– Я знал, что это случится, – сказал Бухолд.
– Что случится? – поинтересовался я.
– Насилие, – ответил Бухолд. – Рик подтвердит. Когда наши тупоголовые конгрессмены пропустили закон Абрамса—Кеттеринг, я сказал Рику: рано или поздно начнется смута. Нельзя просто так взять пять миллионов людей, сосущих государственную сиську, выкинуть на улицу и ждать, что они покорно уберутся восвояси. – Бухолд посмотрел на меня и добавил: – Без обид.
– Я не обиделся, – солгал я, но решил не развивать тему. – Насколько теперь все отложится?
– Вы имеете в виду наши исследования?
– Да.
– На годы. В лаборатории хранились уникальные данные, которых больше нигде нет.
– Вы не делаете резервного копирования? – спросила Ванн.
– Разумеется, делаем, – ответил Бухолд.
– Но вы можете загрузить копии из ваших сетей?
– Вы не понимаете, – сказал Бухолд. – Мы никогда не выкладываем ничего по-настоящему стратегически важного в сеть. Как только мы бы сделали это, нас бы сразу взломали. Однажды мы загрузили на подставные серверы закодированные фотографии, мать их, котов и не сообщали никому о том, что загрузили. Не прошло и четырех часов, как их хакнули ребята из Китая и Сирии. Нужно быть идиотами, чтобы помещать конфиденциальные данные на публичные серверы.
– То есть все ваши данные хранились локально, – подытожил я.
– Да, локально, и копии на внутренних серверах, – подтвердил Бухолд.
– А бумажные архивы? – спросила Ванн.
– Конечно были, хранились в помещении с ограниченным доступом в лабораторном корпусе.
– Значит, и они, и сетевой архив взлетели на воздух вместе со зданием, – заключила Ванн и красноречиво посмотрела на меня, мол, бывает же такое разгильдяйство.
– Все так, – кивнул Бухолд. – Возможно, кое-что удастся собрать из недавней электронной почты и данных с компьютеров в офисном здании, если, конечно, они пережили взрыв и усилия пожарных. Но не стоит обманывать себя надеждой. Годы исследований – насмарку. Разлетелись в пыль.
– Глядите-ка, полночь, – сообщил я, когда мы с Ванн ехали к моему дому. – Мой первый настоящий рабочий день закончился.
Ванн улыбнулась, отчего сигарета у нее во рту подпрыгнула.
– Уж поверьте моему опыту, – сказала она, – для первого дня это было многовато.
– Жду не дождусь второго.
– Сомневаюсь, – выдохнув дым, изрекла Ванн.
– Вы же знаете, что это дерьмо прикончит вас, – буркнул я. – Я имею в виду курение. Вот почему никто теперь больше не курит.
– У меня есть причина.
– В самом деле? И какая же?
– Давайте сохраним некоторую тайну в наших отношениях, – предложила Ванн.
– Как вам угодно, – попытавшись изобразить усталое равнодушие, сказал я.
Ванн снова улыбнулась. Еще одно очко в мою пользу.
Загудел мой телефон. Звонил Тони.
– Вот черт, – выругался я.
– В чем дело?
– Я должен был сегодня встретиться с возможными новыми соседями.
– Хотите, чтобы я написала для вас объяснительную?
– Остроумно. Постойте-ка. – я открыл канал и ответил встроенным голосом: – Привет, Тони.
– Мы надеялись, ты заскочишь сегодня, – сказал он.
– Ну да, я тоже надеялся… – начал я.
– Но потом я узнал о взрыве «Лаудон фарма», – перебил меня Тони, – и мы все подумали, что это какой-то террористический заговор или вроде того, вот я и сказал себе: наверное, Крис вечером будет слегка занят.
– Спасибо за понимание, – буркнул я.
– Похоже, денек у тебя выдался драйвовый.
– Ты даже не представляешь себе насколько.
– Ну, тогда позволь мне закончить его хорошей новостью, – объявил Тони. – Наша банда заочно рассмотрела твое дело и вынесла вердикт: достоин стать нашим соседом и обрекается на лучшую комнату в доме. Да смилуется господь над твоей душой.
– Это здорово, Тони! Честное слово, отлично. Я очень благодарен.
– Приятно слышать. А остальные поблагодарят тебя, если будешь вносить плату за жилье вовремя, чтобы нас не вышибли на улицу, тогда мы квиты. Посылаю тебе код на вход. Когда воспользуешься им в первый раз, смени, чтобы никто не узнал. У меня есть на тебя вся инфа, так что можешь заезжать в любое время.
