Его лицо сияет. Не было произнесено ни слова – мы просто обнялись».
Но «марш на Рим» еще не закончился – теперь, когда отряды полиции и армии отошли в сторону, толпы торжествующих чернорубашечников смогли войти в Вечный город. Мир облетели фотографии колонн сквадристов, торжествующе шагающих по итальянской столице – никто и не подозревал, насколько далеким от действительности был родившийся тогда миф о «завоевании власти». Не фашисты привели Муссолини в Рим, а совсем наоборот – остававшийся все это время в Милане дуче сумел заставить Вечный город беспрепятственно впустить колонны чернорубашечников.
Тем не менее именно хаотический, но полный подлинного энтузиазма поход стал той точкой опоры, благодаря которой Муссолини сумел в три дня добиться того, к чему стремился последние три года. Мнимая угроза оказалась сильнее реальных фактов – фашисты могли быть сколь угодно слабы и плохо организованы, но их противники еще менее оказались подготовлены к борьбе. Его «революция» не слишком походила на настоящую еще и потому, что в действительности фашистам просто не было против кого «восставать». В дальнейшем пропаганда «исправит» этот недостаток, расцветив события 27–29 октября 1922 года выдуманными эпизодами отчаянного противостояния, в то время как на самом деле большинство итальянцев были благодарны Виктору Эммануилу III и Бенито Муссолини за то, что они сумели решить все мирно, без кровопролития.
Глава третья
Премьер-министр (1922–1925)
Новое правительство. Либеральные экономические реформы и борьба с оппозицией. Внешняя политика и обстрел Корфу. «Дело Маттеотти» и политический кризис 1924 года. Начало «политической унификации».
Как правило, Муссолини, если только он не хотел поразить собеседника силой своей личности «основателя фашизма», разговаривал очень спокойно, с доброжелательным и даже мягким выражением лица. Хотя и нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что в частных беседах дуче совершенно преображался, он все же обычно приберегал патетику для публичных выступлений или общения с иностранцами.
Муссолини даже умудрялся обходиться без традиционной живой итальянской мимики и уж тем более без «громовой глотки». Именно так охарактеризовал его ораторские способности писатель Анри Барбюс в своей знаменитой книге о советском диктаторе Сталине, которого француз считал превосходным и даже демократичным вождем в отличие от фашиста Муссолини. Но эта оценка будет дана французом намного позже, в 30-е годы, а сейчас нашему герою предстояло встретиться с Виктором Эммануилом III.
Прибыв в Рим, Муссолини снял с себя партийную униформу и переоделся в штатский костюм, после чего отправился на прием к королю. Эта деликатность победителя не сыграла той роли, на которую дуче рассчитывал, потому что в историю вошла легенда, в который Муссолини предстает перед своим монархом в черной рубашке и нелепом котелке, нахлобученном в последнюю минуту, респектабельности ради. Фашистский миф упирал на простоту настоящего римлянина («Я прибыл к вам с поля боя!»– слова, приписываемые Муссолини), недруги насмешничали над внешним видом провинциала, но на самом деле все было намного прозаичнее.
Отбывая из Милана на поезде, Муссолини заранее прихватил с собой соответствующую предстоящему событию цивильную одежду и разговаривал с монархом без позерства.
Эта встреча не была, да и не могла быть, теплой – король невзлюбил Муссолини с первого дня их знакомства. Вынужденный уступить после тяжелых колебаний, Виктор Эммануил был не из тех, кто легко прощает или забывает обиды. Причиной страха, который он испытал в дни фашистского марша на Рим, вольно или невольно был Муссолини, и этого король не забывал никогда. Но в фашистской партии итальянского монарха не считали слишком опасной фигурой – по мнению многих чернорубашечников, «король-гном» не отличался ни умом, ни решительностью, а его монарший потенциал в 20–30-е годы в основном заключался в грязных сплетнях о Муссолини и недовольном ворчании по любому поводу. Будущее показало, что фашисты недооценили своего короля.
Виктор Эммануил предложил Муссолини сформировать правительство, не особенно скрывая, что не верит в большое политическое будущее нового премьера и его кабинета. В конце концов, пусть то, что они называют «фашистской революцией», и состоялось – что с того? Будет сформировано всего лишь очередное правительство, без особой поддержки в парламенте, а затем время и практические трудности быстро собьют спесь с новоявленного «спасителя страны». Муссолини же был преисполнен решимости доказать, что в Италии действительно начинается «новая эра» – не привычная уже перестановка министров, а подлинные перемены. Он демонстрировал полную уверенность в себе и своей партии. Оставшаяся в Милане Ракеле, узнав из новостей, что ее Бенито стал главой правительства, с характерной сдержанностью заметила: «Ну и характер»! В сущности, ей было все равно.
