Главные силы гарнизона Бургаса, точнее того, что от него осталось после перевода большей его части в Кёстендже[2] двумя неделями раньше, немедленно отправятся на помощь «ведущим неравный бой союзникам в Варне». И потому высадка главных сил десанта в Бургасе станет для неприятеля полной неожиданностью.
В отличие от Варны и Кёстендже, в Бургасе не требовалось взрывать, поджигать и крушить. Наоборот, город должен был остаться в полной целости и сохранности. Склады с боеприпасами еще послужат русской армии, равно как и склады с продовольствием.
По замыслу командования, русскими войсками Бургас будет превращен в узел снабжения тех частей, которые нанесут удар с тыла по турецким частям, обороняющим Шипкинский перевал и перевал Троян, после чего начнется общее наступление в направлении Адрианополя.
Бургас было решено захватить с использованием техники пришельцев из будущего. Первыми к Бургасу подойдут малый десантный катер «Денис Давыдов» и КВП[3] «Мордовия». На их борту будут три обычных бронетранспортера и одна САО «Нона». Бронетехнику планировалось высадить на подходе к порту. Она обеспечит устойчивость штурмовых групп и поможет им в ночном бою вокруг города. Затем «Мордовия», используя свою воздушную подушку, легко перемахнет через узенький перешеек и, войдя в Атанасовское озеро, сможет обойти город и взять под контроль единственную дорогу, ведущую из Бургаса в Ислимие[4].
С началом захвата порта в бой вступят диверсионные отряды, состоящие из местных жителей и казаков, в течение последних нескольких дней тайком просочившихся в город. А после захвата причалов к ним подойдут транспортные корабли Черноморского флота, с которых будут высаживаться главные силы десанта. Бургас следовало захватить быстро и без больших жертв и разрушений.
Так все и произошло на деле. Подкравшиеся со стороны моря на надувных резиновых лодках (слава «Надежде» и ее бездонным контейнерам!) морпехи без единого выстрела уничтожили часовых на пирсе и захватили береговые батареи. На стоявших в гавани двух военных кораблях – турецком бриге и британском пароходе – все же почуяли неладное и подняли тревогу. Но, не успев открыть огонь, тут же были уничтожены «Шмелями». При свете пылающих кораблей противника десантники зачистили причалы. Еще несколько минут – и порт оказался под их полным контролем.
Вскоре к пирсу подошел первый русский корабль – колесный фрегат «Громоносец». С него на причал горохом посыпались солдаты Селенгинского пехотного полка и севастопольские матросы. С десяток морпехов выгрузили на берег несколько пулеметов «Корд» и АГС «Пламя». Ожидавшие их проводники – местные болгары и греки – повели десантников в город, где уже гремели выстрелы и слышны были крики «Ура!». Солдаты, обученные ведению ночного уличного боя, с ходу начали теснить неприятеля. В основном против них сражались турки – немногие англичане и французы еще вчера вечером покинули Бургас и отбыли в направлении Варны, где, по их мнению, и происходили главные события.
Турки, не обученные сражаться ночью, в панике метались по улицам. Они были настолько деморализованы, что начинали кричать «Теслим!»[5], едва завидев всего нескольких русских. Особый ужас на них нагнали морпехи в своей пятнистой форме и с размалеванными черным тактическим гримом лицами. Пленные турецкие солдаты потом с ужасом рассказывали про «воинов Иблиса», сражавшихся на стороне русских. О них уже ходили самые невероятные слухи. Дескать, они питаются сырым человеческим мясом, видят ночью как днем, стреляют с удивительной меткостью и могут метать во врага огненные стрелы. Насчет каннибализма насмерть напуганные аскеры, конечно, хватили лишнего, а вот насчет прочего они оказались недалеки от истины. Морпехи пользовались приборами ночного видения, отлично стреляли, а в случае необходимости пускали в ход РПГ.
Еще больше турок напугали бронетранспортеры – стальные чудовища, способные двигаться и по суше, и по воде без помощи лошадей. Они ревели как дюжина ишаков, поливали противниками пулями, легко прошивавшими стенки домов, а самое главное, их самих не брали пули, даже выпущенные в упор.
