Вторая была помоложе. Все, что положено быть выпуклым, у нее выпирало. Я прозвал ее пышкой.
Мое благостное настроение утра улетучилось, а вдоль позвонков пробежало раздражение. Зачем Боря вообще держит у себя в офисе всех этих мудаков, считающих, что жить за границей – привилегия. Это уже давно не так.
Я решил изобразить из себя чистильщика, с безупречными манерами, холодными глазами и серной кислотой в кейсе.
Лысый предложил подняться на второй этаж. Я согласился. Секретарша шествовала впереди в поскрипывающей кожаной юбке, облегающем тонком свитере и в изящных туфлях на высоком каблуке. Весьма фривольный наряд для Востока. Гаучо шел, воткнув большие пальцы за ремень и поглядывая по сторонам с беззаботностью успешного голливудского актера. Лысый поднимался по лестнице отдуваясь. Мадам демонстрировала некогда весьма недурные ноги. А пампушка оказалась на удивление резвой. Замыкая шествие, я наблюдал за тем, как у нее растягиваются швы на льняной юбке. Везде крутились вентиляторы. Мой расстегнутый пиджак развевался позади, как судебная мантия.
Мы прошествовали пустым коридором до переговорной комнаты. Там лысый сообразил спросить у меня документы. Он нервно поглядывал то на мою фотографию, то на мою равнодушную физиономию, то на женщин, призывая их разделить с ним ответственность по выяснению моей личности. Я предложил всем кофе, и секретарша быстро ретировалась.
Лысый взял инициативу на себя и затараторил, то и дело прерывая себя взволнованным смешком.
– Хочу представиться, – начал он. – Меня зовут Михаил Борисович, старший менеджер компании. Это моя жена Елена Дмитриевна, – он показал подрагивающей ладонью на мадам. Она юрист. А это Сонечка, наш переводчик. А этот, – он показал на гаучо, – наша охрана. Бухгалтер еще не вернулась из Саны, и боюсь, не вернется.
Я сидел, уставившись в пространство.
– Бухгалтера у нас нет! – повторил Михаил Борисович с преувеличенным драматизмом в голосе.
– Не страшно. Меня учили не только читать, но и составлять баланс, – я сказал это так, словно занимался этим каждый день.
Личные дела сотрудников офиса я прочитал еще в Риге. Михаил Борисович начинал карьеру с мелкого служащего советского торгпредства. Характер слабый, трусливый, ворует по мелочам. Дело знает, но бестолков, разбросан и суетлив.
Елена Дмитриевна, юрист, типичная язва, считающая, что весь мир ей чего-то должен.
Гаучо – спортсмен-разрядник, тренирует местную баскетбольную команду и подрабатывает в офисе охранником. В России его, как мусор, носило по стране, пока Боря его не пригрел.
Сонечка, делопроизводитель, замужем за местным арабом, отъела задницу и изучила арабский язык. Больше всего боится остаться на улице.
– Мы очень просим вас, – замямлил Михаил Борисович, – отнестись внимательно к тому, о чем мы сейчас вам расскажем. Произошло нечто ужасное. Ситуация очень опасна.
Наступила пауза. Я выдержал ее, а потом вдребезги разбил все их надежды:
– Для кого?
– Что для кого? – недоуменно переспросил Михаил Борисович.
– Для кого конкретно опасна создавшаяся ситуация? – я глядел на свою команду в упор.
Все стали испуганно переглядываться. Впервые в жизни я занимался тем, что нагонял страху.
– Думайте быстрее! Быстренько, быстренько, – я произнес это отрывисто, словно кричать на людей было для меня обычным делом.
Михаил Борисович скукожился в кресле и выдохнул: «Все пропало!» Елена Дмитриевна поспешно перекрестилась. Сонечка колыхнула всеми своими формами. Да, тут было на что посмотреть, силиконовая грудь так колыхаться не может. Гаучо безучастно обрабатывал жвачку.
Я принялся разглядывать Елену Дмитриевну. Судя по всему, ее характеристика в личном деле довольно точна. Стерва, каких поискать. В ней было что-то такое, что меня жутко бесило в женщинах, хотя я не мог понять, что именно. Крашеные волосы и накладные ногти? Мелочная зависть?