Зато очень многие в Италии испытывали намного более сильные чувства. Хотя Муссолини и отказался от появившейся у него по дороге к Риму идеи въехать в столицу верхом на лошади, подобно триумфаторам прошлого, вошедшие вслед за своим вождем чернорубашечники были куда менее скромны в своих желаниях. В то время как в небе авиаторы-фашисты на частных самолетах демонстрировали чудеса пилотирования, на земле разворачивались не столь живописные сцены. Толпы сквадристов, растеряв остатки терпения в период многочасового топтания в предместьях столицы, теперь шумно праздновали свою победу. Крови было немного, но разлитой касторки и нанесенных ударов – сколько угодно. Полиция не препятствовала чернорубашечникам громить столичные редакции враждебных фашистам газет, врываться в дома к своим политическим противникам и избивать их.
Понимая, что его легионам, подобно воинам Ганнибала в Капуе, грозит разложение в пьянящей атмосфере столицы, Муссолини поспешил на следующий день после своего прибытия организовать парад. По его окончании сквадристов рассадили по вагонам и отправили домой. Теперь уже ничто не мешало бесперебойной работе железной дороги, так что новое правительство в считанные дни сумело избавиться от своих «наиболее преданных сторонников», да так, что никто и не заметил все еще достаточно слабую степень их контролируемости.
В провинции, вдалеке от иностранных посольств и журналистов, все обстояло намного хуже. После победы «революции» в Риме, после того как шествие торжествующих сквадристов приветствовал стоявший рядом с Муссолини король, большинство и без того едва сдерживавших насилие факторов было отброшено. Как и раньше, многое зависело от личности местных партийных вожаков. Если такие «расы», как Бальбо или Гранди, могли вызывать у своих врагов не только страх, но и некоторое уважение, то Роберто Фариначчи из Кремоны считали жестоким даже по меркам фашистских радикалов. Фариначчи – по прозвищу «человек-касторка» – выражал мнение тех чернорубашечников, которые обвиняли Муссолини в излишней «мягкости» и требовали немедленного и полного разгрома любой оппозиции в новой, фашистской, Италии – как слева, так и справа. Именно люди, подобные «человеку-касторке», несли непосредственную ответственность за вспышки неконтролируемого насилия по всей стране, продолжившиеся и после того, как дуче возглавил правительство. Муссолини презирал Фариначчи, считая его невежественным глупцом с интеллектуальными запросами обычного головореза. Но отказаться от его услуг не мог – в конце концов, во многом благодаря именно таким людям он получил возможность на равных разговаривать с королем. Поэтому до поры до времени Фариначчи и подобные ему вожаки сквадристов могли безнаказанно «развлекаться» и даже немного интриговать против лидера «движения» – они были нужны Муссолини. В будущем он найдет возможность окончательно приструнить боевые отряды партии, а пока ему нужно было наладить работу нового кабинета министров.
После первой беседы с королем новоиспеченный премьер буквально за несколько часов набросал список имен будущих министров, без малейших трудностей получив вялое одобрение монарха. Таким образом, новое правительство было сформировано в рекордные для тогдашней Италии сроки – в течение одного дня. Это не было единственным политическим рекордом того периода. Во-первых, со времен графа Кавура Итальянское королевство не имело столь молодого премьер-министра – Муссолини стал им в 39 лет – и мало какой премьер занимал одновременно так много министерских постов, а во-вторых – никогда еще места в формирующемся правительстве не распределяла партия, имевшая столь малую фракцию в парламенте.
Имена новых министров стали одним из обнадеживающих сигналов, говорящих о том, что новый премьер не фанатик, но разумный человек, который стоит намного выше большинства своих агрессивных соратников. Несмотря на революционную риторику, Муссолини сумел создать коалиционное правительство, в состав которого вошли представители почти всех политических сил Италии. Хотели пригласить и социалиста, но в последний момент Муссолини отказался от этой мысли. У коммунистов, разумеется, не было ни единого шанса.
Из шестнадцати мест в новом кабинете министров Муссолини занял сразу три кресла – в качестве премьера, а также министра иностранных и внутренних дел. Фашисты получили еще несколько важных постов, включая министерства финансов и юстиции, но большинство мест распределили между «либералами», «националистами», «католиками» и внепартийными кандидатурами вроде уже знакомого нам генерала Диаса, сохранившего за собой пост военного министра.
Новый кабинет нельзя было назвать в полном смысле слова фашистским, но Муссолини и не собирался ограничиться исключительно кадровыми перестановками. «Технические специалисты» вполне устраивали его, а потому пост министра образования смог занять либеральный профессор философии Джованни Джентиле. Для Муссолини это не было проблемой – в конечном счете, полагал он, все они будут помогать созданию «новой Италии», возглавлять которую будет дуче и его партия. Пожалуй, твердое намерение «оставить будущее за собой» было единственным явно выраженным пунктом «программы» нового правительства. Насчет всего остального Муссолини не без иронии отвечал, что «Италии недостает не программы, а людей достаточно сильных и волевых, чтобы воплотить программы в жизнь». Его предшественники были неспособны разрешить стоящие перед страной проблемы – а он сможет. На деле это означало, что фашисты готовы использовать старые рецепты оздоровления экономики, но будут стремиться к полному доминированию в политической жизни страны. Что касается методов достижения того и другого, то их будут варьировать исходя из общей обстановки в Италии и Европе. Но совершенно очевидно, что уже тогда, в 1922 году, по замыслам Муссолини, конечным итогом всей этой деятельности должно было стать рождение авторитарного государства с правящей партией и ее вождем во главе нации.
