, как их делают, – прошептал я, – моя сестра носит. Косу заплетает.
– Нельзя мне косу.
– Почему? Кто запретил?
Её голые ноги обвились вокруг моих, она молчала.
– Мы не будем их слушать, – добавил я, – никого не послушаю.
– Как тепло здесь, под летним небом, – вдруг сказала она, – как приятно поют птицы, бабочки порхают над цветами, трава щекочет, земля нагретая, – Весения оторвалась от моего лица, посмотрела грустно, – и люди. Живые.
Я только хотел спросить, какие же у них люди, как она поцеловала меня. Прижалась холодными губами, и земля ушла у меня из-под ног.
– Теперь мои сёстры тебя не заполучат. Ты мой, – она вскочила и бросилась от меня через цветущий луг в лесные заросли.
Её ледяной поцелуй горел на моих губах. Я побежал за ней следом. Быстроногая, как ветер, не догнать, только золотая волна волос плывёт за ней. Я старался несильно отставать, но высокая трава путала ноги. На краю поляны она упала в густую зелень. Запыхавшись, я сел рядом с ней:
– Как ты научилась так бегать?
– Я могу исчезнуть и тут же появиться в другом месте, – улыбнулась моя красавица. – Хочешь, покажу?
– Нет! Я хочу, чтобы ты не исчезала. Никогда.
– Давай мы помолчим и полежим здесь, обнявшись, среди цветов? Такой тёплый день. Слушать кузнечиков, смотреть в небо и слышать наше дыхание – это всё, чего я хочу.
Её слова были так просты, но откуда в них было столько грусти? Я не смел ей перечить, посмотрел на стадо – умные животные сами спрятались в тень и улеглись на земле. Мысленно пересчитал их издалека: все на месте. Весения положила голову мне на грудь и замерла. Я закрыл глаза. А когда проснулся, закат разливался над лесом, длинные тени от деревьев, словно чёрные кривые пальцы, тянулись вдоль поляны, мошки облепили меня. Весении рядом не было, только мокрый след от её волос остался на рубашке. Большая корова, Пёстрая, стояла рядом со мной и мычала. В этот момент я понял, что Весения вновь исчезла, что я – дурак, потому что заснул и вновь упустил её, и что коровы гораздо умнее меня, потому что не хотят ночевать в поле. Пора было гнать стадо домой.
– Где же Ярик? – спросил я у Пёстрой.
Корова посмотрела на меня и замычала.
– Ярик! – крикнул я.
Тишина. Только сейчас заметил, что потерял его камень с дырочкой. Он, наверное, ушёл с девками в укромное место и забыл обо всём.
Я пригнал стадо. Стемнело. Ночью домой пришёл отец и сказал, что Ярик утонул.
* * *
Наутро все знали, что несчастье постигло Ярика. Отец сказал, что будет погребальный костёр, я хотел помочь с приготовлениями, но родители велели оставаться дома. За стадом пошла наша мать, Живулечку отдали приглядеть Большаковой жене. Мне строго-настрого запретили выходить даже за дверь. Всё молоко скисло, хлеб загнил, в погребе наши скудные припасы проверять было страшно. Запретили ходить к полю, чтобы не принести беду урожаю. Все коровы с вечера не доились. Мать взяла узелки, топор и огниво, ушла лечить стадо. Как же утонул Ярик, какая беда к нам пришла, что решено было делать костёр? Мне нужно найти Весению – всё ли в порядке с её сёстрами?
Алёне разрешили ходить до соседей да следить за всем вместо матери. Пришлось просить сестру узнать у болтливых девок Большака, не видел ли кто златовласую красавицу мою. Сам я остался в избе, где боги нашего рода защищали меня, но от кого? Сел к печи, в самое светлое место в доме. В плохой день нельзя работать над сундуком для приданого сестры – всю будущую жизнь можно испортить. Я приоткрыл дверь избы и выглянул во двор. Никого. Даже бабы и девки не ходили дальше двора, даже к реке с бельём, никто не носил воду. Только пёс Большака лаял на кого-то, через двор доносился его рык.
Алёна вернулась вся сморщенная, как будто лягушку проглотила.
– Верного моего видели, миловался с девкой из чужих.
– Что за девка?
– Простоволосая, бесстыжая, не по-нашему одета.
– Где это было?
– На речке, – сестра топнула маленькой ножкой, тряхнула рыжей головой так, что коса к потолку взлетела.
