– Нет, ну на хер! – краем уха я выцепила из пространства неумолкающего Юджина. – Когда Ткач вернется, будем решать вопрос насчет твоего лечения.
– В задницу сходи, Юджин, – не выдержала я. – Мог бы вообще ехать без меня.
– Чтобы ты в мое отсутствие изрисовала стены кровью?
Юджин из тех людей, кому легче не отвечать вообще. У меня никогда не было ни склонностей к селфхарму, ни уж тем более к суициду. Я бы давно перестала себя уважать, соверши подобное хоть раз. Но Юджин почему-то постоянно об этом твердит.
Я уже давно уяснила, что прекрасная тактика молчания выручает почти во всех ситуациях. Молчать удобно. Особенно когда начинаешь понимать, что мир совершенно не нуждается ни в твоем мнении, ни в твоих комментариях.
– Что делать будем? – спрашиваю я, когда мой импульсивный спутник несколько поутих. – Ночевать здесь не хочется. Замерзнем. Поехали потихоньку.
– Как ты предлагаешь мне ехать вслепую?! Лучше уж и дальше молчи.
У Юджина плохое зрение, он в очках напоминает крота из мультика про Дюймовочку.
– Могу сесть за руль.
– Я тебе не доверю наше единственное транспортное средство.
А вот на этот выпад у него есть все основания. Водитель из меня никудышный.
Я открываю рот, чтобы успокоить Юджина, но меня опережает гром. Трескучий, расползающийся, словно огромная скорлупа, на мелкие-мелкие осколки. Шипучий, остро-шершавый, неумолимо сосредоточенный.
Мы едва не оглохли.
– Паш, других вариантов нет. Либо я поведу, либо ты.
Юджин решил, что справится. Мой пацан. Домой мы добирались почти пять часов, хотя утром доехали за два с половиной.
К тому моменту уже совсем стемнело и сделалось холодно, как в Питере. Юджин продолжал проклинать меня, но уже тихонько, не расходуя силы зря. По возвращении мы оба пальцев не чувствовали, однако меня переполняло давно забытое чувство единства со стихией.
Никогда не испытывала страха перед неистовым гневом природы, хотя, наверное, стоило бы.
Наоборот.
Когда начинается гроза, мне хочется пойти в поле и лечь на спину, чтобы дождь вбивал в дышащую землю мое хрупкое тело. Я люблю шторм, когда ты не знаешь, сможет ли лодочка добраться до суши. Я люблю волны, которые могут протащить по песку несколько метров, и потом ты будешь неделю залечивать ссадины. Я люблю есть бутерброды со сгущенкой после тридцати пеших километров по болоту. Люблю запах леса и люблю то, что скрывается в его тенях.
Этому чувству полноты нет названия.
__________5. ИВАН ВЕРБОВОЙ
«И, хорошенько спрятавшись поблизости, денно и нощно буду наблюдать – на сей раз снаружи – за входом в мой дом. Пусть это выглядит глупо, но мне это доставляет несказанную радость, и это успокаивает меня. Чувство такое, будто не перед домом своим я стою, а перед самим собой спящим, счастливо пребывая сразу в двух состояниях: и сплю, и охраняю свой сон».
Ф. Кафка. «Лабиринт»
Утром, вопреки всяческим прогнозам, я проснулась раньше Юджина. Обычно он ложится за полночь, а я стараюсь соблюдать режим и отваливаться не позже двенадцати. Тем не менее после вчерашней вылазки, я думала, он проспит до вечера.
Вчера мы так устали, что даже не разобрали хабар. Просто побросали рюкзаки у входа.
Зеркало смотрит на меня задумчиво и выжидающе, будто ждет моего появления, чтобы что-то сказать. Я осторожно вытаскиваю его на свет и собираюсь уже нести в комнату, но на несколько секунд замираю без движения.
Помимо стираного неба в отражении мелькнул невысокий скалистый уступ. У его подножия — сереющее побережье. Мы туда не спускаемся, потому что полоска гальки, на которой можно загорать, слишком узкая, а камни вокруг — острые и враждебные.
Я знаю, каким бывает море после дождя — прозрачным настолько, что в эту прозрачность сложно поверить. Вода — как жидкое стекло, и небо, готовое поцеловать свое собственное отражение, — все как будто перенасыщено светом. Будто тьма, поверженная в кровопролитной ночной войне, испустила дух где-то под текстурами бесконечных соленых плоскостей.
