– То есть он ничего не помнил?
– Ничего. Ни кто он такой, ни откуда. Даже на свое имя не реагировал: утверждал, что он кто-то другой и что со временем вспомнит, кто именно. Я вам сказал, что его забрали друзья?
– Да.
– Так вот, это они так представились. Он их не узнал.
– Эти его друзья – кто они? Имена помните?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
– Господи, вы знаете, сколько лет прошло? Я все время старался забыть…
– Э, нет, доктор, амнезия не пройдет.
– Хорошо. Их было двое. Мужчина и женщина, – он говорил медленно, тоскливо, словно распутывая клубок. – Про женщину ничего не знаю: она сидела в машине. Было темно, я ее не разглядел. В любом случае, раньше я ее никогда не видел. А мужчина несколько раз приезжал. Это он со мной договаривался.
– Как его звали?
– Он назвался Эдвардом Келли. Правда это или нет, не знаю.
Я записал имя к себе в блокнотик.
– Так. А договаривались о чем? Что у вас с ним за дела были?
– Деньги. – брезгливо бросил Фаулер. – Говорят же, что каждого можно купить. Вот меня и купили. Этот Келли как-то пришел и предложил денег…
– Сколько?
– Двадцать пять тысяч долларов. Сегодня это не слишком много, но в войну я и мечтать о таком не мог.
– Ну почему же немного? Сумма внушительная, о такой и сейчас помечтать не грех. И что вы должны были сделать?
– То самое: отпустить Либлинга, ничего не регистрировать, уничтожить все доказательства его выздоровления. Главное – продолжать вести бумаги так, как будто он до сих пор в клинике.
– Что вы и делали.
– Да. Это было не так уж сложно. Им никто не интересовался, только этот Келли и еще его агент… или импресарио – не помню.
– А как его звали?
– Вагнер, кажется… Имя забыл.
– В этих ваших делах с Келли он каким-то боком участвовал?
– Насколько я знаю, нет. По крайней мере, вместе я их никогда не видел. И потом, когда Либлинга уже забрали, Вагнер еще где-то с год продолжал звонить. Он никогда не приезжал, только звонил раза три-четыре, спрашивал, нет ли улучшений. Потом перестал.
– А как же в клинике? Начальство им разве не интересовалось?
– А зачем им? Карту его я вел, деньги из фонда шли. Пока деньги идут, никто ни о чем не спрашивает.
Для сестер я что-то придумал, но им было не до того: и так много больных. А посетители к нему не ходили. В конце концов, свелось к тому, что мне присылали бланк, а я его заполнял, писал, что да, Либлинг еще жив. Раз в полгода мне его присылали – как по часам.
– Кто? «Пиппин, Штрейфлинг и Шафран»?
– Да.
Фаулер оторвал взгляд от клеенки и тоскливо посмотрел на меня.
– Эти деньги – я не для себя взял. Я хочу, чтобы вы знали… Элис, жена, у нее нашли опухоль, нужна была операция, а денег не было. И я согласился. Заплатил за операцию, свозил ее на Багамы… А она умерла. Года не прожила. От беды не откупишься. Никакими деньгами.
– Так. Теперь расскажите про Либлинга.
– Что рассказать?
– Все. Всякие мелочи, привычки, вкусы, что любил, что не любил, как яйца ел: в мешочек или вкрутую. Кстати, глаза у него какого цвета были?
– Я не помню.
– Давайте, что помните. Начнем с внешности…
– Да ведь я не знаю, как он выглядел.
– Шутки шутите? – Я подался вперед и пустил ему дым прямо в водянистые глаза.
Доктор закашлялся.
– Я не шучу. Его к нам перевели из реконструктивной хирургии. У него была какая-то серьезная операция.
– Пластическая?
– Да. Все это время у него была забинтована голова. Перевязки делал не я, соответственно лица не видел.
– Хорошее дело пластическая операция, – заметил я, потрогав собственный нос. – Залепляют пластилином дырки в физиономии.
Доктор профессиональным взглядом окинул мою картофелину:
– Это у вас воск?
– Так точно. На память о войне. Пару лет ничего смотрелось, а потом заснул я как-то в августе на пляже: у моего шефа был летний дом в Нью-Джерси – в Барнегате, на побережье… Так вот, заснул, просыпаюсь, а в носу у меня все растаяло.
– Сейчас уже воск не используют.
– Знаю. – Я встал и налег на стол. – Так. Теперь переходим к Эдварду Келли. Прошу.