– Скорее всего, завтра, – сказал я. – Сейчас я уже почти доехал до родителей. Завалюсь у них на ночь.
– Тоже неплохо, – одобрил мой выбор Тони. – Отдыхай. А то голос у тебя уж больно усталый. Спокойной ночи!
– И тебе, – пожелал я и переключился на наружный голос. – У меня есть жилье.
– Ну и хорошо, – сказала Ванн.
– На самом деле это всего лишь комната в идейной общине.
– Странно, вы не похожи на хиппи.
– Буду над этим работать, – пообещал я.
– Пожалуйста, не надо, – попросила Ванн.
Глава 9
На следующее утро с половины шестого все вашингтонские дороги оказались перекрытыми. Больше сотни хаденов-дальнобойщиков собрались на федеральной окружной дороге вокруг города, двигаясь со скоростью двадцать пять миль в час и разместив свои грузовики таким геометрическим узором, чтобы максимально мешать проезду беспилотных автомобилей. Жители пригородов, придя в ярость оттого, что окружная забита больше, чем обычно, перешли на ручное управление и пытались объехать преграду, что, само собой, только усложнило дело. К семи движение полностью встало.
А потом, для пущего веселья, грузовики с хаденами перекрыли 66-е шоссе и платную дорогу в Виргинию.
– Опаздываете на третий день работы, – сказала Ванн, когда я вошел в офис.
Она сидела за своим столом и махнула рукой на соседний, вероятно показывая мне мое место.
– Сегодня все опаздывают, – заметил я. – А я чем отличаюсь от всех?
– Кстати, а как вы вообще умудрились добраться из Потомак-Фоллс? – спросила она. – Только не говорите, что позаимствовали у папы вертолет. Это было бы феерично.
– Вообще-то, у папы действительно есть вертолет, – сказал я. – Вернее, у его компании. Но ему запрещено приземляться в нашем районе. Так что – нет. Меня высадили возле станции метро в Стерлинге, там я сел на поезд и доехал.
– И как оно было?
– Неприятно. Толпы, давка, много злобных взглядов. Как будто это я виноват в пробках. Меня так и подмывало сказать: люди, если бы это была моя вина, я бы не ехал сейчас с вами в этом чертовом поезде, а я еду.
– Да, похоже, неделька будет длинной, – заметила Ванн.
– Если протест не выбешивает людей, он неэффективен.
– Я не говорила, что он неэффективен. Я даже не говорила, что целиком его не одобряю. Я сказала только то, что сказала: неделя будет длинной. Ладно, проехали. У криминалистов для нас новости.
– Что за новости? – спросил я.
– О нашем мертвеце. Теперь мы знаем, кто он. И заодно кое-что еще.
– Прежде всего, – объявил Рамон Диас, – позвольте представить: Джон Сани, отныне больше не таинственный неизвестный.
Мы снова находились в визуализационной аппаратной и смотрели на очень сильно увеличенное подобие Сани, лежащее на столе в морге. Медэксперты предпочитали показывать оперативникам свою работу именно в таком виде – и гигиеничнее, и беспокойства меньше. Модель, выведенную сейчас Диасом на экран, можно было поворачивать и так и эдак, чтобы рассмотреть любую часть тела, которую эксперты сканировали или вскрыли. И никаких новых порезов – только давешняя рана на шее.
– Значит, навахо все-таки ответили, – заключила Ванн.
– Точно, – кивнул Диас. – Похоже, отправили данные примерно около полуночи по своему времени.
– Кто он? – спросил я.
– Насколько можно понять из переданной информации, практически никто, – ответил Диас. – В девятнадцать лет был осужден за пьяный дебош. Срока не получил – только общественные работы. Еще прислали свидетельство о рождении, страховку, выписки из медкарты, ведомости об успеваемости из средней школы до десятого класса.
– И как с оценками? – спросила Ванн.
– Тот факт, что он доучился только до десятого класса, говорит сам за себя.
– Ни водительских прав, ни других удостоверений личности? – спросил я.
– Нет, – сказал Диас.
– Что еще? – спросила Ванн.
– Ему был тридцать один год, здоровье так себе – изменение печени, больное сердце, начальные признаки диабета, что не слишком удивительно для человека с индейскими генами. Не хватает нескольких коренных зубов. Да, и рана на шее признана самонанесенной. Он порезал себя сам тем осколком бутылки, который вы нашли.
– Это все? – спросил я.
