8. Истощение
Просто устала. Даже ушла раньше с тренировки. Даже съела буханку хлеба вместо всего остального. Никуда не пошла. А сейчас вообще лягу спать, вместе с мальчиками, которые два часа назад радостно уснули в моей кровати. Завтра будет снова тренировка. И вторая серия второго сезона Родины. И он снова не позвонит. А я буду продолжать убеждать себя, что никуда ему от меня не деться, и что моя жизнь многогранна и полна. А на самом деле я не могу выносить своего одиночества. Почему я так упрямо к нему привязалась? Потому что могу бесцельно шататься за ним, куда бы он ни шел, и не отсчитывать каждую потерянную секунду. Потому что могу молчать. И мне не скучно. А с другими, почти со всеми – ужасно скучно. Так, иду спать. А послезавтра начну дурить голову другим, чтобы одиночество мое не было таким безмерным. И пусть их будет много. Если пропадет один, всегда можно будет позвать другого. Они будут все умными, милыми и в меня влюбленными. Будут стараться мне понравиться, говорить комплименты, придумывать для меня замечательные истории. Я буду ставить в Фейсбуке фотографии тех мест, куда буду ходить не с ним. Буду писать тонкие, умные посты, собирать множество лайков и гадать – прочитал ли это он. Я подстригусь и покрашу ногти, и куплю платье, чтобы встретить его во всей красе. А потом окончательно расстроюсь и заброшу свою красоту. Буду некрашеная, нечесаная, страшная – и случайно столкнусь с ним. А он обнимет меня, крепко прижмет к себе и скажет удивленным наблюдателям, что если бы я согласилась, он был бы готов так стоять со мной всю жизнь. Я вдохну запах его одеколона и, собрав все свои силы, заставлю себя оторваться от него. А потом еще буду долго нюхать руку, которая обнимала его шею, в надежде, что его одеколон еще там. И откажу всем умным, которые будут меня приглашать в кино, кафе или на какие-то мероприятия. И буду снова выискивать его в чатах и в фейсбуке, ревновать ко всем лайкам и злиться, что он не со мной. А мой муж будет задумчиво существовать рядом со мной. Может быть, даже о чем-то со мной разговаривать. И не замечать, что я давно оставила его.
9. Суббота
Это самый трудный день недели, когда мои ненаглядные мальчики с утра сидят на нашей шее. И надо их развлекать, играть, читать, проверять уроки, кормить…Я спрашиваю себя, почему эти два существа, которых я так люблю, умудряются прикончить меня примерно за два часа. А если я уставшая и не выспалась, то гораздо быстрее. Как люди, у которых 3 и больше детей, могут проводить с ними субботу. Я забываю, как меня зовут и путаю значения слов, когда ни на секунду не могу сосредоточиться на самой себе. Или когда приходится проверять домашнее задание и видеть, что мой сын даже не прочитал его перед тем, как начать делать. Или просто бессмысленно играть с ними в карты или в дракона и индейцев. Или, когда младший, прилипнув ко мне, каждую секунду говорит «мама, мама, мама». Неужели только мне так трудно быть мамой? Они шумят и скандалят. Устраивают заговор против нас. На обед каждый просит свое любимое блюдо, а в процессе приготовления меняет заказ на то, что заказал второй. Они поют, сражаются, дерутся, строят в центре гостиной крепость из подушек, воют и играют в индейцев. Шумят, хохочут, рыдают, качают права, визжат, бьют в барабан, расстраиваются, радуются … Словом, дом, наполненный детской радостью. Муж мой ходит в наушниках для тира. И я сначала милая, а потом озверевшая. И только когда удается уже сесть в машину, вручив каждому по айпэду, минут на 15 наступает тишина. А потом младший начинает спрашивать каждые две минуты «…сколько еще ехать?». И когда мы куда-нибудь приезжаем, то все начинается снова – один хочет есть, другой пить, один на море, другой на раскопки, одному холодно… И мы, совершенно потерянные среди этого семейного счастья. А к вечеру они счастливые и уставшие, еще пытаются мило шалить, но уже совсем не стоят на ногах. И поэтому неожиданно плачут и скандалят от того, что силы совсем покинули их. И тогда надо быстро взять две любимые тушки на руки и отнести в кровати. Раздеть, укрыть, поцеловать, сказать, что это мои самые ненаглядные на свете мальчики. Вздохнуть с облегчением и налить рюмку водки.