Какое-то странное чувство охватило меня, сердце сжалось.
– Почему отец мне из дома не велел выходить? – я спросил не своим голосом и поднял глаза на сестру.
Она, всхлипывая, буркнула:
– Неделя, сказал, проклятая идёт.
– Проклятая? Что-то не слышал я про такую… И что это за проклятье такое, что девкам можно гулять, а парням по домам надобно сидеть?
– Почём мне знать? – в сердцах крикнула Алёнка. – У отца спроси!
– Если бы он хотел сказать, сразу бы сказал. Кому же ещё знать, как не тебе!
– Не знаю я, Олесь! Если навьи опять пришли, так всем бы дома сидеть велено было, как зимой этой. Так на Радуницу их же поминали! Для меня эта неделя проклятая оттого, что мой Селемир с девками другими милуется!
Сестра ушла к подругам, а я остался. Уж если и Алёнка ничего не знает…
Весь день я сидел в темноте, да только мысли грустные лезли. Весения стояла перед глазами, дюжину раз мысленно звал её по имени. Знаю, что жених я небогатый, но сила в роде. Работник я сильный, умелый, к разному труду привыкший, дом построить смогу, приданого мне её не надо – наживём. Только бы узнать, к кому её сердце расположено.
Ранним вечером вернулось стадо. Отец пришёл в сумерках хмурый и задумчивый. Мать молча накормила нас добрым хлебом и квасом из дома Большака. Алёнка всхлипывала. Никто не сказал ни слова.
Утро наступило тревожное и туманное. Я чувствовал тайну между нами с сестрой и родителями. Они общались полувзглядами, обрывками разговоров, из которых я не понимал ничего, а Алёна и понимать не хотела. Девкам-то выходить не воспрещалось.
– Дома будь, – хмуро велел отец и дал мне мастерить черенки да кожаные поршни латать.
Так прошёл день. На следующий к полудню в наш дом ворвалась Бажена, лицо красное, да как закричит с порога:
– Олесь! Олесь!
Я обернулся на её вопли:
– Чего кричишь?
– Там Алёнка! Алёнка! – тыча пальцем в реку, вопила Бажена.
– Дальше что?
– Тонет!
Я перескочил порог, не захлопнув двери, помчался к реке. Перед глазами прыгали ухабины дороги, не прихваченные снизу порты опутывали ноги. Взбежал на холм и кубарем скатился под гору к воде. Где сестра? Никаких следов, ни кругов на воде – ничего. Вода гладкая, не шелохнётся. Забежал по пояс, глянул во все стороны – ничего. Слышу: со спины всхлипывает кто-то. В зарослях тростника напротив меня сестрица моя сидит, совсем не собираясь тонуть, да только рыдает навзрыд.
– Дура! – крикнул я, подбежал к ней и схватил за плечи.
На это Алёнка разрыдалась пуще прежнего.
– Любит он её! – сквозь слёзы прокричала сестра, я опешил.
Алёна уткнулась мне в голое плечо.
– Кто кого любит?
Сестра промычала что-то невнятное. Девки Большака опять ей насплетничали.
– Ты правда топиться удумала?
Сестра пнула босой ногой большой, щербатый камень – притащила откуда-то – и всхлипнула.
– Дура! – повторил я, поднял камень, который оказался не таким уж тяжёлым, да для её козьего веса в самый раз, и кинул его в речку.
– У меня, может, тоже сердце болит, но я же тонуть не собираюсь!
– Так не мужское это дело, братец!
– И что же? Сердце-то, оно у всех одинаковое!
Алёнка посмотрела на меня так пристально, как будто в первый раз видит. Перестала всхлипывать, только слёзы выкатились из открытых глаз.
– Олесь, – позвал третий голос.
Мы с сестрой мигом обернулись.
У воды, на полосе между землёй и рекой, стояла она, Весения. Вода за ней искрилась, ослепляя. Я вскочил и только сейчас вспомнил о наготе своей. Сестрица плюнула в её сторону и отвернулась.
– Я не собираюсь уводить у тебя жениха, Алёна. Он тебя любит, – тихо сказала Весения, – а если что, то после Купала всё пройдёт.
Вид у неё был печальный, волосы в ряске и тине, платье – в мокрых пятнах.
– Что она плетёт, не понимаю, братец? – процедила сквозь зубы сестра, не оборачиваясь.
– Я говорю, что любит он тебя.