– Я же уже говорил: это было давно… Да и люди меняются.
– Когда именно Либлинга забрали?
– В сорок третьем или сорок четвертом, точно не помню. В войну.
– Что, опять амнезия?
– Послушайте, ведь пятнадцать лет прошло, больше даже! Каких вы от меня чудес ожидаете?
– Правды я ожидаю. – Я начинал понемногу терять терпение.
– Я говорю правду – все, что помню.
– Хорошо. Как этот Келли выглядел? – рыкнул я.
– Молодой человек, на вид лет тридцать – тридцать пять. Сейчас ему, наверное, под пятьдесят.
– И все? Не верю.
– Да поймите вы, я его видел-то всего три раза!
– Слушайте, доктор, не надо будить во мне зверя. Я ведь могу и по-другому поговорить. – Я взял его за узел галстука и чуть-чуть потянул вверх. Фаулер тут же безо всякого сопротивления пустым мешком качнулся мне навстречу.
– Я вам все сказал.
– Зачем вы покрываете Келли?
– Я никого не покрываю! Я его почти не знал. Я…
– Будь ты покрепче, старый дохляк, я бы тебе показал «почти»!
Доктор попытался вырваться, но я пресек эту самодеятельность, малость затянув ему узел галстука.
– Хотя зачем напрягаться, я тебе по-другому мозги прочищу.
В налитых кровью глазах Фаулера промелькнул страх.
– Что, не терпится? Думаешь, спровадишь меня – и к холодильнику?
– Каждый по-своему ищет забвения, – прошептал Фаулер.
– Э нет, доктор. Вы у нас не забываться будете, а как раз наоборот.
Я взял его под локоть и препроводил из кухни в прихожую.
– Вот так, сейчас пойдем в спальню, вы там полежите, подумаете, может, вспомните что. А я пока перекушу в городе.
– Господи, что вам еще нужно?! Ну хорошо, он был с темными волосами, с такими усиками тонкими, как у Кларка Гейбла. Тогда все такие носили.
– Мало, – отрезал я.
Ухватив доктора за ворот твидового пиджака, я втащил его вверх по лестнице.
– Ну вот. Пару часиков помаетесь, может, и в голове прояснится.
– Постойте! – взмолился Фаулер. – Еще он всегда очень дорого одевался. Классические костюмы, чувствовался вкус…
Я втолкнул его в узкий проем двери. Фаулер не удержался на ногах и повалился на свое убогое ложе.
– Подумайте, док, подумайте.
– Еще зубы! Прекрасные зубы, прекрасная улыбка… Не уходите!
Я закрыл дверь и повернул в замке длинный ключ. Такими ключами моя бабушка запирала свои секреты. Сунув его в карман, я, насвистывая, стал спускаться по лестнице.
Глава 6
Вернулся я за полночь. На втором этаже в спальне Фаулера горела одинокая лампа: видимо, доктору не спалось. Но совесть моя была спокойна, как у младенца: я со вкусом отужинал в гриль-баре, отсидел половину двойного сеанса в местном кинотеатре – и все это без малейших угрызений. Что поделаешь, такая профессия.
Я открыл дверь, пересек темную прихожую и вошел в кухню. Во мраке урчал холодильник. Мне нужен был решающий аргумент в беседе с доктором. Я взял с верхней полки ампулу морфия и двинулся вверх по лестнице, освещая себе путь фонариком. Дверь в спальню была, естественно, заперта.
– Вот и я, док! У меня для вас кое-что есть! – возвестил я, роясь в карманах в поисках ключа.
Я открыл дверь и вошел в комнату. Доктор молчал. Он лежал, откинувшись на подушки, в одежде, левой рукой прижимая к груди обрамленную фотографию какой-то женщины. В правой у него был «Уэбли марк 5».
Пуля попала ему в правый глаз. Теперь на его месте был кратер, наполненный густеющей кровью, а левый выпучился от выстрела и глядел на меня, словно око тропической рыбы.
Я тронул его руку. Она была холодная, как кусок мяса в витрине. Прежде чем осмотреть комнату, я поставил дипломат на пол, открыл его и извлек из кармашка на кнопке пару хирургических перчаток.
…Нет, что-то тут не так. Свести счеты с жизнью, выстрелив себе в глаз, – идея странная, но, может, в этом и была какая-то медицинская тонкость. Но представить себе, чтобы Фаулер вот так вот запрокинул голову, прижал револьвер к глазу и спустил курок? Нет. Так капли закапывают, а не стреляются.
