Для большинства людей переезд имеет большое значение, поскольку влечет перемены: необходимость арендовать жилье, пережить трудности и стресс при обустройстве на новом месте, найти нового врача, химчистку, продуктовый магазин. Это еще если не заводить разговор о детях, их обучении в новой школе, маршруте школьного автобуса и так далее. Все это требует длительных обдумываний, подготовки и планирования.
У нас же была совершенно другая картина. Мы с братом подсчитали, что на протяжении нашего детства мы меняли как минимум две школы в год, а обычно и больше. И мне, казалось нормальным, пока я не увидела, как живут другие семьи. Когда я слышала рассказы, что у некоторых лучшие друзья появились еще в детском саду, то не могла себе этого представить.
Все начиналось с предчувствия, что что-то готовится, планируется, а потом в одночасье мы уже едем на одном из наших транспортных средств. Их мои родители неоднократно меняли на протяжении многих лет: ржавого цвета «Форд Мэверик», коричневый «Форд Пинто», бежевый «Форд Фалкон». Все они были совершенно новыми. За исключением голубого «Шевроле Бел Эйр» 1955 года. Часто переезд был необходимостью: папа так хорошо выполнял свою работу – он и правда был профессионалом, – что в результате его приглашали в команду газет из других городов. От нас требовалась только поддержка. Надо сказать, что в раннем возрасте переезд не кажется чем-то грандиозным или сложным. Поэтому мы просто следовали за ним, не задумываясь.
Второй раз я попала в больницу из-за почек в одиннадцать лет. Совпадение это или нет, но меня положили туда после еще одной измены отца. Конечно, тогда я не знала, что папа изменял, да и не могла как-то повлиять на это. Но в то же время меня не покидала мысль: может быть, таким способом я выражала свое отношение к тому, что происходит дома? Моя болезнь на какой-то период времени была как «пластырь на болячке» – папа вспоминал про свою семью.
По иронии судьбы, в тот момент наш быт казался необыкновенно улаженным: несколько лет назад мы вернулись в Розуэлл, и я почувствовала себя дома. Мы жили в милом трехкомнатном домике на ранчо. У меня была своя комната, где стояла розовая кровать с балдахином и покрывалом такого же оттенка. Морган делил комнату с Джорджем, младшим братом папы. (Джордж жил с нами с тех пор, как мне исполнилось пять лет. Какими бы странствующими ни были мои родители, они приняли его не задумываясь, когда скончалась бабушка и моему дяде некуда было идти. Для меня он был как старший брат.) Мы подружились с четырьмя ребятами, которые жили на нашей улице, и бегали туда-сюда между домами. Это было первое место, где у меня появились друзья, которых я действительно помню.
Однажды я возвращалась из школы домой и вдруг почувствовала сильный жар по всему телу. Кожа в области щек и живота напрягалась все сильнее и сильнее, второпях я побежала в ванную, спустила трусы, чтобы проверить свой «пирожок». На этот раз отеки были по всему телу.
В католической больнице святой Марии меня окружали монашки. Я сразу же привыкла к новой рутине: у меня измеряли общее количество мочи и брали кровь два раза в день. Пластиковые катетеры еще не изобрели, поэтому выбора не было: для каждого анализа крови использовали иглу. Но, несмотря на все эти уколы, мне здесь было легко – я чувствовала заботу окружающих.
Так совпало, что Моргану в это время предстояла операция по удалению грыжи, поэтому нас поместили в одну палату. Я считала себя экспертом по больничной жизни, ну и, во всяком случае, была его старшей сестрой. Поэтому в больнице всем заведовала только я. Мы спорили по поводу того, что будем смотреть по телевизору, но у нас не было пульта от него, поэтому приходилось каждый раз звать монахиню, чтобы она переключала каналы. Моргану было шесть, и ему, конечно же, было все равно, а вот мне не хотелось терять статус лучшего в мире пациента. Поэтому, когда Морган пошел на поправку, я не расстроилась, что останусь одна.
В школе мне приходилось регулярно сдавать анализ мочи, а еще меня приводили в кабинет директора, чтобы убедиться, что я поела. Я была так раздута от стероидов, что один мой одноклассник спросил, не сестра ли я Деми. Я чувствовала себя не особенной, как в больнице, а потерянной. И не хотела, чтобы люди видели меня такой.
Поэтому моей радости не было предела, когда родители сообщили о новом переезде. Дело в том, что мама, как я поняла позже, нашла рыжий волос на трусах папы, когда относила вещи в стирку. После этого родители много ссорились, но в конце концов пришли к единственному выходу – переезд. На этот раз намного дальше, чем обычно, в другую часть страны, в Пенсильванию, а точнее, в район Канонсберг.
Это было большим событием. Родители заранее начали все объяснять, что добавило важности процессу. В этот раз к нам приехал настоящий грузовик от компании U-haul. В нем поместились все наши кровати, зеленая кушетка, керамические куропатки мамы и тот самый журнальный столик, о который ударился когда-то Морган. Но когда мы закончили погрузку, оказалось, что в машине для всех нас недостаточно места. Мама пошутила, что я могла бы сесть на пол у нее в ногах, рядом с передним сиденьем, а я приняла ее предложение: постелила там одеяло и положила маленькую подушку, тем самым создав небольшое уютное гнездышко. Эта поездка оказалась ужасно длинной еще и за счет того, что была вьюга и папе приходилось останавливаться, поскольку он не видел дороги. Я сидела у печки, поэтому мне было уютно и безопасно на моем местечке.