– Да ты, как я посмотрю, умница да благодетельница наша! Спасибо, утешила! Да вот только моего Селемира заморочила и брата моего замучила! Посмотри на него, что творишь, окаянная! – Алёнка вскочила на свои маленькие, прыткие ножки, подол подоткнула да на Весению пошла.
Возлюбленная моя отпрыгнула от неё подальше в воду, в тень ив.
– Что ты за девка? Сердце-то у тебя есть?
– Оттого и не знаю, что делать! – крикнула Весения, отступая в зелёную воду.
– Что случилось с Яриком? – не выдержал я.
Весения молчала, поглядывала на мою сестру. Алёнкины огненные волосы горели в свете полудня. Щёки в веснушках раскраснелись, она вся была полна силы – маленькая, худенькая, юркая. Весения сливалась с речными тенями и тиной.
– Алёна, подожди меня на берегу, – попросил я.
– Смотри, космы твои выдеру, – пригрозила ей сестра и, нахмурившись, отступила.
Я зашёл в воду за моей неведомой.
– Ярика увели мои сёстры. Он был у них… а потом утонул.
– Что же его погубило?
Она молчала.
– Всем парням из дому выходить запрещено, – добавил я.
– Я знаю, это правильно… Вам совсем ничего не рассказывали?
– Отец только сказал, что неделя проклятая.
– Можно и так сказать.
– Я тосковал без тебя, сердце изнылось, – робко прошептал.
– Ничего. После Купала пройдёт.
– Это за всю жизнь не пройдёт.
Весения опустила глаза и сказала:
– Селемира и тебя не увлекут мои сёстры, как они увлекли Ярика. Того, кого выбрала одна, уже не сможет увлечь другая.
– Да кто вы такие?! – не выдержал я.
– Ты не найдёшь нас среди людей после Купала, – медленно произнесла Весения и шагнула глубже в реку, – нам больше не надо видеться, не игры это, Олесь.
С этими словами она окунулась с головой и исчезла. Я шагнул за ней, но её не было видно. Она уплыла, как уплыла в день нашей встречи.
– Ты не найдёшь нас среди людей после Купала, – повторил я за ней, глядя в воду.
Когда мы с сестрой возвращались к дому, оба опечалены каждый своим, отец и мать бежали нам навстречу, а позади их шла Бажена.
– Алёна! – крикнула Бажена. – Жива!
– С чего бы ей помереть? – громко спросил я, как ни в чём не бывало.
Мать задохнулась и остановилась на тропке, отец дошёл до нас и сказал, обращаясь ко мне:
– Кто тебе из дома выйти разрешил?
– Алёна, сказали, в беде, – коротко и тихо ответил я.
– Она девка, а тебе род наш продолжать.
Алёна взглянула на него, не сказала ни слова, пошла вперёд.
– Мне что-то грозит? – спросил я отца.
– Отойдём подальше, не будем этим разговором очернять добрые дворы. Нельзя поминать их лишний раз. Да больше нельзя откладывать. Эти про́клятые уже окружили нас. Беда.
Не всё для ушей людских подходит. Не всё говорить нужно. Бывает на свете любовь несчастная, а бывает любовь невыносимая. Парни от неё нанимаются в дружины, в земли дальние, а девки руки на себя накладывают. И если парни погибают, то получают потом по заслугам: кто в оборотный мир попадает, а кто в поднебесье. А вот девицам-утопленницам нет места на седьмом небе, и среди живых тоже нет. Вот и застревают они в нашем мире, но не живут уже, а превращаются в тени. Выходят они к людям да мстят всем парням молодым за свою любовь прошлую. Так отец сказал. А ещё добавил, что давно не было их в наших краях. Ещё когда одним двором жили много лет, они ходить повадились, огнём и заговорами прогнали их, а теперь они опять появились. Старались забыть этих проклятых, хранили тайну в молчании, надеялись, коли не поминать их вслух, так они исчезнут. Да, видно, время их всё-таки пришло.
Выходит, они утопили Ярика. А Весения не девица вовсе… злой дух. От этого и самому утопиться захотелось.
* * *
Как только Заря расстелила свой алый плат, я очнулся после мучительной ночи. Мне снилось, что я ищу в сумерках Ярика и Весению, но вижу только их бесплотные тени. Вскочил, вышел на крыльцо посмотреть, как светлеет вокруг, да очиститься от тяжести на сердце первыми лучами. Отец уходил рано, возвращался поздно. Матери тоже в доме не было. На дворе сидела Алёна.