Я почувствовала, что заливаюсь краской, когда скинхед захлопнул свой шкаф и спросил безо всякого выражения:
– За что?
Он что, издевается? Мы же оба знаем, что он сделал.
– Ну, за эту драку. Сегодня. На церковной парковке, – пробормотала я куда-то в свой шкаф.
При одном лишь воспоминании об этой… атаке кровь начала пульсировать во мне с дикой силой, а мозг – умолять меня бежать как можно быстрее. Я повернулась и продолжила свою инвентаризацию, надеясь скрыть ужас и неловкость, которые, я была уверена, отражались в моих больших, глупых, оленьих глазах, которые ничего не могли скрыть. Мое лицо всегда было предателем, выдающим все мысли. И все чувства.
Когда скинхед заговорил, мой тонкий металлический щит затрясся:
– Меня не наказали потому же, почему и тебя не оставили после уроков за курение. Эта фигня была за школьной территорией.
– А он в порядке?
«Господи! Мой идиотский рот! Биби, фильтруй базар!»
– Кто? Этот мелкий дебил с парковки? Ну, будет ссать кровью с неделю, но не помрет.
Дверца, за которой я пряталась, начала медленно закрываться. Отпрянув, чтобы металл не оцарапал мне лицо, я неохотно обернулась в сторону парня с глазами трупа, который настойчиво пытался закрыть дверцу. Когда она плотно защелкнулась и мне стало негде прятаться, ЗомбиГлаз наклонился ко мне и обхватил мое туловище левой рукой. Зажмурившись, я приготовилась к тому, что сейчас случится что-то ужасное и кровавое.
Понизив голос так, что его могла услышать только я, он сказал:
– Если ты дашь уроду как следует по почкам… вот тут… – Я вдруг почувствовала, как меня ткнули пальцем в нижнюю часть спины. – Он будет ссать кровью.
Мои глаза распахнулись, и я тут же об этом пожалела. Серо-голубой взгляд был слишком близко. Его палец задержался на моей спине слишком долго, и воздух вокруг нас начал потрескивать, предупреждая меня о высочайшем уровне опасности.
«Опасно! Опасно! Тебя хватает скинхед! Он может убить тебя одним пальцем, Биби! Убить и сожрать твой мозг!»
Но я не могла шевельнуться под взглядом этих глаз. Вблизи они были почти прозрачными. Как два хрустальных шара, которые могли бы показать мне душу этого жуткого существа. В этом состоянии странного гипноза из моего рта, путаясь, снова вырвались слова:
– За что ты его бил?
После паузы, такой долгой, что во мне возникла надежда на то, что, может быть, я не спросила этого вслух, он ответил:
– Потому что он назвал твоего дружка пидором.
У меня в глотке немедленно столкнулись и застряли примерно три миллиона вопросов.
А) Почему кто-то, выглядящий как чертов наци, бьет кого-то, кого он даже не знает, за то, что тот назвал пидором другого парня?
Б) Не должен ли он был, наоборот, поддержать его?
В) Почему он назвал Ланса моим дружком? Ланс НЕ МОЙ парень. В смысле, я хочу, чтобы он им был. Господи, да я бы хотела не слезать с него ни на секунду и рожать всех его детей, но он еще не мой бойфренд.
Г) Почему кто-то вообще мог подумать, что Ланс гей? Он же вообще не гей.
Но единственным, что я смогла пропищать, было:
– Ты что, защищал Ланса?
Я никогда не думала, что блеск глаз может быть таким жутким. Блин. Я вляпалась. Я все-таки достала его своими идиотскими вопросами. Почему мне вечно надо лезть к самым страшным? Моя мать до сих пор любит рассказывать историю, как я в три года, взяв в «Макдональдсе» свою детскую порцию, подошла к группе байкеров в кожаных куртках, села рядом и спросила самого жуткого из них, почему у него волосы завязаны в хвостик. Согласно ее словам, мой вопрос звучал так: «Хвостики должны носить только девочки».
Из-за моего любопытства меня когда-нибудь пришибут.
Скинхед, который теперь был тоже вполне похож на убийцу, убрал руку с моей спины и уперся ею в мой шкафчик, как раз над моей головой. Наклонив голову набок, он изучал меня, словно прикидывая, как живьем содрать с меня шкуру, а я, конечно же, так и стояла, моргая и глядя на него, как полная идиотка.