Канонсберг кардинально отличался от Нью-Мексико или Калифорнии и в культурном, и в языковом аспекте. Мы приехали оттуда, где говорили по-другому. (У моей мамы всегда было правильное произношение, независимо от места пребывания. Морган поразил ее, попросив однажды большую бутылку колы и «б’рито» вместо буррито[9].) У моего брата адаптация проходила особенно тяжело – он был еще большим интровертом, чем я, и часто подвергался издевательствам. Я была жестче и хладнокровнее, мой механизм адаптации работал так: сначала я вхожу в новую обстановку, осматриваюсь, после чего начинаю действовать, как детектив. Я задаю себе вопросы: как здесь все работает, чем занимаются люди, кто мои потенциальные союзники, чего мне бояться, кто здесь главный? И конечно же, больше всего меня волнует вопрос: как я могу вписаться в это окружение? Затем я пытаюсь взломать код этой системы и выяснить, что должна сделать, чтобы освоиться. Эти навыки мне пригодятся позже.
Мы поселились в особняке, который располагался в холмистой местности. Рядом находился пруд, замерзавший зимой, так что можно было кататься на коньках. Морган научился ездить на велосипеде. Мне исполнилось одиннадцать, и я любила заниматься гимнастикой. А еще у меня начался пубертатный период. И мне очень хотелось иметь грудь, поэтому каждую ночь я ложилась в постель и начинала молиться, чтобы она выросла.
Я больше не была ребенком, однако мама настаивала на няне для Моргана – мне этого не доверили. Няней стала старшая сестра одной из моих одноклассниц, назовем ее Кори. Она оказалась более развитая и взрослая. Когда я увидела сестру Кори, появившуюся у нашей двери, то разозлилась, не желая иметь с ней ничего общего. На следующее утро Кори объявила всему школьному автобусу:
– Думаю, что Деми все еще нуждается в няне.
Я до сих пор помню, как покраснела до кончиков ушей от унижения. А еще я была в дикой ярости, что мама подставила меня таким образом. От бушевавшей во мне ненависти я чуть не умерла.
Но я не собиралась позволять этому случаю определять мое дальнейшее пребывание в начальной школе Канонсберга. Мне не нужна была няня. Мне нужен был парень.
И я выбрала самого милого мальчика в классе – голубоглазого лохматого блондина по имени Райдер. Сделать его моим парнем не составило труда, после этого я победоносно прошествовала вокруг школы, держа его за руку. Я испытала классное чувство, хотя эта история длилась совсем недолго.
В то время как я переживала типичные «трагедии» своего возраста, у моих родителей ехала крыша. Я никогда не узнаю, что послужило катализатором ухудшения их отношений в Канонсберге, но той весной все пошло прахом.
Однажды вечером, когда отец сидел на кухне, как обычно потягивая пиво Coors и слушая Джеймса Тейлора[10], ему захотелось почистить пистолет. До сих пор помню его лицо: когда он напился, его глаз стал косить еще больше, а взгляд казался остекленевшим. Он не заметил, что в пистолете была пуля, грянул выстрел, и пуля пробила дыру в стене, и к тому же задела лоб отца. Кровь была повсюду. Когда все было убрано, мама начала смеяться, хотя я уверена, что она была напугана. Каждый раз, когда я представляю, что кто-то может играть с заряженным пистолетом в доме, где бегают дети, у меня мурашки по коже. Это за гранью моего понимания.
Следующим вечером накал страстей увеличился. Я проснулась от шума и какой-то суеты в родительской комнате. Побежала к ним и увидела, что мама бьется в истерике, а отец пытается ее удержать. Рядом с кроватью стоял пузырек с желтыми таблетками. Отец заметил меня и позвал помочь. Я подходила к ним как в трансе, в глубине души понимая, что мама хотела покончить с собой.
Следующее, что я помню, – как папа говорил достать руками, моими маленькими детскими ручками, таблетки, которые она пыталась проглотить. В этот момент что-то изменилось во мне, и я никогда уже не была прежней. Мое детство закончилось. Уверенность, что я могу рассчитывать на кого-то из моих родителей, испарилась. Когда я пыталась достать таблетки у матери-самоубийцы, которая билась, словно дикий зверь, а отец орал на меня, я перестала быть девочкой, о которой они пытались заботиться, и стала той, кто помогал им заметать следы.
Глава 2
Было начало 1970-х, когда мама сделала то, что сделал бы каждый: она пошла к психотерапевту. Джинни хотела, чтобы ей помогли, хотела пойти на поправку и собиралась найти себя. Мы жили в атмосфере активизации женского движения. Наша соседка была феминисткой, и у мамы появились подружки, которые отстаивали права женщин. Проблема состояла в том, что мама была очень впечатлительной натурой. Например, после просмотра фильма «Изгоняющий дьявола» она прошла через все стадии харизматического христианства[11]. А еще она отвозила меня на службу в католическую церковь, где исполняли песни Джорджа Харрисона и танцевали в дашиках[12].
