– Дорогой ты мой человечище! – развёл руки Серёга и повернулся к политруку: – Командир, а новый заряжающий парень-то нашенский.
– Лишнее это, – неуверенно покосился Кретов.
– Командир! – поддержал экипаж стрелок-радист.
– Ну не знаю, мне ещё на доклад идти.
– После боя святое дело, ты думаешь, комбат чайком нервы лечит? – хитро усмехнулся механик.
– А! – махнул рукой политрук. – Наливай.
– Мы под закусочку, – засуетился механик.
Первую выпили за Сталина. Горячий огонь полыхнул по внутренностям и опалил лицо. Хороший самогон был у тётки Матрёны, пшеничный.
«Замечательные ребята, – тепло подумал я о своих новых товарищах. – Вот кто Россию грудью заслонил».
Серёга поднял бутыль и, глядя командиру в глаза, многозначительно потряс ею перед собой.
– Вы ещё по одной, а мне хватит, – Саша прикрыл свою кружку рукой.
– Хорошо, – легко согласился механик и, затыкая горлышко коркой, добавил: – Вечером посидим.
Вечером, сидя у раскалённой буржуйки, мы вспоминали своё довоенное житьё. В первую очередь расспрашивали меня. Оказывается, я прибыл в роту накануне боя взамен убитого заряжающего Петрухи.
– Помянем Петра Сологубова, воина русского, живота своего за Отечество не пожалевшего, – витиевато произнёс радист Валера.
Выпили не чокаясь.
– Как погиб? – нарушив молчание спросил я.
– Трак нам порвало, – произнёс хмуро механик. – Меняли под огнём, вот его… осколком.
– Жена с двумя детишками у него под немцами остались, – задумчиво произнёс политрук.
– Давай, Жора, расскажи, откель тебя судьба забросила в наш славный экипаж? – разгоняя нахлынувшую грусть, прихлопнул ладонью по колену Серёга.
И я поведал свою версию присутствия среди этих простых и смелых людей. Рассказал о том, как строил город Комсомольск-на-Амуре. Откуда был призван в Красную армию. Что служил в гаубичной артиллерии, что на фронте с первых дней войны, что после ранения был направлен в самоходную артиллерию, но по пути был переброшен в танкисты.
– А я-то думаю, какой умник тебя с таким ростом к нам определил? – хмыкнул Серёга. – У «богов войны» тебе было бы в самый раз, а у нас, небось, тесновато?
– Есть немного, – не стал я спорить.
– Я-то ведь на службу тоже с Амура уходил, хотя родом здешний, с Тима2 3, – заговорил Александр. – Земляки мы с тобой выходит, старшина.
– Да, ну! – сделал я удивлённое лицо.
– Село Нижнетамбовское, слыхал? Учителем я там два года работал.
– Конечно, слышал! – улыбнулся я. – Центр районный.
– Ну, мужики, вы даёте! Это ж надо, земляки! – засуетился радист. – За это дело сам бог велел.
Мы выпили, закусили и после недолгих посиделок улеглись спать. Перед сном я вышел из землянки на свежий воздух. Падал снег. Декабрьская ночь одного из последних дней сорок первого года набрасывала на землю белый масхалат. Не верилось, что эта непорочная белизна с рассветом взметнётся на воздух, обильно перемешиваясь с землёй и кровью. А сейчас те самые солдаты, которые в завтрашнем бою упадут, окрашивая своей кровью этот пушистый снег, тревожно ворочались во сне. Они не ведали своей судьбы, кому из них лишь до утра продлена жизнь…
– Экипажи, к машинам! – раздалась долгожданная команда в звенящем воздухе морозного утра.
– Началось! – задорно выкрикнул Валера.
– Продолжается, – проворчал Сергей, втискиваясь в водительский люк. – Вам-то хорошо, а мне опять сопли морозить.
Мы его прекрасно понимали. Потому что ему, вопреки всем инструкциям, придётся ехать с приоткрытым люком и на собственной шкуре ощущать прелести декабрьского мороза. «Тридцатьчетвёрка» танк неплохой и колошматит немецкие «тэшки» на раз-два. Но есть у неё и свои недостатки. Это никуда не годная трансмиссия и оптика. И чтобы в бою не быть слепыми, механик-водитель держал люк приоткрытым, а коробку передач ему помогал переключать стрелок-радист.