Основные инстинкты типа дышать, говорить, бежать стали мне совершенно недоступны. Как будто меня загнала в угол гремучая змея. Змея, от которой почему-то пахло чистым бельем, сигаретами и немного сладковатым одеколоном.
– Нет, – сказал он. – Я защищал тебя.
Это чересчур. Это уже слишком. Я отвела взгляд и отступила на шаг, споткнулась о свой рюкзак, про который совсем забыла, и чуть не упала. Обернувшись, чтобы поднять его, я сделала глубокий вдох и попыталась сгруппироваться, прежде чем снова взглянуть на скинхеда. Когда я все же сделала это, уголки его призрачных глаз сморщились, а рот слегка сдвинулся набок. Придурок. Ему нравилось смотреть, как я тут корячусь.
Все еще усмехаясь, он продолжил:
– Я шел и услышал, как этот мелкий говнюк говорил приятелю, что у него стоит на «ту маленькую рыжуху в сетках». И в этом я с ним согласен, Панк. Думаю, на тебя встало у всех парней на той парковке.
Я вспыхнула. Господи, теперь я еще и краснею! Только этого не хватало.
Он продолжил, и тут его ухмылка сменилась чем-то таким, от чего у меня кровь застыла в жилах.
– Когда он увидел, что этот здоровый придурок схватил тебя, его чуть не порвало. – Последнее слово он как будто выплюнул сквозь сжатые зубы. – И он сказал своему другану, что ты, должно быть, любишь в жопу, раз тратишь время на этого пидора.
Сглотнуть. Вдохнуть. Что???
– И т-ты его ударил?
Скинхед с глазами зомби нагнулся к моему уху, и я ощутила на своей шее его жаркое, ядовитое дыхание.
– Я. Надрал. Его. Чертову. Задницу.
Мои конечности пришли в движение независимо от моей воли. Ноги попятились назад. Руки нашарили лямки рюкзака.
– Э-э-э, спасибо, – промямлила я, стараясь не смотреть на него. – Я… э-э… должна идти… А то пропущу… Спасибо еще раз…
– Рыцарь, – объявил он, когда я, развернувшись, рванула к дверям. – Спасибо, Рыцарь.
Черт побери.
2
– Надо тут как-нибудь переночевать, – сказала я, глядя в августовское небо сквозь сеть ветвей многометровых южных сосен. Мы с Джульет лежали на спине посреди самой большой моей ценности – батута.
Я начала клянчить батут у своих родителей лет с десяти. Мама сразу сказала «нет», потому что боялась, что я сверну себе шею. Отец сказал «нет», потому что боялся, что чей-нибудь ребенок зайдет к нам во двор, свернет себе шею, и тогда нас засудят, отберут дом, и мы все умрем в нищете под забором. Но если я что и выучила из того, что значит быть единственным ребенком, так это то, что все «нет» на самом деле означают просто: «Ты еще не достала меня как следует». И я прыгала на их кровати каждый вечер, пока она не сломалась.
На это ушло несколько месяцев, но в конце концов родителям пришлось купить сразу и батут, и новую кровать. Думаю, в том году они получили дорогой урок, стоит ли говорить мне «нет».
Так как родители все еще переживали насчет кровати, они называли мой прекрасный батут не иначе как «эта зараза» и поставили его от глаз подальше, за деревьями позади дома. И не могли доставить мне большей радости.
Это было прекрасно – личный кусочек упругой свободы. Когда его только купили, я уходила туда и могла прыгать на нем часами, но к началу старшей школы это потрепанное проржавевшее ведро стало просто местом, где я могла писать свои яростные стихи, курить и болтать с Джульет о парнях. (Под парнями я подразумеваю чертова Ланса Хайтауэра.)
– Да ты спятила? Комары сожрут нас тут живьем.
Джульет не разделяла моей любви к природе. Но зато разделяла пристрастие к сигаретам и парням, почти на год опережая меня по обоим предметам.
– Мне надо сесть. Вся шея затекла, – сказала я, меняя позу и морщась.
– Ты что, так и не пользуешься своим шкафом? – спросила Джульет своим привычно ядовитым тоном.
– Ну да, – ответила я, старательно разминая мозоли на плечах. Там были буквально ямы, продавленные весом всех учебников, которые я вот уже две недели таскала у себя на спине.