– Нет, – улыбнулся Диас, – не все. Есть еще кое-что, как мне кажется, для вас особенно интересное.
– Диас, хватит нагнетать, – посоветовала Ванн. – Показывай.
– Медики сделали рентгенограмму его черепа перед тем, как извлечь мозг, – сообщил Диас и вывел трехмерный скан на голову Сани. – Скажите, что вы видите.
– Святые угодники, – потрясенно выговорил я.
– Ну надо же, – после секундной паузы сказала Ванн.
На рентгенограмме виднелась сеть тянувшихся через весь мозг тонких завитков и спиралек, которые сходились в пяти узлах, радиально распределяясь по всей внутренней поверхности черепа; причем сами узлы соединялись между собой сложной сеткой связей.
Иными словами, это была искусственная нейронная сеть, предназначенная для сбора и передачи информации от мозга, показанная в мельчайших деталях. Подобные схемы имели только две категории людей. Я принадлежал к одной из них, Ванн – ко второй.
– Этот чувак – интегратор, – заключил я.
– Что известно о его мозговой структуре? – спросила Ванн у Диаса.
– Из отчета экспертов следует, что она соответствует тому, что мы наблюдаем у больных синдромом Хаден. Это подтверждается записями в его медицинской карте, где сказано, что в детстве он перенес менингит, который мог быть следствием вируса. Структура его мозга вполне может означать, что он интегратор.
– Шейн, – не отрывая взгляда от рентгенограммы, произнесла Ванн.
– Да?
– Что тут не так?
Я подумал с минуту, после чего наконец выдал:
– Этот парень не смог окончить среднюю школу.
– И что с того? – спросила Ванн.
– А то, что на интеграторов учат уже после университета. Им можно стать, только получив подходящую степень бакалавра, например по психологии. Вот вы какой курс окончили?
– Биологии. В Американском университете[9].
– Именно, – сказал я. – Вдобавок, чтобы тебя допустили в программу, нужно пройти кучу психологических и всяких других тестов. Это одна из причин, почему интеграторов так мало.
– Да, – поддакнула Ванн.
– А еще это дорого. Сам курс обучения.
– Не для того, кто учится. Все расходы покрывают НИЗ[10].
– Наверное, там очень разозлились на вас, когда вы ушли, – предположил я.
– Свои деньги от меня они получили с лихвой. Давайте вернемся к нашей теме.
– Хорошо. Значит, мы имеем вопрос: как парень, не окончивший среднюю школу, никак не засветившийся нигде за пределами Нации навахо и, стало быть, не прошедший курс подготовки интеграторов, смог обзавестись всеми этими проводами в голове? – я показал на рентгенограмму.
– Хороший вопрос, – похвалила Ванн. – Но не единственный. Что еще не так в нашей картине мира?
– А что в ней так?
– Я имела в виду конкретные детали.
– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором?
– А точнее? – сказала Ванн.
– Я не знаю, как сформулировать еще точнее.
– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором и приносить для этого гарнитуру?
Пару секунд я бессмысленно пялился на нее. Затем до меня дошло.
– Точно, мать его, гарнитура!
– Именно, – заключила Ванн.
– Чуть не забыл, – сообщил мне Диас, – я залез в ту гарнитуру, как вы просили, чтобы поискать какую-нибудь полезную информацию на микросхемах процессора.
– И как? Нашли?
– Нет. В гарнитуре вообще не было микросхем.
– Если там нет микросхем, значит она не работает, – сказал я. – Это фальшивая гарнитура.
– Вот и я так решил, – подтвердил Диас.
Я повернулся к Ванн:
– Слушайте, какого черта здесь вообще происходит?
– В каком смысле? – спросила она.
– В том смысле, что происходит черт-те что. У нас два интегратора, один из которых никак не может быть интегратором, и фальшивая гарнитура. Бессмыслица.
– Отпечатки пальцев на гарнитуре обнаружили? – спросила Ванн у Диаса.
– Да. Они принадлежат Сани – не Беллу, – ответил тот.
– Получается, принес ее Сани. – Ванн снова посмотрела на меня. – И что из этого следует?
– Может, Белл не знал, что Сани – интегратор? – сказал я. – А Сани не хотел, чтобы он узнал.
– Правильно, – похвалила Ванн.
– Да, но остается вопрос: зачем? – спросил я. – Какой смысл Сани было убеждать Белла в том, что он просто «турист»? Тем более что с поддельной гарнитурой он бы даже не смог притвориться «туристом». Если только нет другого способа соединения одного интегратора с другим, о котором я не знаю.