10. С начисто содранной кожей
Каждый раз перед тем, как начать писать – я испытываю приступ страха. И пустоты. И ищу любые предлоги, чтобы отодвинуть минуту, когда начну складывать буквы в слова. А если этого страха нет, то и писать невозможно. Приходится раскачивать себя и выводить из состояния равновесия, когда душа не болит. Обычно, сижу и слушаю песни, те, которые заставляют плакать или злиться.
От чего я безуспешно бегу так много лет? На днях один мой знакомый сказал мне: «…ты умная, ты острая, ты талантливая, ты можешь моментально подружиться с кем угодно, ты так все понимаешь, ты особенная…»
Он продолжил: «… ты должна что-то сделать с собой. Ты растрачиваешь себя попусту…» И я заплакала. Потому что это именно то, от чего я хочу убежать
Я действительно все это могу – но что с этими моими способностями делать, я не знаю. Я не вижу. У меня нет идей. Все, что я хочу – никогда не приводит ни к чему. Мы сидели ночью в его машине, в 5 метрах от нас было море, рядом ходили странные люди, и я плакала. Я не ожидала, что кто-то, кто не очень хорошо меня знает, сможет увидеть то, что я так тщательно прячу, увидеть мой ужас и полную неприспособленность. Я была полностью обнажена, даже без кожи, и все мои страхи и раны были выставлены наружу. И он это видел и все понимал. А я ощущала, что моя жизнь проходит мимо меня. И я так ничего с собой и не сделаю.
10. Трудно быть богом
В нашем доме папа был богом. Он был – творец, исследователь, ведущий и вдохновляющий – все в доме было построено так, чтобы ему было комфортно и удобно. Когда я хотела с ним поговорить о чем-то серьезном (фильм обсудить или прочитанную книжку) я заранее договаривалась о дне и часе. Папу в доме обожали. После утренних репетиций оркестра (он был дирижер), папа приходил домой, обедал и ложился отдохнуть, а потом шел в консерваторию, где вел класс по дирижированию. А мы с мамой разговаривали тихими голосами, выключали телефон и вообще старались не шуметь. Папа был в доме любимым тираном.
С тех пор я ищу бога. Я хотела бы встретить мужчину, который смог бы стать моим богом. Но чтобы я при этом хоть как-то могла бы с ним жить. Стать моим богом, видимо, накладывает на них непосильную ношу – они не выдерживают. Я выбираю сильных, талантливых, с каким-то особенным видением мира, неординарных, ярких. Я люблю добрых богов. … А потом они мельчают, иногда убегают, или причиняют мне слишком много боли, иногда забывают, что это я их возвела на пьедестал – могу и снять. Некоторые говорят мне, что я такая яркая и сильная, и что могу разрушить их размеренную жизнь (а я слышу, что человек просто не хочет быть моим богом) и тогда кто-то из нас уходит. В общем, бога нет. Да я уже и сама в него не верю. Хотя до сих пор хочется его обрести. И поклоняться. И быть счастливой от его милости и идти по выбранной им дороге. А его все нет и нет. И приходится самой блуждать в темноте и одиночестве.