Сегодня привычный пейзаж выглядел иначе. Я сразу обратила на это внимание, хотя он мелькнул в отражении всего на секунду.
В перламутрово-синей воде, качаясь на волнах и деловито изгибая шеи в процессе поиска пищи под кожей соленого прибоя, дрейфовали лебеди.
Белоснежные и чистые, ослепительно контрастные на фоне ультрамариновой бездны. Я осторожно вышла на улицу и спустилась к бухте по камням, которые едва успели обсохнуть после ночного ливня.
Лебеди меня не боялись. Они как ни в чем не бывало занимались своими лебедиными делами, периодически посматривая, нет ли у меня чего вкусненького при себе. Я же тупо стояла и пялилась на них с берега, не в силах оторвать взгляд.
А потом одна из птиц издала долгий гортанный звук — я даже не знала, что лебеди так умеют. После чего все их небольшое семейство развернулось и как по команде двинулось прочь от берега.
Хватит валять дурака и всюду видеть знаки. Знаки существуют не для того, чтобы искать в них подтекст. Их требуется потреблять, а не исследовать.
А потом я увидела темную фигуру. На камнях. Совсем недалеко отсюда.
Я обернулась. Бросилась к скале — да, вне всяких сомнений, среди избитой сизости гальки лежал человек. Неподвижно, на животе.
– Твою ж мать!
Будить Юджина времени не было, мне это и в голову не пришло. Я вскарабкалась на утес и спустилась к обнесенному колючкой участку суши. Навстречу промозглому ветру и ледяным лужам, будто не конец лета сейчас.
Камни встречали меня встревоженными криками: ты чего так долго копаешься?! А мужчина, промокший насквозь, растерзанный острыми ракушками, даже не шевельнулся.
– Эй! – кричу я, осторожно спускаясь по скользким валунам. – Вы живы?
Его правая рука морщится от ссадин. Кровь уже остановилась, но, судя по ране, вытекло ее немало. Только тогда я поднимаю глаза и вижу надпись на камне:
Volume 29
S[нечитаемо] 3
W[нечитаемо] 2
Что, черт возьми, здесь произошло?! Неужели первое, что сделал этот тип, чудесным образом спасшийся из пасти голодного моря, — написал кровью непонятные символы?
Мне страшно приближаться к нему. То есть я бы никогда не решилась на это в сумерках или ночью.
Судя по цвету кожи, он сильно замерз, но дыхание и пульс прослеживались. Он был жив, этот таинственный счастливчик!
Я аккуратно перевернула его на спину, опасаясь за сломанные кости, но, похоже, и здесь обошлось без травм. А вот коже на лице и груди повезло меньше. Я невольно прижала руки ко рту: содранные лоскуты уже не кровоточили, но сильно отекли и выглядели жутко. Ему срочно требовалась помощь, но поднять незнакомца без Юджина я не могла.
– Кто же вы такой… – прошептала я в исступлении.
Здесь вокруг множество побережий, а это — одно из самых крошечных и неприветливых.
На вид незнакомцу можно было дать лет сорок с хвостиком. Он темноволосый и загорелый, как все южане. В джинсах, свитере и куртке. В ботинках.
Я осторожно приподняла его голову, и мужчина сразу застонал, словно пробуждаясь от кошмара. Наверное, стоило разбудить Юджина. Но человек очнулся раньше.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и, честное слово, никогда еще не доводилось мне видеть настолько недоумевающий, потерянный, обреченный взгляд.
Потом он начал плакать.
Я представила, как должно быть это больно — соленые слезы на открытых ранах, но потом осознала, что он провел на морском берегу как минимум несколько часов.
Может, даже больше. Нас с Юджином не было весь день, а ночью мы не могли обнаружить его присутствие из-за темноты.
– Ольга? – наконец спросил он.
– Нет, я Кира. Вы помните, что с вами случилось?
– Ничего не вышло, да?
– О чем вы? Что не вышло?
Прошло, наверное, минуты две молчания. Я не знаю, что за ступор на нас обоих напал.
– Где мы?
– Двести двадцать километров от Фанагореи.
Незнакомец отрешенно закрыл глаза и лежал неподвижно у меня на коленях еще несколько минут. Пока мне самой не сделалось слишком холодно.