Активная фаза боя закончилась где-то через час после начала высадки десанта. К тому моменту, как ночная мгла рассеялась, а на небе появился предрассветный румянец, гарнизон Бургаса был частично уничтожен, частично пленен. Толпы расхристанных пленных под командованием солдат-селенгинцев и болгарских ополченцев вывели за город и разместили лагерем на ближайшем выгоне.
Интенданты, как это бывает нечасто, в числе первых высадившиеся во вражеском порту, начали оприходовать трофеи. Наступило их время. Без нормального снабжения десант обречен. Черное море капризно и по осени часто штормит. Волнение, которое способно помешать снабжению десантников всем необходимым, может продлиться неделю, а то и больше. Поэтому следовало как можно быстрее разгрузить в порту транспортные суда, раскидать грузы по пакгаузам и складам и взять на учет все захваченные трофеи. Все интенданты прошли краткий курс обучения азам логистики под командованием капитана 2-го ранга Льва Израилевича Зайдермана. До того тыловики, как он потом сказал по секрету своему знакомому, Николаю Домбровскому, кроме как воровать в циклопических размерах, больше ничего не умели. После краткого ликбеза Зайдерман отобрал из числа интендантов десятка полтора наиболее смышленых и толковых. И храбрых – потому, что некоторые из кандидатов, узнав, что исполнять свои обязанности им придется не в глубоком тылу, а на передовой, резко заскучали и сказались больными.
Вскоре транспортные корабли, выгрузив содержимое трюмов на причал, под охраной боевых кораблей Черноморского флота вышли из Бургаса и направились в сторону Одессы. Там они примут на борт подкрепления и грузы, после чего снова возьмут курс на Бургас. А десантники, зачистив город, срочно начали формировать подвижные отряды, которые на следующее утро отправятся в поход…
16 (4) ноября 1854 года.
Галац. Лагерь Дунайской армии.
Поручик медицинской службы Гвардейского Флотского экипажа Николаев Александр Юрьевич, глава 1-го полевого лазарета при Черноморском Экспедиционном корпусе
Итак, началось… Вчера наши саперы под руководством полковника Тотлебена приступили к наведению переправы через Дунай. Река эта, конечно, широкая, но русские за время многочисленных войн с турками форсировали ее уже не раз. Вот и сейчас через водную гладь беспрерывно снуют паромы и лодки греков – Галац населяли в основном греки, которые настроены были против турок и их прихвостней и добровольно вызвались помочь русским.
Ситуация в этих краях сложилась парадоксальная. До начала войны местное начальство было настроено пророссийски. Но после того, как император Николай I приказал вывести наши войска из Дунайских княжеств, сменившая их австрийская оккупационная администрация сместила прежние власти и посадила на их место своих людей. Те популярностью у населения не пользовались. И, как только австрийцы стали очищать территорию княжеств, эти «квислинги» сбежали вместе со своими хозяевами. Поэтому нынешняя администрация состояла или из тех, кто снова вернулся на прежние места, или из русских офицеров, которые совмещали должности военных комендантов и глав городков и местечек.
А меня, по согласованию с Юрой Черниковым, направили с двумя моими севастопольскими коллегами в Галац в составе новосозданного Первого полевого лазарета. На подмогу мне дали двоих моих санитаров из Севастополя, двух курсантов-второкурсников из Юриной группы, плюс трех девушек-крестовоздвиженок. Но, слава богу, активных боевых действий пока не ведется и работы для нас с ребятами практически нет. Есть солдатики, получившие травмы по собственной дурости при проведении инженерных работ. Были случаи инфекционных заболеваний, но армейские врачи получили надлежащий инструктаж о соблюдении санитарных правил, и того, что творилось у наших противников в их военных лагерях, у нас не было.
Лафа, да и только. Не хватает лишь одного – моей Оленьки. Как там она без меня? Зная ее характер, не удивлюсь, если она сейчас пытается всеми правдами и неправдами попасть в санитарки нашего Экспедиционного корпуса. Мы с ее отцом, есаулом Даваевым, договорились пресекать на корню подобные попытки, да и Юру Черникова я проинформировал, и он тоже торжественно пообещал сделать все, чтобы этого не допустить, буде она объявится в Измаиле – именно там сейчас находится наш основной военный госпиталь.