11. Потери
Сегодня утром, когда отвозила детей в школу и садик, встретила Светку, мою подружку еще из России (она тоже отводила своего в школу), а потом увидела маму друга сына. А потом продавца из магазина и завхоза клуба, где я тренируюсь. И появилось ощущение, что это как в Росси, как было дома. Я выхожу на улицу и встречаю своих подружек, которые живут со мной в одном дворе, мальчиков и девочек из моей школы, знакомых профессоров из университета напротив, журналистов, бегущих в ВТО (всероссийское театральное общество – когда-то оно было), балетных, музыкантов, костюмерш из театра, где работала мама. Дедушку с другом, продавщицу из овощного…
А потом в эмиграции это все кончилось. Я была только с такими же, как я, молодыми и потерянными. Не было родителей и их друзей, не было дедушек – жизнь стала плоская. Только я и такие же маргиналы в новой стране, у которых нет семей и им некуда деваться. Я помню, когда за две недели до начала войны в Персидском заливе все иностранцы и израильтяне уехали из университетского общежития в Рамат Авиве. Только маленькая горсть новоприбывших одиночек и диких израильтян, которым совсем некуда было деться, остались переживать ежедневные ночные сирены в пустых бетонных корпусах. Мы заклеили окна клейкой лентой, и по вечерам во время тревоги, пока ракета летела до Рамат Гана, пели, разговаривали на ломаном врите, перемешивая его английским, гадали на картах и мечтали о будущей жизни через 10 лет. Страшно не было. Проблемы выживания в незнакомой стране полностью убивали страх от возможного попадания ракеты в общежитие. Через 10 лет мало что изменилось. Нам стало лучше. Мы не были больше такими чужими и такими беспомощными. У некоторых появились семьи и даже дети. Но сытыми и спокойными мы не стали, потому что мы все – неприспособленные к жизни гуманитарии, без профессий, языка, а теперь уже и без культуры. Может быть, теперь через 20 лет, все начинает налаживаться для всех нас. Всего 23 года. 23 года моих слез, одиночества и неприкаянности.
12. Голод
Ночь. А я, устроенная и почти всем в своей жизни довольная, сижу перед компьютером, слушаю музыку и ищу ту песню, которая поможет мне заплакать. Почему я так упорно хочу плакать, и почему так плохо у меня это получается? Почему обязательно нужно найти незажившую рану и расковырять ее до крови? У меня все хорошо. Дети здоровы, приличный муж, мама жива, есть квартира и деньги, которых хватает – почему я хочу плакать? В сотый раз перечитала: «…только с горем чувствую солидарность». Я не хочу этого. Я хочу легкости, хочу радости – я хочу быть такой, как они все про меня думают.
Я хочу, чтобы рядом был кто-нибудь, кто мог бы меня смешить. И вдохновлять своей бесшабашностью. И отключать эту ответственность, которая появилась после рождения второго сына. Я хочу, как в юности, выйти из дома и не знать, когда я вернусь, и что со мной произойдет. И, конечно, ожидать каких-то удивительных встреч и приключений. Замечательно, что все это и вправду происходило. Мой приятель Сашка каждый день заезжал за мной в 9 вечера, и мы куда-то уезжали. Обычно в университетскую общагу к мужчине, в которого я была сильно влюблена, а потом все вместе еще к кому-нибудь в гости. Или шли к таксистам за водкой и собирались огромной толпой. А потом до 5 утра слушали Галича, о чем-то говорили. В общежитской кухне он обнимал меня и целовал в угол губ – справа, слева, посредине. И его губы были теплые и мягкие. И я хотела, чтобы рассвет никогда не наступал. А утром забегала домой принять душ, и начинался новый день. А потом он приходил ко мне. Уходил и приходил снова. По многу раз на день. А потом говорил: «Иди домой, и я зайду за тобой через полчаса» и появлялся через две недели.
Другой мой приятель звонил, когда дописывал очередную главу своей докторской диссертации, и мы уходили в ночь. Шлялись по городу, ездили купаться на городской пруд, или ходили из гостей в гости по тем, у кого были свои квартиры. И был июнь, и цвела сирень. И было полное ожидание счастья, которое должно было вот-вот наступить. А потом мужчина, в которого я была влюблена, пропадал – и я лежала целыми днями и не могла дышать. А глаза так распухали от слез, что были похожи на двух огромных слизняков. Однажды мой приятель, услышав, что я плачу по телефону, зашел за мной, увидел это отстуствие глаз, и сказал, что женщина не может позволять мужчине доводить себя до такого состояния. Что я должна его бросить. И на это ушло еще два месяца. А потом я услышала себя, говорящей: «Я больше тебя не люблю». А он мне сказал: «Ты всю жизнь будешь ходить на поводке, длину которого буду определять я». А я: «Да ты бредишь». И ушла. И 10 лет не могла смириться с тем, что он меня не остановил.