Я вспомнил о своих обязанностях и ещё раз проверил боекомплект, хотя прекрасно знал, что боезапасом машина укомплектована полностью. Сто положенных выстрелов лежали в укладке и ящиках «НЗ». Но время до команды «вперёд» тянулось медленно, а нервы были на пределе. Каждый из нас старался себя чем-то отвлечь. Теперь я лично убедился, каково находиться в тесной, воняющей пороховыми выхлопами коробке. Когда кажется, что в тебя нацелены все орудия немецкого рейха. В прошлых жизнях мне приходилось много рисковать, но то, что испытывают эти ребята… это просто бр-р!
Я глядел в небо сквозь открытый люк и старался не думать о предстоящем бое, я думал о Луизе.
«Тебе сейчас сорок лет, и ты наверняка замужем за каким-нибудь графом или бароном», – пытался я мысленно воспроизвести образ любимой. Но образ расплывался и ускользал.
«Не обманывай себя, ты потерял её навсегда, – вмешался в мои мысли внутренний голос. – Ты потерял её в то раннее утро, когда украдкой, словно трус, сбегал из Англии». – «Но мне надо было вернуться!» – «Зачем? Ты пытаешься найти оправдания, хотя прекрасно знаешь, что их нет.» – Моё второе «я» было неумолимо. Я стиснул зубы и прикрыл глаза.
«Не кори себя, воин», – прозвучало где-то у меня в подсознании.
Я вздрогнул и осторожно разжал веки. Произошедшая перемена почему-то меня нисколько не удивила. Зелёная трава и щебет птиц моим сознанием воспринимались вполне адекватно. А облачённая в кольчугу девушка из снов стала почти родственницей или кем-то вроде того. Но я по-прежнему не мог разглядеть её лица.
«Ты должен пройти предначертанное, и желаемое сбудется, – загадочно произнесла амазонка. – Никто не в силах порвать нити судьбы.»
– Ракета! – Голос Кретова порвал паутинку накатившего забытья.
Я открыл глаза и увидел, как с неба падает зелёная ракета. Битва за Москву продолжалась. Смерть ещё не взяла причитающуюся ей за победу цену.
Глава 2.
НОВЫЙ ГОД
Когда говорят, что Москва – это сердце Родины, то, наверное, не лгут. Хотя мне больше по душе другие города и люди. Если города уподобить людям, то Москва для меня ассоциируется с базарной бабой-хабалкой. Такая же наглая и беспринципная, готовая ради копейки продать всё и вся. Но, как говорится, родителей не выбирают. А брошенные дети любят свою мать больше, чем домашние. Я Москву не любил, но готов был за неё умереть, хотя бы потому, что там есть Кремль. Под стены Кремля цари русские из века в век прибирали, а не разбазаривали землицы окраинные и людишек народностей разных. Дабы крепла Русь на радость подданным её и на погибель ворогам проклятущим. Когда стоишь на Красной площади и смотришь на переливающееся великолепие храма Василия Блаженного, то в душе невольно перекатываются волны восхищения. И ты действительно начинаешь понимать, что это сердце Родины, что это нулевой километр всех начинаний. Просто сейчас столица превратилась в сборище рвачей, пытающихся отвоевать у себе подобных место под солнцем. Они едут изо всех уголков бескрайней страны зарабатывать в мутной воде деньги. Конечно же, город ни в чём не виноват, его таким сделали люди. Люди, считающие, что в жизни самое главное деньги и мнимое величие сиюминутного успеха.
Наша Сороковая армия не участвовала в битве за Москву. Но сейчас её основной задачей было сковать войска второй пехотной армии и часть войск второй танковой армии немцев, чтобы ни одна дивизия, ни один полк, и даже ни один солдат не был переброшен с нашего участка фронта под Москву. А там в эти морозные дни уходящего сорок первого года творилась история. Там решался вопрос, какой государственный язык будет на территории Советского Союза в последующие годы, а, может быть, и века.
Цель, поставленная перед нашим экипажем, выглядела гораздо скромней – прикрыть огнём и бронёй действия стрелковой роты под селом с характерным для России названием Гнилое.
– Скрытно выдвинуться в обозначенный квадрат и ждать сигнала к атаке, – сформулировал боевую задачу на ближайшее будущее политрук, вернувшись от комбата.