Так что бояться, наверное, нечего и можно сидеть на горушке и наслаждаться видом того, как наши части форсируют Дунай. Зрелище это занятное, тем более что один из саперных офицеров вкратце рассказал мне о том, что, собственно, происходит.
Оказывается, понтонные парки существуют в русской армии чуть ли не с середины XVIII века. Понтоны, с помощью которых происходит переправа, разработал капитан артиллерии Андрей Немой (ну фамилия у него такая!). Им была предложена конструкция разборного понтона с парусиновой обшивкой и деревянным каркасом. Преимущество такой конструкции по сравнению с цельнодеревянными и металлическими понтонами – меньший вес и компактность. Да и лошадей для перевозки парка требовалось меньше. К тому же полотняную обшивку было легче чинить – для того, чтобы ее «заштопать», требовалось всего несколько минут. По штату в понтонной роте было полсотни понтонов, что обеспечивало наведение наплавного моста максимальной длиной в четверть километра. По такому мосту можно было переправлять повозки общим весом три с половиной тонны. А если понтоны использовать как паром, то его грузоподъемность составляла уже до восьми тонн.
У меня замирало сердце, когда на наплавной мост заезжали тяжелые орудия с зарядными ящиками и деревянный настил, лежащий на понтонах, начинал волнообразно изгибаться. Но саперы работали четко, и переправа проходила без ЧП. Правда, по мосту на правый берег Дуная переправлялись в основном артиллерия и обозные фуры, а также кавалерия. Пехоту перевозили греки. На своих лодках и небольших гребных судах они сновали словно челноки, ловко приставая к берегу и высаживая наших солдат, которые пересекали Дунай, что называется, не замочив ног.
А вот откуда-то мчатся наши казаки. Похоже, что они возвращаются из разведки: на одной из лошадей со связанными руками сидит пленный – судя по мундиру, английский офицер. А один из станичников с трудом держится в седле. Видимо, он ранен. Так, мое ничегонеделание на сем заканчивается, и мне пора идти в палатку, в которой мы принимаем пациентов.
Точно, от группы отделились двое – раненый казак и еще один, который помогал ему удержаться в седле и не упасть на землю. Я вздохнул и направился к своему рабочему месту. Можно, конечно, поручить раненого одному из коллег, но пусть они посмотрят, что им следует делать, и наберутся опыта.
– Так что, вашбродь, – доложил мне «гаврилыч»[6], – меня к вам послали. Вот, Савву ранили. Пуля ему в бок попала. Он жив еще, но крови много потерял, да и сомлел чуток.
Прибежавшие санитары помогли раненому спешиться и, осторожно поддерживая его под руки, повели в палатку-перевязочную.
– Где его так угораздило? – спросил я у казака, который, намотав на руку поводья лошади раненого станичника, приготовился запрыгнуть в седло.
– Вашбродь, нас полковник из штаба послал к Браилову на разведку. Вот там мы и повстречали аглицких улан. Кони у них хорошие, мы их догнать так и не смогли. Они отстреливались на ходу, вот тогда-то Савву и зацепило. А у одного улана лошадь ногу сломала. Мы его взяли в плен. Скажите, вашбродь, а что, Савва будет жить? Мы ведь с ним из одной станицы, вместе на войну уходили. Односум[7] он мой.
– Полагаю, что все будет хорошо, – успокоил я казака, хотя еще не видел раненого. Но судя по тому, что ему хватило сил самому удержаться в седле, ранение было не очень тяжелым.
Так оно и оказалось в действительности. Пуля по касательной задела бок и распорола, словно ножом, кожу и мышцы. Продезинфицировав рану, я ее зашил. Потом велел напоить казака горячим чаем и уложить его на походную койку. Теперь главное, чтобы в рану не попала инфекция. Парень внешне был крепкий, и рана его должна была зажить быстро.