13. Зима
У нас зима. Это значит градусов 25 (плюс), солнце, море и только очень холодно дома. А еще иногда дожди. И пропадает солнце. Силы уходят до лета, и появляется ощущение, что ничего хорошего меня на ближайшие месяцы не ожидает. Лето наступит в апреле. И можно будет загорать. Я оглядываюсь на прошедший год, в котором я столько плакала, и думаю, что это были слезы освобождения. Что никого из них я больше не люблю так, чтобы на секунду пожертвовать своими интересами. Кроме мальчиков, конечно. Что я могу теперь позволить все манипуляции, лгать им не моргнув глазом, и думать только о том, что я хочу. Эта неожиданная свобода не принесла мне легкости. У цинизма очень высокая цена. Я когда-то все это презирала. И манипуляции, и ложь. Тогда я думала, что мир будет мне отдавать той же монетой. А получила все не то. И теперь, когда вопросы нравственного порядка, меня больше не беспокоят, я все равно завидую своим ушедшим иллюзиям. Способности влюбиться в мужчину и просто идти за ним. Со своим мужем я познакомилась в университете. Я заканчивала вторую степень по истории искусства, а он только пришел из армии и поступил на компьютеры. У них была там милая компания русских умных мальчиков из интеллигентных семей, которые просто прибились к нам в общаге. У него было одухотворенное лицо, и он красиво говорил о будущем, когда технологии разрешат все наши бытовые проблемы. Он по-русски ухаживал за мной, не забывая пропускать вперед и подавать мне руку при выходе из автобуса. Он был такой прекрасный, такой свой и понятный. У него были замечательные родители, к которым мы ездили на шабат. Он любил те же книжки. А огонь фанатизма в его глазах я предпочитала не замечать. Меня совсем не волновало, что он был беден как крыса, что не собирался становиться генеральным директором компании и точно не знал, что он хочет делать дальше. Путешествия с ним были неожиданными – месяц по Европе без денег, с рюкзаком за плечами. А потом в Америку. И все так легко. Тем временем мои подруги выходили замуж за обеспеченных и перспективных. Рожали детей и покупали квартиры. Влюблялись в чужих мужей, разводились, судились, а я все продолжала быть влюбленной в своего будущего мужа, который даже и не собирался на мне жениться. Мы просто были вместе и не собирались расставаться никогда. А потом я захотела ребенка. И он не очень возражал, хотя не особенно его и хотел. Он как раз начал думать о стартапе. И когда я принесла из роддома старшего сына с оцарапанным носом, мой муж открыл свой первый стартап. Они с другом ушли в подвал к его родителям и что-то начали там сочинять вдобавок к работе, которая должна была обеспечить нам хлеб и подгузники. Мне кажется, что больше я его не видела. Т.е он приходил по вечерам домой, гулял с сыном, ходил в магазин, но всегда смотрел куда – то внутрь себя. Что он там видел? Схемы? Чередования ноля и единицы? Трубочки? Не знаю. Мы стали обмениваться только необходимой информацией, а разговаривать совсем перестали. Пустоту заполнил ребенок, я даже года три вообще не замечала, что все пошло не так. Наш сын – такой живой и хорошенький, такой похожий на нас обоих – радостно лепетал какой-то вздор, занимал собой все свободное время. И это тоже было счастьем. Теперь я смотрю в лицо своего мужа, и больше не чувствую ни близости, ни радости от того, что этот прекрасный мужчина живет рядом со мной. Не чувствую ничего, даже радости от наличия денег, которые украсили и облегчили мою жизнь. Я стала абсолютно свободна от своей бывшей любви к нему. Грустно, когда уходит любовь?