С другой стороны, дверь была заперта, а ключ у меня в кармане. Значит, единственное логическое объяснение – самоубийство. «Если глаз твой соблазняет тебя…»[5] Нет, что-то тут не вяжется, это точно. Только что? Я огляделся вокруг, но в комнате все было как раньше. На комоде – расческа военного образца и зеркало – аккуратные, как солдатики на параде. В ящиках непотревоженные стопки белья.
Я взял с прикроватного столика Библию… Под ноги мне упала и покатилась начатая коробка с патронами. Тайник. Книга-пустышка. Вот я кретин! Я подобрал патроны и еще пошарил под кроватью: не закатились ли. Потом сложил все в коробку, а саму ее положил в Библию.
Теперь самое время заметать следы: местный шериф вряд ли обрадуется, если узнает, что частный детектив из Нью-Йорка довел до самоубийства одного из видных жителей его родного Покипси. Вооружившись носовым платком, я стер отпечатки, которые оставил, когда в первый раз обыскивал комнату. Я понимал, что если это самоубийство, то «пальчики» никто снимать не будет. И все-таки продолжал тереть.
Так. Ручка чистая, ключ чистый. Дверь в спальню я закрыл, но запирать, естественно, не стал. Я спустился вниз, вытряс пепельницу себе в карман пиджака, отнес ее на кухню, хорошенько вымыл и оставил на сушилке рядом с тарелками. Убрал в холодильник морфий и пакет с молоком и тщательно протер все места в кухне, где могли оставаться мои отпечатки. Хорошо. Теперь назад на улицу через подвал. По дороге я прошелся платком по всем перилам и дверным ручкам. Правда, с подвальной дверью уже ничего не поделаешь. Я, конечно, приладил обратно шурупы, благо дерево было совсем мягкое, но кто понимает, сразу сообразит, что дело нечисто.
Путь до города был неблизкий, и времени на печальные раздумья у меня имелось предостаточно. Меня мучили досада и смутные угрызения: нельзя было запирать его там с пистолетом. И старика угробил, и себе добавил работы: он еще многое мог рассказать мне, этот старикан.
Я снова и снова представлял себе эту картину. Вот Фаулер лежит на кровати. Глаз выбит, стеганое одеяло забрызгано мозгами. Рядом с Библией на тумбочке лампа. Лампа горит. В Библии устроен тайник для патронов. Дальше. Фаулер взял с комода фотографию жены, и теперь она зажата в его мертвой руке. Палец доктора застыл на спусковом крючке.
Вроде бы все на месте, но все равно кажется будто чего-то не хватает. Куда-то подевался кусочек от головоломки, но какой именно и из какой части? Никаких улик. Только мое собственное чутье и неотвязное беспокойство. Может быть, конечно, я просто боялся признаться себе, что сам во всем виноват. Но почему-то я был уверен, что смерть доктора – не самоубийство. Фаулера застрелили.
Глава 7
Утро выдалось солнечное и холодное. Остатки снега машины сгребли и свалили в океан. Покинув свою резиденцию в отеле «Челси», я поплавал в бассейне напротив, а потом прыгнул в машину и поехал в гараж «Ипподром». Оставив там своего железного друга, я направился к себе в контору. По дороге остановился у киоска с пригородными газетами на северном углу небоскреба «Таймс». В «Нью-Йоркере Покипси» о смерти доктора Фаулера ничего не говорилось.
В десять с небольшим я был уже в своем кабинете. Электрическая лента высветила привычные нерадостные новости: «Ожидается новое нападение Ирака на Сирию… Отряд из тридцати человек… вылазка… погиб один пограничник».
Я набрал номер Пиппина и Компании. Секретарша, вооруженная новейшими достижениями телефонной техники, немедленно соединила меня с поверенным мистером Штрейфлингом.
Снова маслянистые рулады:
– Мистер Ангел? Чем могу служить?
– Я вам звонил в выходные, но горничная сказала, что вы в Сэг-Харборе.
– Да, в Сэг-Харборе я отдыхаю, поэтому никаких звонков. А что случилось? Вы обнаружили что-то важное?
– Об этом я могу рассказать только мистеру Циферу, а в справочнике нет телефона.
– В таком случае вы как раз вовремя: мистер Цифер сейчас у меня в кабинете. Я приглашу его к аппарату.
Штрейфлинг прикрыл рукой трубку, послышались приглушенные объяснения, и потом на другом конце возник знакомый вальяжный рокоток.
– Какая удача, что вы позвонили, мистер Ангел! Скорее говорите, что вы узнали.