– Командир, войска генерала Попова взяли Калугу! – радостно заорал стрелок-радист, едва Саша протиснулся в командирский люк.
– А какое сегодня число? – спросил я.
– Ну ты, Сибирь, даёшь! – гаркнул механик. – Новый год сегодня, тридцать первое декабря.
За время своего пребывания в танковых войсках я заметил, что все танкисты говорят на полтона выше, словно все их собеседники глухие. Но танк того времени – это ревущая дизелем без глушителей и страшно лязгающая гусеницами железяка, рядом с которой даже крика не услышишь.
– Не Сибирь, а Дальний Восток, – поправил я машинально.
– А какая разница, всё равно вы там все живёте в берлогах и молитесь медведю, а для нас всё, что за Уралом, всё Сибирь.
– Хватит споров, запускай двигатель, скоро будет вторая ракета, – оборвал препирательства Александр.
Танк взревел двигателем, и дальнейшее общение без шлемофонов стало невозможным. И наконец, две зелёные ракеты оповестили нас о начале движения.
Мы простояли в перелеске у Гнилого до самого вечера, но команды к наступлению так и не поступило.
– Да что они там, черти! – нервничал Кретов.
Парень переживал. Он считал своей личной виной то, что немцы в буквальном смысле пришли к нему домой: до его родного Сокольего было не больше десятка километров. Я представляю, каково это – воевать у крыльца родного дома. И каждый час бездействия ложился тёмными кругами вокруг его глаз. Чувство вины за всю Красную армию толкало его на отважные до безрассудства поступки. Мы, его подчинённые, понимающе переглядывались и втайне просили Бога уберечь Сашку от безумных идей.
– Не переживай, командир, ещё навоюемся, – попытался успокоить его механик.
– О чём ты говоришь! – вспылил Кретов. – Ты видел виселицы?
– Ну, видел, – виновато произнёс Сергей.
– Погибнуть должны были мы, а не они. Это мы надели форму и дали клятву своему народу защищать и оберегать его от врага. Мы не сдержали свою клятву. Мы не защитили народ, который кормил и одевал нас всё время, пока мы учились воевать. – На глазах у политрука показались слёзы. – И чему мы научились? Драпать? Немец до самой Москвы допёр, а мы у брошенных нами матерей спрашиваем: «Вы почему для немцев хлеб сеяли, почему с голоду не сдохли?»
– Ну, ты это, командир, совсем уже, – отводя взгляд в сторону, промямлил стрелок-радист.
– Здесь неподалёку моя мать и братья с сёстрами. Когда я приехал домой в курсантской форме, она плакала и говорила соседям, что вырастила защитника. Как теперь смотреть ей в глаза, чем оправдываться? – В голосе Александра звучала неприкрытая боль.
Мне было жаль политрука. Я знал, что вопросом «кто виноват?» задавались десятки тысяч людей и сейчас, и на протяжении всех лет после войны, вплоть до моих дней. Я бы, наверное, мог назвать главного виновника. Но политрук бы мне не поверил. Потому, что, поднимая солдат в атаку, его коллеги командиры и политруки осипшими на морозе глотками кричали: «За Родину, за Сталина!»
И, подгоняемые пулемётами заградотрядов НКВД, с его именем на устах бойцы ловили грудью горячий свинец и падали в белый снег.' И ещё много лет одурманенный народ будет самозабвенно поклоняться сотворённому ими идолу. А Бог безгрешен, ибо он есть Бог.
– Ну, и что мы сидим? – прозвучал голос механика- водителя. – Новый год всё же. Не по-нашенски как-то всё это, не по-русски.
Мы расположились в выделенной пехотинцами землянке. Обрадованные тем, что их будет поддерживать броня нашего танка, бойцы были готовы услужить нам во всём.
– Привет маслопупым! – Закрывающая вход в землянку плащ-палатка откинулась в сторону, и в дверном проёме показалась пригнувшаяся фигура человека в новеньком белом полушубке.
– И вам не чихать, – скромно ответил на приветствие Серёга.
– Я командир Второй стрелковой роты, старший лейтенант Егоза, пришёл крепить боевое содружество! – И на стол, рядом с гильзой-керосинкой брякнулась помятая солдатская фляжка. – Чистый! – пояснил командир Второй стрелковой.
