Валерий Ковалев
Терра инкогнита. Книга 1-я
«Люди имеют быть в трех состояниях:
живые, мертвые и находящиеся в море».
Анахарсис Скифский
Глава 1. Дорога. Форт Красная Горка
-Тах-тах,тах-тах, тах-тах, – стучат на стрелках колеса воинского эшелона.
–У-у-у! – время от времени гудит локомотив, пронзительно и тревожно.
В небе за окном плывет желтая луна, там ветрено и холодно.
Закинув за голову руки, я лежу на матраце багажной полки плацкартного купе (она вдоль вагона), его чуть покачивает.
Несколько дней назад три сотни едущих в поезде гавриков с Луганщины, в их числе и я, были обычными шалопаями.
А вот теперь нас загребли на флот, перспектива не радует – вздыхаю.
Внизу посапывают мои друзья: Саня Йолтуховский, Витек Белецкий, Степан Чмур и Вовка Костенко. Еще двоих знаю шапочно.
С Саней и Витьком мы вместе закончили техникум, после которого работали горными мастерами участка буро-взрывных работ, на одной шахте, Степка – бурсу* и трудился машинистом электровоза там же, а Вовка был известный в городе хулиган, вкалывавший проходчиком* на соседней.
Ребята все крепкие – палец в рот не клади, особенно Сашка. Чуть ниже меня, коренастый и с угрюмым взглядом, он по сорок раз жал двойник* а если давал кому в лоб, того отливали. Сашку побаивались даже матерые ГРОЗЫ*.
В облвоенкомате, где призывники обретались три дня, в ожидании «покупателей» *, доедая прихваченные из дому продукты и тайком попивая заныканный самогон, мы сразу же сорганизовались и держались вместе.
При этом обнаружили еще множество знакомых ребят. С одними, из соседних городов, учились в горном техникуме, правда, на разных отделениях, с другими проходили медкомиссию, а с третьими дрались на танцах из-за девчат.
Раньше, как правило, бодрые и веселые, все, в том числе мы, выглядели несколько пришибленно. Что, думаю, понятно.
На четвертый день, утром, наконец, явились покупатели. Группой проследовавшие по плацу. Мы с тревогой взирали на них из окон пятиэтажной казармы (наружу не выпускали).
Впереди шествовали два офицера – капитан и старший лейтенант, в черных шинелях и таких же фуражках с крабами*, а за ними десяток матросов. В широченных клешах, коротких бушлатах с золотыми лычками на погонах и в бескозырках с лентами до пупа. Все как на подбор, крепкие и рослые.
– Ну, бля, – прям как в фильме «Мы из Кронштадта» – присвистнул кто-то из ребят.
Спустя еще час томительного ожидания по этажам забегали военкоматские дядьки в зеленой форме. – Все с вещами на плац! Быстро!
Мы прихватили свои изрядно отощавшие рюкзаки и загремели ботинками по гулким лестницам вниз. На плацу всех кое-как построили в четыре шеренги, из соседнего подъезда вышли прибывшие, встали напротив.
– Слушать меня внимательно! – обвел взглядом рекрутов старший из офицеров.
– Я начальник эшелона, капитан-лейтенант Минин! Сейчас в нашем сопровождении (кивнул на молча стоявших моряков) вы отправитесь на погрузку, сядете в поезд и последуете на Балтийский флот. