– Что Селемир? – спросил я у сестры.
Она поймала меня цепкими глазищами:
– Морок, говорит, напал. Сам ничего.
– А ты что? – усмехнулся.
– Так ведь я ничего от него не жду, какой есть, – она вздохнула, – верю ему. Она сама полезла, говорит, да разве это любовь? Вот он дом нам строит, а то у него семья уж больно большая. Я со своим упрямством разве с ними уживусь? Селемир это знает, всё знает, а любит меня, – она посмотрела вдаль, на теплеющие небеса.
Лицо у Алёны светлеет, когда о женихе говорит. Вроде дитё ещё, юница, а при нём что расцветает да степенится, куда только её спесь девается?
– Ты-то чего хмурной такой?
– Водяной мне нужен, – неожиданно буркнул я.
Не верю я, что она зло. Русалка. Хочу сам всё узнать.
Алёна вытаращилась на меня.
– Эге, братец, – удивилась она, – и на кой он тебе? Смотри, пока сундук мой не доделаешь, топиться не дам!
– Чего ты мелешь? – волна негодования поднялась внутри. – Я, может, тоже жениться хочу.
Слова сами выскочили изо рта. Алёна захихикала так, что веснушки на лице запрыгали.
– Ну уж если ты жениться удумал, тут и впрямь без его помощи не обойтись!
Я обиженно глянул на неё, но смолчал.
– Ну так в ночь Купала женихаться и иди. Самое время, – отмахнулась она: не верит.
– Нет у меня времени! Недоброе что-то творится, боюсь, не успею, – печаль в моих словах остановила веселье сестры: маленькое рыжее личико стало серьёзным.
– Что, знаешь о нём страшилки? – я старательно улыбнулся, чтоб приободриться.
Сестра подобрала подол, села подле меня и заговорила серьёзно, как взрослая:
– Как Хозяина рек тебе найти – не знаю, а вот Хозяина лесов – попробовать можно. А они уж между собой, наверняка, знакомы.
– Это Лешего, что ли?
– А ты, я посмотрю, ни того, ни другого не боишься, – она нахмурилась. – Хозяев нельзя попусту называть: беду накличешь.
– Хуже уже не сделаю.
Она впилась в меня взглядом, раздумывала, наверное, стоит говорить или нет.
– Знаю, что коли ты чего задумал, то сделаешь с моей помощью или без.
Я кивнул: сестра была права. Алёнка ухватилась острыми пальцами за воротник моей рубашки и зашептала быстро в самое ухо:
– Назови его дедом. Названым родственником, он не станет тебе вредить. Дедко Вольный – это ему понравится, запомнил? Ты не сможешь увидеть его, и никто не сможет, коли он сам не покажется. Если разгневается он – ветер неистовый задует. Куда этот ветер дует, туда он и идёт. Он – хозяин, пастух всех лесных животных. Ты тоже пастух. Зайди в чащу поглубже да прочь иди от того места, где наши дрова заготавливают, позови его, он и придёт. Не разгневай, а если разгневаешь, не показывай страха, а то пропадёшь. Никто не знает, что у него на уме, опасно это, может плохо выйти.
Дрожь пробежала у меня под рубашкой.
– Ничего со мной не случится, Алёна.
Сестра отпрянула, очертила себя и меня громовым знамением. Заморгала глазищами, сама своих слов напугалась. Вбежала в дом и выскочила с мешочком в руках.
– Вот. За пояс заткни. Это материно. Плакун-трава. Отгонит его, коли раздумаешь. Хлеб тоже возьми: нехорошо в гости с пустыми руками.
Я кивнул, сжал мешочек, внутри сухая трава захрустела; не приучен я верить в заговоры бабьи, да сейчас во всё поверить готов. Вернулся в дом, посмотрел на деревянные лица богов. Спрошу тихо у Лешего, как мне Весению найти, поблагодарю да уйду. Захлопнулась дверь, выпустив меня, защита родного дома осталась за спиной. Ух, отец разозлится, но из рода же не выгонит.
Роса замочила мои порты по колено, зябко стало. Неужто дурное меня в лесу поджидает? А вот и сам лес. Тёмный. Утренний свет ещё не добрался до него. Дремучий, высокий. Чего же боюсь, в самом деле? Лешего или потерять навсегда Весению?
Вдохнул, выдохнул и пошёл. Страшно только первый шаг сделать, а дальше ноги как будто сами несут. Идёшь себе да идёшь. Заканчивались заливные луга вокруг нашего селения, обступал их лес. Высокий и светлый в ясную зеницу лета, да тёмный и непроглядный в грудень.
Золотисто-бурые бугристые стволы с чёрными сучками, тёмно-зелёной головой и коряжистыми ветками с длинными сухими пальцами встретили меня на пороге. Знакомый душистый запах тёплой хвои дохнул в лицо. Лес поднимался и спускался, прыгая по холмам, а заросшие овраги ещё хранили следы влажного ночного тумана. Тени сосновых лап путались с солнечными бликами на ковре из веточек, травы да иголок. Земляника кое-где сквозь траву проглядывала и цветочки-глазки белые, сестрица моя уж больно их любит. В прогалинах, залитых светом, зацветала малина, в густых, колючих зарослях пищали маленькие птицы в круглых гнёздах. Тут и там сквозь зелёный подлесок пробивались сиреневые колокольчики. Голову вверх поднимаешь: кроны мохнатые сплетаются в вышине, кивают.
В утренней синеве лес словно стены дома с большими сенями: идёшь, идёшь, а до комнаты не дойти. Лес наполнялся звуками: голосами птиц, вздохами ветра в вершинах, шелестом подлеска, стуком падающих шишек. И у этого дома есть хозяин. Лесной царь. Безмолвные великаны-сосны с бурым телом и зелёной головой, покачивающейся в такт ветру, непокорные самой Моране. Гиганты, знакомые с небесными стадами, увенчанные огнём небесного светила. Под их опекой распускаются цветы и наливаются ягоды. С их ветвей птицы встречают новый день. Но стоит замешкаться в дождь – и ты навсегда останешься в сердце чащи. А что там с тобой случится – один Хозяин и ведает.
Я поднялся на высокий холм, чтобы оглядеться. Сколько ещё идти и куда? И как понять, где сейчас Леший? Лес внизу густой, непроглядный. Сосна да тополь рядом со мной. Сосна – дерево доброе, а эта толстая, пушистая: на холме света вдоволь хватает, вот ветки нижние и не сбросила, так и торчат в разные стороны. Вспомнив об Алёнке, я вынул хлеб, припасённый за пазухой. Положил на толстую ветку, а мешочек с плакун-травой сжал под одеждой в кулак. Вскарабкался к макушке – во все стороны сосны могучие синеют в дымке.
– Дедко Вольный, – прошептал я сквозь страх, сам не веря, что откликнется он.
Тишина. Лес могучий да сонный не шелохнётся, безответный, будто глухой дед.
– Дедко Вольный, приди на разговор! – крикнул я.
Без толку, не слышит. Нет его или идти не хочет, не видит. Не видит! Вот оно что. Алёнка-то сберегла, я вытащил мешочек охранительный. Пропаду так пропаду. У всех свой срок. Ярику уже не ходить по лугам, не насвистывать песенки и с девками не миловаться. Так и мне не любоваться светом дня без неё. Размахнулся и швырнул с вершины под холм в густые кусты материн оберег. Подумал немного и пояс развязал. Бери меня, Леший.
– Эй! Лесной царь! Хозяин, я здесь!
Эхо подхватило мой дерзкий призыв да раскатило по далям лесным. Если тут и спал кто, то больше не спит. Чаща вдали всколыхнулась, словно вздыбилась. Потемнела, макушки вдали склонились, задрожали, пошли волнами. Ветер на меня налетел, гул раскатился по лесу. Вспорхнули, закричали да запищали встревоженные птицы. Прогнать меня хочет? Тут я не выдержал:
– Ле-ший! Хозяин ле-са! Дело у меня к тебе! Доколи не ответишь, не уйду-у! – во всё горло закричал я.
– Иду-у, иду, иду, – раскатилось эхом на весь лесной простор.
Страх меня прошиб, словно льдом сковал. Заскрипели сосны вдали, словно половицы в доме под шагом хозяина, да приближался скрип. Вспомнил я слова сестры: куда ветер дует, туда Леший и идёт. А ветер в самое лицо хлыщет. Лес под холмом очертания поменял, или от страха морок? Будто великан в тени сосен из синей дали выглянул да в чаще исчез, а ветер всё крепче. Я на мгновение руки отпустил, как тут и упал на землю. Схватился за ствол широкого коряжистого тополя, чтоб от страха не упасть. Всю храбрость собрал, кулаки сжал.
– Хозяин лесной! Ты здесь?
– Здесь, здесь, здесь, – отозвалось эхо.
Застыл ветер, поник. Деревья вытянулись. Птицы с веток разом на меня повернулись, смотрят, не чирикают. Тишина, аж стук своего сердца слышу. Куница мохнатая замерла на сучке, ушки навострив, муравьи застыли в траве, да и трава сама не шелохнётся. Из каждого цветочка Леший на меня смотрит.
– Прости меня, дедко Вольный, что потревожил тебя, прости, помоги да не наказывай!
– Сказывай, сказывай, сказывай, – вторило эхо.
– Хочу знать, где русалки живут.
Молчит Леший. Смотрит.
– Подскажи. Хочу найти их прежде, чем наступит ночь!
– Прочь, прочь, прочь! – крикнуло эхо.
Над головой что-то шевельнулось. Смотрю, а из дупла в тополе, из самой темноты, два жёлтых глаза смотрят. Я так и отпрянул, да запнулся о корень и упал на спину.
– Хозяин, подскажи, не погуби. Жизни без неё нет.
– Нет, нет, нет, – вздохнул Леший, моргнули жёлтые глаза.
– Водяного где мне отыскать? Я у него попрошу. Она мне нужна.
– Жена, жена, она.
Я опешил. Как? Лес сказал «жена», не может такого быть! Чья? Водяного?
– Да хоть и жена, весь мир мне без неё плох!
– Мох, мох, мох.
– Мох? – подскочил я. – Какой мох? В какой стороне их дом?
– В том, в том, в том.
– Что?
Замолк. Я поднялся и вытянулся, чтоб заглянуть в дупло. Филин ухнул и закрыл жёлтые глаза, ослеплённый светом дня. Зашелестели птичьи крылья, куница спрыгнула на ствол, муравьи ухватили большого сухого жука. Ушёл Леший.
Я поднялся на ноги, поклонился дуплу. Леший ясно сказал: мох. Отыскал мох с дурной стороны на деревьях: мать говорила, что в той стороне, где мох, – сама Морана, поэтому на ту сторону не спят, не едят и не строят домов. Медленно на ослабших ногах поплёлся, куда мох указывал. Весения – жена речного Хозяина? А остальные сёстры тоже? Так разве отпустит? А она разве захочет уйти? Невидящими глазами смотрел вперёд на мелькающие стволы, стараясь не сворачивать.
Примечания
1
Примечание автора: песни народные, некоторые переработаны автором.