Аменойнемхет отдавал короткие приказы. В нубийском корпусе все офицеры укорачивали свои имена на манер нубийских имен. Поэтому подчиненные звали своего командира просто – Ной. Два его офицера носили укороченные имена – Гор и Ваал. Но это допускалось только в походе.
В полдень к казармам подошли какие-то вооруженные люди во главе с крикливым толстяком, размахивающим свернутым в рулон папирусом и требующим вернуть все вынесенное имущество обратно на склад. Ной не стал ни в чем разбираться и, построив находящихся рядом солдат в цепь, загнал гостей в вязкую прибрежную грязь. Толстяк пятился к берегу с низкими поклонами, но когда сел в лодку, принялся ругаться и грозить.
Ной освободился от дел только к вечеру. Нестерпимый зной сменила прохлада. В сопровождении охраны он быстро прошел сквозь лачуги городских окраин к центру города.
На улицах бурлила жизнь, лавки, палатки ремесленников, балаганы танцовщиц были открыты настежь. Дорогу преграждали вереницы повозок, запряженных ослами, толпой валили продавцы свежей воды и фруктов, проститутки, увешанные дешевыми украшениями, пьяные наемники, явно не из египтян, с тупой злобой на лице. Бегали слуги с носилками и опахалами. Из игорных притонов доносились крики и ругательства. Несколько жрецов, сбившись в кучу, пьяно горланили церковные гимны. Среди всей этой толчеи расхаживала городская стража с дубинками в руках, подозрительно косясь на вооруженный отряд Ноя, который грубо расталкивал людей, чтобы освободить проход.
Все было так, как пять лет назад, и одновременно не так.
Ной еще несколько раз останавливался, чтобы разобраться в своих ощущениях. Наконец он понял, что произошло. Город молился богам и предавался разврату с несвойственной ему истерикой и обреченностью.
Он также заметил, что в городе осталось мало египтян. Вдоль стен сидели горбоносые финикийские купцы в островерхих колпаках, шныряли смуглые эгейцы в ярких набедренных повязках и с длинными волосами, заплетенными в косички. На корточках сидели строительные рабочие, пуская по кругу кувшин с пивом, все сплошь аму, из племени иудеев. Было много чернокожих эфиопов со свалявшимися в войлок волосами, украшенными перьями. То и дело попадались какие-то незнакомые ему люди в узорчатых туниках, с тщательно расчесанными и завитыми бородами.
Город все еще был красив, но потерял надменность и ослепительность, то, что отличало Фивы от других городов Египта. Это была красота огромного, почти законченного зла.
На высокой каменной стене храма скорописью было написано:
«Ты, Амон, господин молчания, приходящий на голос бедных». «Ты Амон, защитник тихих, спаситель бедных».
Из кабака вывалился пьяный немху (бедняк, простолюдин). Избитый и перепуганный, он с минуту неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и огласил воздух воплями: «Пусть будет проклят тот день, когда я появился на свет».
Ной схватил его за шиворот и прислонил к стене.
– Ты кто?
– Я молотильщик.
– Чего тебе делать в городе? Иди и молоти.
– Я был арендатором, сидел на царских землях.
– Ну, и где твоя земля?
– Ее больше нет. Там построены дома.
– Какие дома?
– Дома проходимцев, съехавшихся невесть откуда.
Ной толкнул молотильщика обратно на песок. Тот слезно заскулил. «О-о, великие боги! Мои одежды украдены, хребет разбит, пил протухшую воду, теперь вот что-то с животом. Я как палка, которую изъел червь. Обратите мое тело в прах и отправьте на поля Осириса».
У одной из стен храма стоял старик, покрытый шрамами, и читал молитву. Ной остановился и прислушался: «О, Амон, Владыка, пребывающий в тишине. Ты всегда приходишь на зов тех, кто скромен сердцем. Ты слабого делаешь сильным. Ты даешь дыхание жизни тому, кому его не хватает. О, Амон, Великий, прекрасный, сокровенный Амон…»
В старике Ной узнал старого солдата, с которым он шесть лет назад плавал в Библ за строительным лесом, где вся его команда подверглась неслыханным унижениям. Тогда он в первый раз понял, что Египет слаб.