– Нет такого способа, – сказала Ванн. – Если попытаться поместить одного интегратора в голову другого, возникает что-то типа нейронной петли обратной связи. Так можно зажарить мозги обоим.
– Как в «Сканнерах»?[11]
– В чем?
– Это старое кино. Про типов с психокинезом, – ответил я. – Они умели взрывать людям головы.
– Ну, снаружи это не столь драматично, – улыбнулась Ванн. – Но внутри едва ли приятно. И так или иначе, это блокируется на сетевом уровне.
– То есть никакой связи, – сказал я. – Плюс самоубийство во всей красе.
Ванн промолчала, потом спросила после небольшой паузы:
– Сколько сейчас времени в Аризоне?
– У нас разница в два часа, значит там примерно полдевятого. Наверное. Они ведь в Аризоне мудрят с часовыми зонами.
– Вы должны сегодня же отправиться туда и кое с кем переговорить, – объявила Ванн.
– Я?
– Да, вы. Вы можете попасть туда за десять секунд, к тому же бесплатно.
– А ничего, что у меня там не будет тела?
– Вы не единственный хаден в штате ФБР, – напомнила Ванн. – Бюро держит запасные трилы во всех главных местных управлениях. Один припасен для вас в Финиксе. Он, конечно, не такой… изысканный, – она показала на мой трил, – но для дела сгодится.
– Навахо собираются сотрудничать с нами? – спросил я.
– Если мы скажем, что пытаемся расследовать смерть одного из них, может, и соберутся, – сказала Ванн. – У меня в управлении в Финиксе приятель работает. Я узнаю, сможет ли он чем-нибудь помочь. Давайте отправим вас туда часиков в десять по их времени.
– А нельзя мне просто позвонить?
– Вам нужно рассказать родным, что их сын или отец мертв, а потом задать кучу личных вопросов. Так что нет. Просто позвонить не получится.
– Это будет моя первая поездка в Аризону, – сообщил я.
– Надеюсь, вы любите жару, – сказала Ванн.
В десять ноль-пять я обнаружил себя стоящим перед каким-то лысым в местном управлении ФБР в Финиксе.
– Агент Бересфорд? – спросил я.
– Черт, жуть какая, – буркнул тот. – Этот трил три года стоял в углу без движения, и тут – на тебе. Будто статуя ожила.
– Сюрприз! – радостно объявил я.
– Я хотел сказать, мы на него шляпы вешали.
– Простите, что лишил вас офисной мебели.
– Только на один день. Агент Шейн?
– Так точно.
– Тони Бересфорд. – Он протянул руку, и я пожал ее. – Пользуясь случаем, хочу сказать, что никогда не прощу вашего отца за разгромную победу над «Санз» в Финале четырех.
– Ах, вы об этом, – протянул я – он говорил о папином втором кубке НБА. – Если мои слова вас утешат, то отец всегда говорил, что та серия была более напряженной, чем обычно.
– Очень мило с его стороны так врать, – вздохнул Бересфорд. – Пойдемте, познакомлю вас с Клахом.
Я попытался шагнуть – и не смог.
– Господи! – Ноги ни в какую не хотели идти.
– Что случилось? – Бересфорд остановился и повернулся ко мне.
– Вы не шутили, когда сказали, что эта штука не двигалась. Думаю, в нем что-то проржавело.
– Если вы подождете, я принесу вам банку смазки, – предложил Бересфорд.
– Хорошо. Только дайте секундочку. – Я запустил диагностическую систему трила. – Капец, это же «Метро курьер».
– Это плохо?
– «Метро курьер» для трилов – все равно что «форд-пинто»[12].
– Если хотите, мы могли бы арендовать для вас трил, – сказал Бересфорд. – Кажется, у «Энтерпрайзис» должно быть несколько в аэропорту. Только это займет уйму времени. Одни формуляры придется до конца дня заполнять.
– Ладно, обойдусь. – Диагностика показала, что трил исправен, что, в свою очередь, могло означать неисправность диагностики. – Попробую расходиться.
– Тогда идем. – Бересфорд отвернулся и пошел вперед, я заковылял следом.
– Агент Крис Шейн, офицер Клах Редхаус, – представил меня Бересфорд молодому человеку в форме, когда мы зашли в приемную. – Учился в Университете Северной Аризоны вместе с моим сыном. Вам повезло, что Клах приехал в Финикс по делам племени, а то пришлось бы топать пешком до Уиндоу-Рок, а это двести восемьдесят пять миль.