Закончив все дела, я снял халат и вышел из палатки. Движение войск через мост продолжалось. Еще день-два, и главные силы нашей армии окажутся на правом берегу Дуная. Вот тогда-то и начнется поход на юг, в сторону Босфора, чтобы наконец окончательно решить «турецкий вопрос» – раз и навсегда.
16 (4) ноября 1854 года.
Черное море, неподалеку от Поти.
Борт пароходофрегата «Бессарабия».
Командир корабля капитан-лейтенант Щеголев Петр Федорович
Опять я в этих диких местах и опять занимаюсь привычным для меня делом. Наш фрегат патрулирует побережье в районе Поти и Сухум-Кале, перехватывая турецкие шаланды и шхуны, тайком доставляющие немирным горцам из Турции и Варны оружие, порох и деньги для того, чтобы те продолжали воевать против нас.
В сентябре позапрошлого года «Бессарабия» под флагом вице-адмирала Павла Степановича Нахимова уже несла охрану побережья и огнем своих орудий поддерживала высадку нашего десанта в Анаклии. Потом мы совершили поход вдоль побережья Анатолии, где обнаружили и заставили спустить флаг турецкий пароход «Меджари-Теджарет». Наш трофей отконвоировали в Севастополь, и там остряки окрестили его «Щёголем», намекая на мою фамилию. Но в состав Черноморского флота захваченный пароход вошел под названием «Турок».
Перед выходом из Севастополя, по приказу адмирала Нахимова, на наш корабль перешли шесть человек из числа тех, кто так отличился в разгроме вражеского десанта. Командовал ими лейтенант Гвардейского Флотского экипажа Михайлов. Как неофициально в приватной беседе сообщил мне Павел Степанович, люди эти особенные, они должны будут оказать нам помощь в случае столкновения с вражескими кораблями. Кроме того, они будут поддерживать связь со штабом флота. Какую помощь они нам окажут и как они смогут пересылать сообщения в Севастополь, адмирал мне не сказал. Но я выполнил его приказание и предоставил моим «пассажирам» – так окрестили лейтенанта и пятерых мичманов наши записные остряки в кают-компании – полную свободу действий.
По всему видно было, что люди эти знакомы с морским делом и на корабле оказались не впервые. Правда, в парусах они не разбирались: лейтенант Михайлов, оглядев наши мачты, сказал своему сослуживцу, что «Бессарабия» – бриг, хотя наш пароходофрегат имел парусное вооружение бригантины. «Бессарабия» имела фок-мачту с тремя прямыми парусами: фоком, фор-марселем и фор-брамселем. Грот-мачта была «сухая», на ней ставили грот-триссель – над грот-гафелем, на грот-стеньге, грот-топсель. На бушприте ставили треугольные паруса: либо один кливер, либо кливер и бом-кливер. Под парусами, без помощи паровой машины, «Бессарабия» могла при хорошем ветре дать до восьми узлов.
Лейтенант обращался ко мне подчеркнуто вежливо, ежедневно передавая мне полученные с помощью «радиостанции» приказы из Севастополя. Я видел, как это происходит, но понять, как им это удается, так и не смог. Кроме того, мичмана по очереди вели наблюдение с помощью биноклей – почему-то разукрашенных серо-зелеными пятнами – за морем. Лейтенант Михайлов предложил мне взглянуть в такой бинокль. К моему изумлению, изображение было прекрасное, и видеть через этот бинокль можно было гораздо дальше, чем в мою подзорную трубу, которую еще перед войной я купил за немалые деньги, будучи проездом в Гамбурге.
Постепенно мы разговорились. Лейтенант был немногословен, но, как я понял, он был участником разгрома англо-французской эскадры адмирала Непира на Балтике[8]. С удивлением мы слушали о подробностях той эпопеи. В Севастополе, где мы отстаивались во время осады города, нам не удалось толком посмотреть на смертоносные атаки удивительных летательных аппаратов на вражеский флот. Единственно, что нам запомнилось, это тот ужас, который стоял в глазах пленных англичан и французов, когда они рассказывали о том, как взрывались и горели их корабли.