– Эй, – окликнул он солдата.
– Привет тебе, новое солнце Египта! – ответил тот заплетающимся языком. – Да достигнет слава твоя самых далеких берегов, куда только доходят египетские суда.
– Как живешь?
– Разве это жизнь? Эх вы, знатные господа, живущие на вершинах мира, разве вы знаете, что творится на дне пропасти, да и хотите ли вы это знать!
– Я хочу. Говори дальше.
Старик долго собирался силами и наконец изрек:
– Наступят дни, когда боги Египта уйдут на небо, и отвращение к миру овладеет людьми. Придут чужие боги, не боги, а демоны, они обступят человека со всех сторон и с хохотом будут тыкать в его маленькую фигурку раскаленными прутьями, а он будет корчиться в клетке, сплетенной из Пустоты.
– Это все?
– Нет, не все.
– Хорошо. Я найду тебя, и ты расскажешь мне все, что тебе известно. Но если хоть одно слово лжи сорвется с твоих губ, я скормлю тебя собакам.
Оставив позади городскую клоаку, Ной снова ощутил свежий запах реки.
Северная окраина города, примыкающая к реке, была застроена красивыми одно-двухэтажными домами из легкого нильского кирпича. Три года назад его дом стоял здесь в гордом одиночестве, посреди густых зарослей ивняка. Теперь домов стояло много. У ворот некоторых из них слуги с факелами ожидали возвращения хозяев.
Ной долго петлял в лабиринте высоких каменных оград, пока наконец не вышел к своей усадьбе. Дом был освещен. Его размытые очертания проглядывали сквозь плотную завесу из вьющихся растений.
От реки к дому был прорыт канал, в котором стояла большая парусная лодка.
Привратник не сразу его узнал, что привело Ноя в бешенство. «Долго я буду дожидаться, чтобы войти в свой собственный дом, ленивый пес! Открывай ворота и проваливай отсюда». Привратник завыл, упал на колени и пополз открывать ворота. Не обращая ни на что внимания, Ной быстрыми шагами пересек двор, огибая пруд, заросший водяными лилиями. В проеме арки, за которой начинались комнаты, выстроилась челядь, благоговейно вытаращив глаза. Пройдя переднюю, он попал в просторный холл, а оттуда по длинному коридору – в главную комнату дома.
В очаге горел огонь. Ной не выносил запах дыма, который напоминал ему холодные ночевки в пустынях Нубии, и резко одернул тяжелые занавески, закрывающие выход на террасу. Скопившийся в комнате дым быстро растворился в ночи. Из сада в дом ворвался прохладный ветер, насыщенный ароматами цветов.
Споткнувшись о порог и с трудом переводя дыхание, в комнату ввалился управляющий поместьем. Ной еле разбирал слова: «Счастлив, что вы вернулись. Три года – это очень большой срок. Ходили слухи, что Сиамун отправил вас в изгнание. Но я никогда в это не верил». Ной жестом остановил этот поток слов, и его лицо скривила брезгливая гримаса: «Прочь, грязное отродье Сетха. Чтобы духу твоего здесь не было!» Он оттолкнул управляющего в сторону с такой силой, что тот покатился по полу.
В дверь неуверенно вошел незнакомый ему слуга. Ной окинул его полным безразличия взглядом и отрывисто приказал:
– Ванну!
Сбросив одежду и сандалии, он лег в чистую прохладную воду и закрыл слезящиеся глаза, воспаленные от солнца и ветра. Потом принялся изучать потолок, который поддерживали колонны из ливанского кедра. Мысль перескакивала с одного на другое. Он вспомнил кедровые леса, покрывающие холмы Библа. Надо поговорить с тем солдатом, чтобы лучше понять, что же здесь происходит.
По трубам журча утекала грязная вода.
Этот дом, одновременно с почетным званием имаху, получил дед Ноя, в подарок от фараона. Ной хорошо помнил, как деду три раза в день приносили кушанья и питье из царского дворца. Но главное, дед выслужил себе пышное погребение.