Сегодня, когда существует достаточное количество авторитарных режимов с рыночной экономикой, подобное сочетание репрессивного аппарата и «законов рынка» не кажется странным, но почти сто лет назад революционный радикализм считался немыслимым без столь же коренных перемен в социальном укладе и экономической жизни. Благодаря контрасту с российскими большевиками, Муссолини, с его «самоограничением», выигрывал в глазах итальянцев.
Тем не менее депутаты и сенаторы двухпалатного итальянского парламента почти сразу ощутили тяжелую руку нового главы кабинета. Муссолини пришел к ним с настроением Кромвеля, разгоняющего «Долгий парламент». Возможно, внешняя бескомпромиссность скрывала некоторые колебания премьера, но в любом случае Муссолини неизбежно должен был использовать единственный имевшийся у него рычаг влияния на парламент – воинственно настроенные легионы чернорубашечников. Так он и поступил.
Вождь фашистов в первом же своем выступлении перед депутатами ясно дал понять, что новое правительство не будет ограничено контролем законодателей. Муссолини прибегнул к своей излюбленный риторике: сперва угрожая, а затем протягивая руку примирения, но уже за «ответные уступки». «Я мог бы воспользоваться победой. Я мог бы превратить это темное и серое здание в солдатский бивуак. Я мог бы разогнать парламент и сформировать чисто фашистское правительство. Тем не менее я составил правительство коалиционное, чтобы призвать на помощь истощенной Италии всех – независимо от партий, – кто хочет спасти ее». Доходчиво обрисовав безвыходное положение нижней палаты, он заявил: «Мы требуем всей полноты власти, ибо хотим полной ответственности и возлагаем ее на себя».
На практике это подразумевало наделение кабинета Муссолини временными чрезвычайными полномочиями, какими обычно обладало итальянское правительство в военный период. Теперь же речь шла о приведении в порядок экономического положения, финансов страны и административного аппарата. «Я принес палате зеркало, – патетически воскликнул Муссолини, – всмотрись и либо изменись, либо исчезни!» Депутаты благоразумно предпочли «измениться». Трепеща, а более же всего полагаясь на то же, что и король – чернорубашечники-де утонут в болоте итальянской правительственной практики, – законодатели послушно проголосовали за предоставление чрезвычайных полномочий. Муссолини хочет взять на себя ответственность? Что ж, прекрасно! Пусть сломает себе шею или хотя бы растеряет популярность – таким в те дни было общее мнение среди умеренных противников фашизма. Либералы и консерваторы палаты и вовсе были довольны – ведь фашисты «выбивали дух» из левых, доселе контролировавших итальянский парламент и своими обструкционными действиями тормозивших любые реформы. Теперь левые вынуждены были замолчать – проголосовав за доверие правительству, палата наделила его декреты статусом законов. В конце концов, ведь это временная мера, не так ли? Разумеется, сенаторы также поддержали «правительственную диктатуру» как вынужденный ответ на серьезные вызовы последнего времени.
Трудно переоценить этот быстро достигнутый успех в деятельности новоиспеченного премьера. Хотя «фашистская революция» и закончилась совсем недавно триумфом, легко вообразить, с какими проблемами столкнулся бы Муссолини, прояви депутаты достаточно упорное сопротивление. Угроза разогнать парламент была эффектной, но могла оказаться не слишком эффективной. Вряд ли силовое решение придало бы правительству стабильности – напротив, это привело бы к непредсказуемым, но, безусловно, негативным последствиям для экономического положения страны.
К тому же тронуть королевских сенаторов фашисты не посмели бы, а значит, в своих действиях против законодателей Муссолини неизбежно вынужден был бы остановиться у «врат Сената». Подобная ситуация цугцванга сильно осложнила бы положение нового правительства, но осенью 1922 года ни о какой кооперации между депутатами и сенаторами, обеими палатами и королем, либералами и социалистами и речи быть не могло. Муссолини мог блефовать в своих угрозах, но, как и прежде, его противники были слишком разобщены, запуганы и бессильны, чтобы с решимостью отстаивать свои позиции. Проявленная фашистами после победы умеренность в который раз привела к тому, что правые и центристы сочли их меньшим злом, нежели итальянских левых. И Муссолини отбросил парламент в сторону, располагая менее чем сорока депутатскими местами из пяти сотен наличествующих и не имея ни одного сенатора-фашиста.