– Ты просто какая-то трусливая жопа! Скелетон же тебя не съест. Возьми и положи учебники в свой дурацкий шкаф, пока у тебя не начался сколиоз.
– Господи! – заверещала я. – А эти его жуткие глаза, Джулс. Я не могу туда пойти. Просто не могу. Прикинь, ну – он пытался закрыть мой шкаф, пока я была внутри. Ну кто так делает? И он до меня дотронулся! И избил этого пацана, которого впервые увидел, вообще ни за что! Этот Рыцарь – отстой, Джульет. Вот увидишь, он кого-нибудь однажды убьет, и я не хочу быть этим кем-то.
Джульет подняла руки.
– Я ж не говорю, что он не страшный. Да господи, даже когда он просто сидит в конце стола и пялится на тебя… Врать не буду. Он, может, и взаправду ужасный людоед. Я просто говорю, что тебе нужен шкафчик. Твой рюкзак весит больше тебя самой.
– Может, ты пустишь меня в свой? – спросила я, хлопая ресницами.
Джульет резко села и посмотрела мне в глаза:
– Без шансов. Я видела этого Кощея. Если твой дружок-нацист узнает, где ты прячешься, он просто размажет мою задницу по асфальту.
– Ну, может, и не размажет, – сказала я. – Кажется, наци как раз были заодно с японцами в той войне?
– Ага, но я-то еще и наполовину черная. – Джульет пихнула меня в плечо, отчего я снова шлепнулась навзничь на черный нейлон. Мы обе заржали, я оттолкнулась, подпрыгнула и снова села.
Я ужасно любила Джульет. Она была такой искренней, яркой и бесстрашной. Когда я хотела быть сильнее, храбрее и круче, я всегда пыталась изображать ее.
Когда мы отхохотались, Джульет легла на бок и спросила:
– А как насчет Ланса? Может, он мог бы провожать тебя к шкафчику? И защищать от Скелетона.
– Может, и мог бы, если бы надел костюм супергероя.
Ухмыльнувшись, Джульет сказала:
– Он каждый день таскает тебя на плече, как пещерный человек. Я уверена, он защитил бы тебя от Скелетона. Видно же, что он мечтает затрахать тебя до потери пульса.
– Заткнись! – Я чувствовала, как по моему лицу растекается глупейшая улыбка, и я краснею до ушей. – Если бы он хотел… Ну, сделать это, разве он не попытался бы меня поцеловать? Я уже думаю, может, я просто не в его вкусе? Может, ему нравятся девочки с розовыми волосами и серьгой в носу?
И с сиськами.
– Да ты просто дура! Ты на себя посмотри! И если до Ланса еще не дошло, что ты хочешь его здоровый член, значит, он просто такой же идиот, как и ты!
– Вввву-у-у-у-у! – взвыла я, пихая Джульет в плечо так же, как она меня. Завизжав, она перехватила мою руку повыше локтя, увлекая меня за собой.
Мы барахтались, подпрыгивали, ржали и фыркали, как два тюленя, пока Джульет внезапно не завопила:
– Боже! Я знаю, в чем проблема! Биби! А что, если у Ланса есть подружка???
Смех замер у меня в горле, и Джульет, увидев мою реакцию, тоже затихла. Единственным звуком, оставшимся от нашей возни, был тихий скрип качающихся пружин. Я судорожно перебирала в голове все свои разговоры с Лансом в поисках каких-нибудь пропущенных признаков его подружки.
Как может у такого крутого парня не быть подружки? Я уверена, она какая-нибудь модель тату, или танцовщица экзотических танцев, или шпагоглотательница на ярмарке.
– Я могу у него спросить. – Джульет с сочувствием смотрела на меня своими черными миндалевидными глазами, густо обведенными черной подводкой, чтобы скрыть тот факт, что она повыдрала себе почти все ресницы. Она и брови тоже почти все повыдрала и закрашивала их тем же черным карандашом, а еще у нее было несколько залысин на затылке. Но об этом никто не знал, кроме меня.
– Нет! Господи, ты что! Даже не смей!
– Точно? – Джульет села, раскинув по плечам длинные черные волосы. – А что, если у него все же есть подружка? Разве ты не хочешь это узнать?