Мелькающий свет упал на папирус с дарственной записью:
«Сей дар по милости фараона благородному воину, божественному отцу, любимцу богов, кто наполнял сердце фараона радостью во всех чужеземных странах, кто наполнил его склады лазуритом, золотом и серебром, военачальнику, любимцу бога. Владыка обеих земель обеспечивает тебя навечно. Царский писец Джути».
Этот дом и земля вокруг него не были ни «домом номарха», то есть пожалованием за службу без права наследования, ни джетом – временным частным владением. Он был «домом отца», частной собственностью, что было большой редкостью. Но за три года многое изменилось. В письмах, которые Ной получал в Нубии, Амни подробно описывал, как фиванская знать и жреческий кагал делили между собой царские земли. Особенно ценились незатопляемые земли вдоль Нила и земельные угодья в пойме реки. За них шла настоящая война. Царскими оставались лишь земли вдоль пустыни, постепенно заносимые песком.
Народ обрабатывал землю, которая уже не принадлежала царю, а значит, не принадлежала Египту.
Амни также предупредил его о предательстве привратника и управляющего имением. Кто-то из прислуги украл обрезки ногтей и пряди отрезанных волос Таисмет. Амни был уверен, что все это попадет в руки демонов, которые создадут куклу из воска для проклятий в ее адрес. Они начнут тыкать в нее иголки и расплавлять на священном огне.
Появилась рабыня в красном хитоне и ловко окутала хозяина тонкой льняной тканью, осушая тело и волосы.
Ной с удовольствием оглядывался по сторонам. На всем, что было в доме, лежало светлое очарование. Это была заслуга Таисмет.
Завернувшись в грубую накидку, он пересек большую комнату и осторожно открыл дверь спальни. Его жена лежала на боку. Черные прямые волосы были распущены и связаны в кисти. Никаких украшений, только ожерелье из только что сорванных лотосов. Ной вдохнул нежный, тонкий запах цветов и закрыл глаза. Когда он снова их открыл, жена стояла перед ним, от щиколоток до груди обернутая в прозрачную материю.
Ной со смехом подхватил жену на руки. «Я вижу, что моя Таисмет уже стала великой Ма-ке-Ра и теперь принадлежит не только мне, но и всему Египту». Он стал кружить по комнате. Таисмет прижалась губами к его шее. Он кинул ее на кровать и поднес светильник. Она опустила веки и, глядя прямо перед собой, изобразила на лице некое подобие улыбки.
– Что случилось?
– Я отвыкла от тебя.
Ной ударил ногой в металлический диск, и на звон явилась рабыня.
– Вина!
Рабыня удалилась и через минуту вернулась, держа в руках два яшмовых кубка. Пригубив из каждого, она поставила их на маленький столик. Таисмет бросила на нее свирепый взгляд и жестом отослала прочь. Потом повернулась к мужу: «Разве дочери нубийских вождей не приветствовали твой лик, не целовали землю под твоими ногами и не простирались на животе перед тобой? Я больше не хочу видеть ее на нашем ложе». Ной улыбнулся. «Даже Осирис нарушал верность Исиде». Таисмет погладила Ноя по щеке, потом провела рукой по его задубевшему от солнца и ветра лицу, сильному натренированному телу, в котором не было ни капли жира, и ласково сказала: «Не будем сердить Хатхор, даровавшую нам здоровье и красоту». Ной схватил жену за плечи. «Я же не спрашиваю тебя, с кем ты предавалась любви эти три года». Таисмет выдержала его взгляд, но ее тело чуть напряглось. «Я могу признаться только в том, что ездила в Абидос и ходила с подругами к небесной царице любви. Ты же знаешь, что это угодно богам».
– И что же ты там делала?
– Мы молились богам, а потом бежали обнаженные под яркой высокой луной, в молчании ночи.
– И дальше?
– Мы ждали прикосновения Исет.
Ной презрительно скривил губы:
– А вместо нее вас облапали похотливые сынки номовой знати. Знаю я эти ваши игры.