Следом за фляжкой последовал присыпанный крупной солью шмат сала и буханка хлеба.
– А это мой вклад в победу!
– Присаживайтесь, товарищ старший лейтенант, – подсуетился Валера, стряхивая с ящика из-под снарядов невидимый мусор.
– Политрук Второй танковой роты Второго танкового батальона Кретов Александр, – представился наш командир, протягивая ладонь.
– Яков! – Офицеры крепко пожали друг другу руки.
– А это мой экипаж, – представил нас Саша.
– Три танкиста выпили по триста! – весело напевая ставшую народной песню, старший лейтенант Яша Егоза командовал: – Кружки, вода!
Парень соответствовал своей фамилии. С его приходом настроение в землянке резко изменилось. А когда оказалось, что он почти земляк и родом из Сибири, то нашлись и общие темы для разговоров.
– Товарищ старший лейтенант, Яков Михалыч! – В землянку просочился маленький юркий ефрейтор. – Ваше приказание, стало быть, в наилучшем виде. – И на стол легли палка сухой колбасы и огромная банка ананасового компота. Правда, надписи над ней были на иностранном языке, но нарисованная на этикетке картинка южного фрукта говорила сама за себя. В довершение всего из-за пазухи белоснежного полушубка была извлечена бутылка коньяка.
Мы все многозначительно уставились на диковинки. В наших глазах читался вопрос: «Откуда?»
– Хорошо живёт «царица полей», – присвистнул механик-водитель.
– Давай к нам, тракторист! – весело подмигнул старлей. – И у тебя всё это будет.
– Не, мы при технике, – открестился Серёга.
– Разведчики поделились, – с гордостью оттого, что могли и сами всё съесть и выпить, но оказали уважение и угостили командира, похвастался Яков Михайлович. – Вернулись накануне из поиска и припёрли здоровенного обера и мешок новогодних подарков, которые ихние фрау своим гансикам прислали. Вот мои ребята, стало быть, у них и позаимствовали.
Мы промолчали, а что тут говорить? А наш новоявленный Дед Мороз продолжал раздавать подарки.
– Ефрейтор, а где медицина? – свёл он сурово брови.
– Дак это, товарищи командиры с ею незамедлительно прибудут. Приказали доложить о задержке, – вытянулся ефрейтор.
Словно бы подтверждая слова солдата, в землянку повалил народ. Два молоденьких младших лейтенанта, девушка-сержант с петлицами санинструктора и пожилой усатый политрук.
– Не прогоните? – поинтересовался усатый и представился: – Политрук роты Усьянцев Илья Сергеевич.
Было видно, что мужик не из кадровых. До войны был, скорее всего, парторгом на каком-нибудь заводе. Позднее выяснилось, что так оно и есть. Усьянцев попал в роту из народного ополчения.
– Вроде бы мы здесь в гостях, – смущённо произнёс Кретов.
– Не прибедняйся, Сашок, – по-свойски приобнял его старлей. – Вы со своим танком здесь всех очаровали. Товарищ санинструктор, взять над танкистами шефство!
Девушка смущённо взглянула на Кретова и протянула ладонь:
– Ирина.
– Саша, то есть Александр, – поправился молодой человек.
Девчушка была совсем молоденькой. Едва окончившая школу. Светло-русые волосы мягкими колечками опускались на румяные, с симпатичными ямочками щёки. В обычных условиях неброская миловидность. А здесь она была королевой красоты и прекрасно это понимала.
Молодые лейтенанты смотрели на девушку с обожанием. Было видно, что оба по уши в неё влюблены. Это была их первая и, наверное, последняя любовь – «…кавалергарда век недолог». Командиры взводов на передовой сгорали быстро. Командир роты, наоборот, разговаривал по-хозяйски, всячески давая понять, что всё здесь принадлежит ему, и особенно санинструктор.
Один лишь политрук понятливо улыбался, он был мудрее всех опытом прожитых лет. А я, глядя на захмелевших, ставших мне товарищами по оружию людей, видел совершенно другое. Я видел, как на бревенчатых стенах землянки серой тенью распластал свои крылья ворон смерти. Ведь это всего лишь Новый сорок второй Год. А до победы ещё шагать да шагать. И мало кто из присутствующих в землянке встретит весну сорок пятого. А, может быть, никто.