– Да… Нет… Не знаю! – Я инстинктивно протянула руку и вытащила из ее волос сухой листок. Мне всегда так хотелось иметь длинные прямые волосы. Как у моих Барби. Барби были стандартом красоты, на котором я выросла, а я была ну совсем не похожа на этих сволочей. У меня были рыжеватые, волнистые и тонкие волосы, которые отказывались расти ниже плеч. Кожа была покрыта коричневыми веснушками и шрамами, потому что я все время куда-то падала и меня кусали все дурацкие собаки, которых я просто должна была погладить. И у меня не было никаких телесных выпуклостей, как у Барби. Вообще никаких проклятых изгибов.
Крошечный рот Джульет изогнулся в зловещей усмешке:
– Я завтра же у него спрошу.
– Нет! – завизжала я. – Нет! Я сама! Я сама! Пожалуйста, ничего не говори ему!
– Ты собираешься спросить Ланса Хайтауэра, есть ли у него подружка? Да не плети!
– Да! Я клянусь!
Джульет сделала большие глаза, и тут мы услышали безошибочное чихание и треск приближающегося старинного «шевви».
– Я так понимаю, на обед ты не остаешься.
Джульет так просияла при виде подъезжающего к нашему дому автомобиля, как будто это был белый лимузин с обручальными кольцами на крыше. На самом же деле это был старый потрепанный «Корвет» 1980 года с мигающими фарами, такая классическая спортивная машина, кричащая: «Охотник за девочками».
Уж я-то знала. Мой отец, посвятивший жизнь пьянству, игре на гитаре, паранойе, обсессии на новостях и чистке оружия, научил свою единственную дочь всему, что сам знал об американских крутых машинах. К двенадцати годам я могла назвать марку, модель и год выпуска любой американской спортивной машины. Кроме этого, я могла сказать, что 1980 год был дерьмовым годом для «Корветов». После бензинового кризиса 70-х они как раз в этом году выпустили новый малообъемный двигатель, который не мог въехать на гору без того, чтобы кто-нибудь не подталкивал его сзади.
Машина была старой, но не такой, как взрослый мужик, сидящий за рулем. Я понимала, что Джульет положена доля отеческого внимания, но Господитымойбоже.
Хоть я и кривилась на его облезлую бородку и обвислые джинсы, Тони не был так уж плох. Ну, в смысле он всегда был страшно рад видеть Джульет, и это, наверное, было мило, и он всегда с готовностью подвозил нас куда-нибудь, и это было удачно, потому что я жила так далеко от нашей школы, что туда даже не ходил автобус, на котором я могла бы ездить.
Единственной причиной, по которой меня вообще записали в Старшую Школу Персикового Округа, было то, что моя мама преподавала там искусство в начальных классах. Когда я была маленькой, она решила, что будет суперудобно брать меня с собой на работу вместо того, чтобы отдавать меня в начальную школу по соседству, – и наверняка до сих пор жалела об этом решении. Я вечно влипала в какие-то неприятности, пролезая в классы других учителей и воруя там рисовальные принадлежности, которыми потом раскрашивала свои волосы, напоминая Радужного Пони.
Спустя десять лет я все еще ходила в ту школу, только теперь уже в старшие классы, которые заканчивались на два часа раньше, чем уроки в начальной школе. Без автобуса, на котором можно было бы вернуться домой, у меня были следующие варианты: а) проводить остаток дня, сидя на тротуаре в ожидании, пока мама подберет меня, б) подделать записку и поехать на автобусе к кому-нибудь в гости и в) поехать домой с Джульет и Тони на его уродской машине.
Пойти в школу пешком даже не рассматривалось. Я однажды попробовала. Я приперлась туда через час, вся взмокшая, с натертыми ногами и обожженная солнцем до черноты. Пять километров – это гораздо больше, чем кажется, если идти надо в горку и ты тащишь на себе книжек больше собственного веса.
Мы с Джульет вышли из леса и распрощались. Я крепко обняла ее и помахала Тони, прежде чем уйти в дом.
Наш дом больше напоминал коробку, чем нормальный дом. Четыре стены и простая А-образная крыша – ни террасы, ни балконов, ни завитушек. И, что было важнее всего для моих родителей, – никаких соседей.
Мои родители любили курить траву и даже выращивали ее на заднем дворе, так что чем меньше вокруг народу, тем лучше. Я лично этого не понимала. Мы с Джульет несколько раз пробовали покурить, но я становилась от этого просто тупой и сонной. Так что я предпочитала диетические таблетки.