Отношения Елены Дмитриевны с Михаилом Борисовичем я мог досочинить сам. Она не дает ему расслабиться ни на минуту, постоянно думая об упущенных возможностях и требуя денег. А он не оправдывает ее надежд. На его лице уже заметны следы разрушений, причинять которые умеют только женщины. Бедный парень.
Мне стало всех жаль, и я изменил тон.
– Итак, – произнес я бодрым голосом, словно настало время подвести итоги и отправить всех по домам. – Как вы сами видите, господа, у нас забот выше головы. С грузом, который занесло в Ходейду, я разобрался. Можете расслабиться. Как-нибудь расскажу подробности. Наша главная задача сохранить рынок. Если Юг останется независимым от Севера, спрос на наши «лады» сократится на четверть. Если нет, то вряд ли мы вообще сможем конкурировать с японскими джипами. Надо быть готовыми к любой ситуации. Борис Исаевич уже ведет переговоры в Токио.
Я коротко обрисовал перспективу. Все успокоились. Михаил Борисович отчитался.
– Молодцы, – похвалил я всех. – Думал, приеду, а вы тут дурью маетесь. Теперь о Жорже.
Михаил Борисович снова побледнел.
– Под прикрытием нашей фирмы Жорж Доде занимался своими делами, оружием и… – я не стал уточнять чем, но сделал вид, что в курсе. – Не знаю, какое отношение к его делам имел каждый из вас. Если имел, то жду чистосердечного признания.
– Я не знаю, клянусь, я ничего не знаю, – вскричал Михаил Борисович, его лицо превратилось в высохшую коровью лепешку. – Жорж как-то проговорился, что ищет какое-то древнее захоронение, и его преследует тоталитарная секта. Недавно у него появились друзья, которые дали ему денег. Он хотел полностью посвятить себя поискам.
Это была новость.
– Какое захоронение? – я подозрительно посмотрел на Елену Дмитриевну.
– Откуда мне знать? – она раздраженно отвернулась, но затем, словно под гипнозом, вновь глянула на меня. – Ему постоянно приходило в голову невесть что и непонятно как! У него шило в заднице.
Я перевел взгляд на гаучо.
– Вы знали Жоржа?
Он ответил соломоновой фразой:
– Часто не знаешь и самого себя.
Я посмотрел на пампушку и спросил наугад:
– Сударыня, что с вашим мужем?
Гаучо вдруг ни с того ни с сего начал смеяться.
– Безумно смешно, – огрызнулась пампушка, – посмотрим, как ты засмеешься, когда он вернется. – Она повернулась ко мне. – Мой муж в командировке.
– Где?
– Спросите у Жоржа.
– Вы что, издеваетесь надо мной?
Секунды на три установилась полная тишина. Затем я услышал голос Михаила Борисовича:
– Мы не верим, что Жорж мертв, он вовремя унес ноги. Сволочь.
– Эту версию я прочел во вчерашней газете.
– Вы считаете виновным меня, – Михаил Борисович был близок к истерике. – Не доглядел, не проверил. На вашем месте я бы тоже так думал. Но я тут совершенно ни при чем.
Интересно, куда удрал муж пампушки. Что-то тут не так. О чем-то они молчат как партизаны. Надо колоть гаучо.
– Все, расходимся по своим делам. Бумаги за последний год ко мне на стол.
Я попросил гаучо остаться. Сначала он рассказал мне сказку о местных шайтанах, крышующих рынок легковых автомобилей. Потом о Жорже. Оказалось, что он не только занимался контрабандой оружия но и содержал бордель. Вместе с какой-то шайкой полных идиотов. Почти все из них русские и прибалты, ходят в футболках и спортивных штанах, пьют и пугают местное население. Об археологических изысканиях Жоржа гаучо ничего не знал.
Что ж! Чтобы разгрести завалы, мне придется стать сутенером и участником оружейного трафика. Не хило!
Я закрылся в кабинете и принялся изучать документы. Многое меня удивило, а кое-что не понравилось. Оказалось, что треть поставленных в Йемен автомобилей отправляется обратно в Россию. Поскольку на внутреннем рынке России цена на отечественные автомобили в полтора раза выше, чем субсидируемая государством экспортная цена, такая операция давала хорошую прибыль. Понятно, что автомобили туда-сюда не возили. Перевозили только документы. Ай да таможня! Ай да Боря! Это то, что меня удивило. Но то, что не понравилось, было куда серьезней.