– Не напрасно ли ты смеешься? – сурово сказала Таисмет и невольно сжала ладонь между бедрами. – Откуда у тебя это презрение к древним обрядам? Неужели ты думаешь, что я служу в храме на низшей ступени и отдаюсь каждому встречному? Я допущена к таинствам и достаточно образованна, чтобы не терять при этом голову, – сказала она сердито. – Я унаследовала гордость матери и смелость отца. Тебе нечего беспокоиться. Мы бежали навстречу свежему ветру, раскинув руки, и казалось, еще миг – и весь мир растворится в лунном свете.
– Раскинув руки или ноги?
– Нет, ты совершенно одичал в пустынях Куша.
Ной рассмеялся.
– Я так и знал, что женился на храмовой блуднице. Не знаю, что происходит у вас в Абидосе, но по ту сторону моря женщины жертвуют свое тело другой богине любви, не помню, как ее звали. Когда я плавал в Библ, то видел много женщин, занимающихся блудом в пользу алтаря. И еще я был свидетелем обряда «священного брака», на который съехались женщины со всего света. Это были не любовные игры, а разнузданная оргия, не поддающаяся описанию. Тамошние жрицы вытворяли такое…
Таисмет хотела что-то ответить, но Ной навалился на нее всей тяжестью своего тела, зарылся лицом в ее волосы и сбил дыхание. Когда он возвращался из военных походов, то буквально разрывал ее на части. Она заставила его перевернуться на спину и с размаху воткнула в себя, подавшись сначала вперед, а потом резко откинувшись назад, подставив лицо свету луны.
После трех лет походной жизни Ной не мог долго находиться в помещении, и, подхватив жену на руки, вынес ее на террасу. Фонари потухли, и в лукавых глазах Таисмет отражался только свет восходящей луны.
Они легли на матрас, и Таисмет с широко распахнутыми глазами обладателя истины принялась подробно рассказывать Ною о событиях в Фивах.
Ной слушал невнимательно, лениво переводя взгляд с точеного контура ее щеки и изогнутой линии века на колыхающуюся грудь. За три года он поучил несколько десятков писем от Амни. Последнее из них было больше похоже на жалобу: «Все меняется. Все совсем не так, как было. Разрушены планы годов, нарушен порядок вещей. Нет года приходящего, похожего на год ушедший. Но каждый новый год становится тяжелей, чем предыдущий… Люди нарушают установленные законы, насмехаются над страданием, не оплакивают умерших. Везде царят насилие и жестокость. Все в унынии. Города и деревни жалуются на свою судьбу. Больна страна. Я думаю о том, что случилось. Нас губит неверие в богов… Если бы я знал, где бог, я бы принес ему жертву. Но нет его».
Ной помнил это письмо наизусть. Амни писал, что Египет распадается на части, номовая знать совершенно отбилась от рук, а Фивы превратились в дряхлую провинцию, управляемую вороватыми жрецами.
Перед тем как вернуться в Фивы, Ной дал себе клятву не ввязываться в политику. Там, в Нубии, он ушел в сказку, которую придумал сам, лежа под звездами. Это была сказка о прекрасной земле, где растут деревья, источающие благовония, а сады спускаются террасами к самому морю.
Но последние слова Таисмет вывели его из оцепенения.
– Я провела сегодня утром обряд «отверзения уст» божественной царицы Амон-Асет. Она предстала передо мной в облике богини Исет и призвала нас действовать.
Ной приподнялся на локте и удивленно уставился на жену, которую уже еле различал в темноте. От расслабленного состояния не осталось и следа.
– Не иначе как богиня, утратившая своего супруга, решила лишить супруга и тебя.
– Ее устами говорит воля богов.
Ной повалился на спину и уставился на звезды.
– Именно этого я и боялся больше всего. Искушения, что посланы богами, более опасны, чем те, что посланы людьми.
– Боги не искушают. Они предопределяют. Если приходит удача, то боги ниспослали ее нам.
– А если неудача?
– Тогда это испытание. Любое испытание облагораживает душу.
– Ха! Ты хочешь сказать, что если боги ниспошлют нам ночью блоху, то ее укус облагородит нас?