– У нас есть лекарства, – говорю. – Надо раны промыть, вас море сильно потрепало.
– Какое сегодня число?
– Двадцать седьмое августа… вроде.
– Почти месяц, – произнес мужчина одними губами и снова принялся плакать, но уже громче и протяжнее, как раненый зверь.
Юджин сам обнаружил мое отсутствие, а может, услышал нас с кухни. Так или иначе, он избавил меня от необходимости тащить нашего гостя в дом.
Но для начала Юджин очень удивился.
Незнакомец сильно ослаб и наглотался соленой воды. Поэтому мы напоили его чаем и оставили в ванной, в парилке.
– Кто это, блин, такой?! – негодовал Юджин. – Почему ты все время находишь каких-то неприятностей на задницу?
– Он сказал, его зовут Иван Вербовой. Слыхал когда-нибудь?
– Нет, не слыхал. Мало ли вокруг бомжей, чо, теперь всех подбирать будем? – и добавил чуть мягче: – Держу пари, какой-нибудь заводной кутила прибухнул на катере с пацанами да и брыкнулся на радостях за борт.
– Сомневаюсь, Паш. Он очень расстроился, увидев меня. Сказал: «Ничего не вышло».
– Может, они забились с кентом море переплыть в грозу.
– Ага, или рванули на зов русалки, – хмыкнула я. – Ладно, сейчас оклемается и расспросим.
Ивану Вербовому действительно повезло. Он и впрямь оказался за бортом этой ночью. Сражаясь со стихией, отделаться ссадинами, пусть и такими многочисленными, было большой удачей.
У него не нашлось ни переломов, ни вывихов. Пара ушибов, мелкие синяки да шок — вот и все последствия.
Сегодня очередь Юджина стряпать завтрак. Пока он возился на кухне, мы с гостем и чаем расположились на диване. Для полноты картины не хватало только камина, ибо немного виски в чай я Вербовому плеснула.
– Как себя чувствуете?
Он не ответил. И не потому что сказать было нечего. Я слишком хорошо знаю этот взгляд. Это прибитое молчание, кричащее громче тысячи голосов.
– Ну хорошо, я начну сама. Наверное, вам интересно, где вы оказались. Этот маяк долгое время пустовал, но теперь мы с Юджиным здесь живем. Паша Юджин — мой друг. А я — Кира. Очень приятно.
– Я знаю, кто ты, – резко оборвал незнакомец и так же резко умолк.
– Простите?
– Кира, что он сказал? – нахмурился Юджин, отвлекаясь на секунду от готовки.
– Откуда вы меня знаете? – на этот раз смотрю на него без сочувствия. – Вы что, за нами следили?
Вместо ответа Иван Вербовой залпом опустошил стакан с раскаленным чаем. И отвернулся.
– Тебя зовут Ольга. Можешь не вешать мне лапшу на уши.
– Не горю желанием вам что-то доказывать, особенно после… – я помедлила. – После этой страшной ночи. Но увы, я не Ольга. Я — Кира Ницке.
– Чеширские Коты никогда не говорят честно, – прохрипел Иван. – Но я слишком устал, чтобы выслушивать очередную ложь. Даже после того, что ты пережила, поверь, я бы и врагу не пожелал… Однако на сочувствие тоже сил нет.
Я похолодела. Кем бы ни был этот тип, он как минимум знает о Чешире. А значит, и о Сети в целом. Что если то письмо тоже подбросил он?
– Что за хрень вы написали на камнях?
– Я? Написал на камнях?
– Да, там странная надпись, – кивнула я, уже не уверенная в собственных словах.
– Давай прогуляемся, – предложил Вербовой. – Покажешь. Судя по всему, завтрак еще не скоро.
– Вы куда? – в Юджине то ли забота проснулась, то ли синдром вахтера. – Вам отдыхать надо! А Кире — не ходить одной с незнакомцами!
– Мы ненадолго, – говорю. – Иван хочет объяснить мне что-то. Правда?
Вербовой промолчал, но его взгляд красноречиво ответил на все вопросы. Мы вышли на уступ, где любили гнездиться чайки. Загадочная надпись подсмылась волнами, но все еще была видна.
– Я не знаю, что это, – сказал Вербовой. – А возможно, не помню. Все слишком перемешалось.
– Но ведь зачем-то вы это написали! Что, никаких догадок?
Вербовой не ответил. Видно было, что расспросы доставляют ему дискомфорт.