Я рассказал ему почти все, опустив только историю со смертью Фаулера. Цифер молчал. Слышно было только его тяжелое дыхание. Я ждал.
– Невероятно! – выдавил он наконец сквозь стиснутые зубы.
– Тут одно из трех, – сказал я. – Или Келли и эта женщина хотели избавиться от Либлинга – тогда его, конечно, ищи-свищи. Или их кто-то для этого нанял – результат соответственно тот же. Или же у Либлинга не было никакой амнезии, и он все это подстроил. В любом случае сработано чисто: человек как в воду канул.
– Найдите мне его! – проговорил Цифер. – Неваж-но, сколько это будет стоить. Можете всю жизнь его искать, но найдите! Мне нужен этот человек.
– Слишком уж темное дело. Пятнадцать лет, сами понимаете… никаких зацепок не остается. Вам, наверное, не ко мне нужно, а в службу поиска без вести пропавших.
– Полиция?! Нет уж, увольте. – В едком голосе Цифера зазвучало патрицианское презрение к черни. – Это частное дело, и я не хочу, чтобы в него совали нос чинуши…
– У них хотя бы достаточно людей. Этот ваш Фаворит может быть где угодно – и здесь, и за границей. А я один. Естественно, у них больше возможностей: у них связи, сведения со всего мира…
– Не будем тратить время, господин Ангел. Вы готовы продолжать поиски или мне лучше обратиться к другому детективу? – Это было сказано с таким ядом, что я испугался, как бы серная кислота не прожгла мне ухо.
– Нет, я готов продолжать, просто вы мой клиент: было бы нечестно с моей стороны, если бы я преуменьшил сложность дела.
Что же было такого в этом человеке, что, разговаривая с ним, я чувствовал себя желторотым мальчишкой?
– Я вас прекрасно понимаю и ценю вашу честность, мистер Ангел. Поверьте, я сознаю, насколько это непомерная работа.
Цифер замолчал, и я услышал, как щелкнула зажигалка. За щелчком последовал вдох, и, слегка умиротворенный великолепной панателой, мой клиент продолжал:
– Начните прямо сейчас. Действуйте по собственному усмотрению, но не забывайте: все это должно оставаться в тайне.
– Если нужно, я в таких делах как отец-исповедник.
– В вашей скромности я не сомневаюсь. Мой поверенный вышлет вам сегодня чек на пятьсот долларов. Это аванс. Если будут еще какие-то расходы, обращайтесь к мистеру Штрейфлингу.
Я заверил Цифера, что пятисот долларов должно хватить в любом случае, и мы распрощались. В течение следующих пяти минут я испытывал жесточайшее искушение откупорить заветную бутылочку и поднять тост за собственные успехи, но все же устоял и вместо этого закурил сигару. Пить до обеда – плохая примета.
Итак, прежде всего нужно было позвонить моему приятелю Уолту Риглеру – репортеру из «Таймс». Обменявшись вводными репликами и пару раз подколов друг друга, мы перешли к делу.
– Слушай, Уолт, есть у тебя что-нибудь по Джонни Фавориту?
– У клиентов пошла мода на забытые имена?
– Ладно, шутки побоку. Найдешь мне что-нибудь?
– В морге должна быть подборка. – «Моргом» Уолт, по газетной традиции, именовал справочный отдел. – Дай мне минут пять-десять, я тебе к тому времени что-нибудь откопаю.
– Спасибо, друг. Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
– Ладно, пока, – буркнул Уолт и повесил трубку.
Я докурил сигару, просматривая почту. В тот день мне не пришло ничего важного: только счета, реклама и тому подобная ерунда. Потом я запер контору и двинулся к лифту. Конечно, по пожарной лестнице сбежишь куда быстрее, чем съедешь в этом гробу без лифтера, но торопиться мне было некуда. Я нажал на кнопку и принялся ждать под лихой треск арифмометра, доносившийся из конторы Айры Кипниса.
Небоскреб «Таймс» на Сорок третьей улице был совсем рядом: практически за углом. Чувствуя себя богачом, я вошел в мраморный вестибюль и обменялся недовольной гримасой со статуей газетного магната Адольфа Фокса. Затем я проследовал к лифту и взлетел на четвертый этаж, где помещался отдел новостей. Сообщив старику за конторкой, что мне нужен Уолт Риглер, я стал ждать. Через минуту из недр редакции возник Уолт без пиджака и с распущенным галстуком – прямо как репортер в каком-нибудь голливудском фильме.