Джинни честно пыталась найти себя. Иногда я подслушивала ее разговор с нашим соседом за кухонным столом о ее «борьбе». Я была шпионкой, и родители шутили над тем, что я всегда держу ухо востро. Но сейчас я понимаю, что просто старалась оберегать семью от хаоса. Моя мама пыталась покончить с собой, и мне необходимо было быть начеку. Она жаловалась, что в детстве папа не ценил ее и лишал радостей. Они были настолько бедны, что однажды на Рождество она получила в подарок старую куклу в новой одежде. Для нее эта кукла символизировала нехватку всего: воспитания, денег и внимания, которого она ждала. Эту историю я слышала много раз.
В нашей семье произошли изменения, хоть и небольшие. Например, со временем мама смирилась с изменами моего отца и стала полностью зависеть от него финансово и морально. Как ни печально, ее попытка покончить с собой была такой же «результативной», как и ее первое замужество. Джинни продемонстрировала, что могла покинуть его. К сожалению, это увидели дети.
Мама не раз рассказывала свою собственную семейную историю. Ее первой любовью был такой же игривый и харизматичный нарушитель спокойствия, как мой папа. Билл Кинг, мой дедушка по материнской линии, был невысокого мнения о моем отце, когда тот начал гулять с мамой в средней школе, хотя у них было много общего. Дедушка был обаятельным бабником и играл на бас-гитаре в кантри-группе.
Но у дедушки был очень специфичный характер. Однажды у него заболел зуб, и, чтобы не тратить деньги на дантиста, он пошел в ванную и лезвием бритвы вырезал его. В конце концов его ждала страшная смерть, которая отражала его жизнь. В тот день он, напившись в стельку, загнал свой любимый голубой «Эль Камино» под движущийся грузовик. И был обезглавлен.
Мне было десять, когда это случилось. Я навсегда запомнила его как седовласого красивого и крепкого мужчину, с сильными руками, испачканными в моторном масле. У него была небольшая заправка, где мы с двоюродными братьями любили играть. Когда мама была ребенком, он сломал позвоночник и долгое время лежал дома. Моя бабушка должна была обеспечивать себя, мужа и трех дочерей: маму и ее старших сестер – Билли и Кэролайн. Это была явно не та жизнь, о которой мечтала бабушка Мари. Тогда она собиралась поступать в колледж. Бабушка росла на границе Техаса и Нью-Мексико в строгом доме пятидесятников[13] и первой в семье окончила среднюю школу. Но в итоге Мари оказалась молодой женой и матерью, при этом трудилась на полную ставку, чтобы сводить концы с концами. Соответственно, она была на пределе.
Мамина интерпретация отсутствия внимания со стороны бабушки заключалась в том, что она была непривлекательным, тощим, болезненным ребенком. Джинни никогда не могла избавиться от чувства заброшенности – ей всегда не хватало денег, всегда не хватало любви. Ей не приходило в голову, что у бабушки просто не было возможности воспитывать ее так, как она хотела бы. Джинни не ставила себя на место бабушки, не представляла, каково было ей, молодой женщине, которая отказалась от своей мечты о высшем образованииради жизни с распутным мужем, содержания семьи и воспитания троих маленьких детей.
Моя бабушка Мари была единственным взрослым человеком, на которого я могла положиться. Свое детство (в 1930-х) она провела на кукурузной ферме в Элиде, Нью-Мексико, и обладала практическими навыками делать то, что необходимо делать. Она была твердой, последовательной и заслуживающей доверия женщиной. При всех своих хороших качествах бабушка научила маму, которая, в свою очередь, научила меня, некоторым «способам выживания». Всякий раз, когда дедушка изменял, он доказывал бабушке, что именно женщины были причиной его проблем. Он убедил ее в этом, после того как им пришлось переехать, чтобы убежать от преследователя. Они уехали в Ричмонд[14], где родилась мама. После их возвращения в Розуэлл Джинни было около двенадцати. Однажды она рано пришла из школы и обнаружила отца в спальне с женой его брата. Его единственной реакцией было накричать на дочь и каждый раз обвинять ее в случившемся. Отец был для моей мамы «тихой гаванью». Она боготворила его. Но после этого случая их отношения изменились навсегда.
В один из летних дней в Канонсберге мама пришла и беззаботно сообщила, что мы уезжаем в отель, поэтому нужно быстро собрать вещи. Ситуация была бессмысленной, но меня поразил энтузиазм Джинни, она затолкала Моргана и меня в свой «Пинто» и отвезла в соседний деревянный отель, где было чисто и светло. Мое волнение переросло в растерянность, когда она объявила, что бросает отца ради Роджера, своего психотерапевта. Они влюбились, объяснила она. Пока что Роджер снял эту комнату, но мы все вместе должны переехать в Калифорнию. Там он собирается построить стеклянный дом, в котором мы будем жить. Она даже показала нам проекты.