Время от времени я выходил из кабинета и с улыбкой наблюдал, как моя горе-команда изображает бурную деятельность.
«Начальство как всегда дурью мается», – услышал я шопот, закрывая дверь, не сообразив сразу, что начальство – это я.
В конце рабочего дня позвонил Боря.
– Ну как? – спросил он.
– Я ожидал увидеть более рабочую обстановку. И вообще, когда эта советская глупость с разницей экспортных и внутренних цен закончится.
Боря все понял.
– Надеюсь, не скоро, чистоплюй несчастный. Помощь нужна?
– Ради бога! Только не присылай сюда очередную бестолочь. Лучше подними мне зарплату.
Вечером мы со штабс-капитаном вышли в город. Нас подхватил поток разноликих людей в самой разнообразной одежде. Воздух был напоен запахами алоэ, специй и соли.
Ветер с моря почти не приносил прохлады, и я покрылся липким потом.
– Вы хорошо говорите по-английски. Почти без акцента, – похвалил меня штабс-капитан, хотя мы говорили по-русски.
– Я был на курсах делового английского. Группа разговорного языка уже была укомплектована. Преподавательница уделяла большое внимание хорошему произношению, особенно звуку th. Я немного помучился и заговорил.
На площади толпился народ. Из ближайшей харчевни пахло чем-то вкусным. Продавец сладостей мелодичным голосом созывал покупателей. Издалека доносились крики таксистов. Муэдзин читал с ближайшего минарета Эбед: «Я славлю совершенство Бога, вечно Сущего». Фраза прозвучала трижды и каждый раз все медленней.
Штабс-капитан рассказывал о Южном Йемене 70-х годов:
«Аден даже при социализме оставался свободным портом. Сюда привозили товары со всех стран и продавали очень дешево. Ваши специалисты, все поголовно, превратились в спекулянтов. А когда в гавань заходили советские пароходы, то команды моряков под присмотром капитанов толпой вываливались в город и скупали все подряд. Разница в цене здесь и в Союзе была невероятная. Раз в двадцать. Я этим тоже пользовался. Сначала продавал вашим газовые косынки. Потом в моду вошли итальянские плащи. У вас их называли болоньями. Матросы скупали их тюками. Вначале 80-х началась кримпленовая лихорадка. Потом пошли японские транзисторы, магнитофоны, фотоаппараты, часы, китайская посуда. Короче говоря, я сделал неплохие деньги».
В небольшом переулке торговали катом. Торговцы, обнаженные до пояса, сидели на своих прилавках, а их керосиновые лампы отбрасывали яркий свет на лежащие рядом зеленые пучки.
– На кат нет твердых цен, – рассказывал штабс-капитан. – Торговцы всегда приспосабливаются к спросу. В праздники и в дни получки цена на кат очень высока. Но у торговцев «добрые сердца» – они отпускают кат даже в кредит.
– У меня печальный опыт жевания ката.
– Понимаю. Вначале производимое катом действие неприятно: наступает головокружение, сердцебиение, бессонница. Но затем ум приобретает ясность, появляются энергия и бодрость, настроение становится доброжелательным и совершенно спокойным. Каждый испытывает желание рассказать свою историю. Имеется кат «бродячий», который побуждает к ночным прогулкам без определенной цели. Раньше имелся кат «кровожадный», порождавший насилие.
– Чем таким зеленым вы меня напоили вчера за ужином?
– Это tonique Abyssin, Абиссинский тонизирующий напиток. В 1910 году фармацевты города Лиона изготовили его из листьев ката, добавив алкоголь. Лучшее тонизирующее средство когда-либо изобретенное человеком. Но потом оно было запрещено. Я сократил количество ката, увеличил градусы и добавил разных настоек. Никаких галлюцинаций, никакого привыкания. Проверено.
– Это лучше абсента?