– Как вы попали в море? – тут же спросила я, на что наш гость лишь выразительно поднял брови.
– А тебе доводилось смотреть на поверхность воды изнутри?
– Зеркальная поверхность, да? Но это же…
– Невозможно? Сколько человек, по-твоему, знает о возможности входить в Сеть через поверхность зеркала?
– Много. Два года назад это явление активно форсировалось в определенных кругах. Но не важно: людей, способных находиться в физической Сети, критично мало. Лично я не знаю никого, помимо себя.
– Приятно познакомиться, Ольга, теперь ты знаешь еще одного.
– Меня зовут Кира.
Вербовой молча просканировал меня глазами с ног до головы. Не могу сказать, чтобы он выглядел психом, но свою точку зрения на вопрос о том, кто я, совершенно точно имел. Пусть с моим его мнение и не думает совпадать.
– Коль тебе так легче, так тому и быть, – сказал Иван Вербовой. – После всего того, что они с тобой делали, нет ничего странного в стремлении обрести новое «я».
Пока это новое «я» или желание выяснить о нем побольше не возобладало над здравым смыслом, я решила перевести тему.
– Никогда бы не подумала, что поверхность воды может заменить зеркало.
– Для входа в Сеть требуется взломать зеркало с компьютера. Но для выхода достаточно просто найти изнутри любой отражающий предмет.
– Это мне известно.
– Тогда тебя не должно удивлять, что я выбрался из-под кожи моря. Это единственная лазейка, которую мне удалось отыскать.
– Вы что, каким-то образом застряли в Сети?
Все, кто там бывал, не стали бы удивляться подобному. Но я не думала, что, вернувшись после длительных блужданий по даркнету, можно вообще сохранить рассудок.
Впрочем, судя по взгляду Вербового, рано делать выводы.
– Почему, когда вы меня увидели, сказали: «Ничего не вышло»?
Вместо ответа он жестом велел мне следовать за ним. К берегу. Туда, где я его нашла.
Судя по всему, Ивана не волновали его телесные повреждения. Он спустился по камням к кромке воды, даже не поморщившись.
Мне ничего не оставалось, как идти следом.
Знаете это невыносимое щемящее чувство, когда ты понимаешь: среди сотен тысяч человек ты наконец встретил того, который может понять тебя? Может себе представить, что ты чувствуешь, потому что и сам побывал в том же безграничном лабиринте. И вот вы стоите друг перед другом. Молча. Потому что оба осознаете всю ничтожность вербального общения.
– Ладно, послушайте, – говорю, наконец. – Надо с чего-то начинать, раз вы здесь. Можете задать вопрос мне, а я задам вам. Но условие такое: мы отвечаем друг другу. Договорились?
Вербовой лишь усмехнулся, глядя куда-то под воду. Сколько же он там пробыл?
– Хорошо, – кивнул он, усаживаясь на камень. – Я начну. Что заставило тебя и твоего друга сюда переехать?
– Разве вы не знаете?
– Так себе ответ, если честно.
На своих же условиях попадаешься. Ладно, раз уж начали, нечего жать на тормоза.
– Я создатель четырех синесцен, одна из которых привела к гибели группы молодых людей. Среди них была моя сестра.
– К гибели?
– К самоубийству.
– Слыхал об этом, вот только так и не понял, что собой представляют эти… как ты сказала?
– Синесцены. Вы правда не знаете?
– Просвяти же меня.
– Ну хорошо, – говорю я, приготовившись долго и подробно пояснять.
Синесцена по факту являет собой музыкальную дорожку. Это довольно тяжелый аудиофайл длительностью от сорока минут до часа с половиной.
Но есть, как говорится, один нюанс.
Человеческий мозг, работающий в разные периоды активности с разной частотой, способен вступать в резонанс с некоторыми видами волнового излучения. Синесцена как раз использует этот механизм.
Иван Вербовой внимательно на меня смотрит.
– В далеком 2007-м, помнится, было что-то такое. Аудионаркотики?
– Нет, – я невольно морщусь. – Мы делаем работу куда филиграннее.
Я говорю:
– Не буду раскрывать принцип создания синесцен, скажу только, что для воспроизведения определенного набора эмоций требуется сначала эти эмоции выделить. Мы не синтезируем чувства де-ново, мы их улавливаем и собираем прямиком в Сети.