– Намного лучше. Но если хотите улететь, рекомендую так называемый эфиопский чай. Высушенные листья ката смешиваются с медом и заливаются кипятком. Если добавить немного кардамона и сахара, получится очень здорово. Только не надо злоупотреблять. В больших количествах кат вызывает анафродизию. Мрачное настроение, хочется спать, ничто в мире не радует.
– Нет, спасибо.
– Напрасно. В небольших количествах можно. Тем более что сегодня Аль-хамис – четверг, день ката. В отличие от Севера на Юге «катуют» не каждый день, а только по четвергам и пятницам. А здесь, в самом Кратере, жуют не кат, а тумбль – табак, смешанный с известью на зеленом листе колы. Эта смесь придает рту верблюжью плевучесть.
Мы поднялись на гребень небольшого искусственно насыпанного холма. Порыв ветра разогнал вечерний туман, и я замер, пораженный открывшейся взгляду картиной. Солнце уходило за морской горизонт, оставляя за собой кроваво-красные полосы.
– В этих местах так и говорят: солнце погружается в море, чтобы омыть свои раны.
– Что это за холм? – я обвел рукой вокруг себя неполный круг.
– По преданию, легендарная царица Савская, которую арабы зовут Балкис, наблюдала отсюда за работой моряков, строивших суда для ее флота. А вон там когда-то стояли древние бронзовые пушки. Англичане увезли их в подарок королеве Виктории, и теперь они стоят возле Тауэра.
– Вы воевали?
– Да. Когда я окончил кадетскую школу в Белграде, началась война. Югославия, Греция, но там все быстро закончилось. Я отправился в Северную Африку, где воевал в составе польского батальона. Поляки принимали меня за своего. Я хорошо владею польским языком, да и фамилия у меня, как у шляхтича. Моя мать урожденная Закржевская. Под Эль-Аламейном я познакомился с капитаном Даррелом, его батальон шел в атаку слева от нас. Там мы все и полегли. Мне было двадцать лет, капитану двадцать один год. Поэтому выжили. Но раны мучают до сих пор.
– Мое поколение получило Афганистан.
– Понимаю. После войны мы с капитаном поставляли в Йемен рог носорога в обмен на старое английское оружие. Этого добра здесь было полным-полно, а в Африке начались кровавые межплеменные ссоры. Потом рынок обмелел. В начале шестидесятых уже свободная Африка стала покупать автоматы Калашникова. Но денег мне хватало. Капитан занялся спекуляциями на фондовом рынке, а я своим пансионатом.
Что-то меня беспокоило, но я не мог понять – что. Рог носорога. При чем тут носорог. Но я все же спросил:
– Зачем йеменцам так много рогов носорога? У них что, проблема с потенцией?
– Вы видели когда-нибудь историческую джамбию? Нет? Извините, глупый вопрос. Все они наперечет. У них рукоятка из рога носорога. И современные джамбии могут иметь такие рукоятки. Но старая кость по цвету напоминает перламутр.
Так вот в чем дело, подумал я. Осколок кости на месте гибели Юры – это осколок кости носорога, отколовшийся от рукоятки исторической джамбии. Тогда все становится понятным. Надо искать не человека, а джамбию. Исторических джамбий не так много. Как сказал штабс-капитан, они все наперечет. Найдя джамбию, можно найти человека.
Я пытался осмыслить ситуацию, продолжая поддерживать разговор.
– Здесь, на юге, был самый настоящий марксистский социализм, – продолжал штабс-капитан. – Мой сосед болел простатитом и мог поссать только под звуки «Интернационала». А Салех, на севере, проповедовал прямое народовластие по «Зеленой книге» Каддафи. Это такая маленькая зеленая книжечка.
– Да, знаю.
– Советский Союз подал Йемену плохой пример.
– Согласен. Союз был бестолковым режимом. Пустоту заполняла беспечность мечты. Но были и смыслы. Возможно, ложные, но были. А что теперь. Вся страна сидит в лопухах и матерится.
Штабс-капитан снисходительно улыбнулся:
– Прошлое всегда романтизируют. Когда оно было настоящим, то обладало той же пустотой.
Когда-то я уже слышал эту фразу и сменил тему разговора:
– В вашей гостинице действительно когда-то жил Артюр Рембо?
– Да, это так. Все, что от того времени осталось, – у меня на чердаке. Вам нравятся его стихи?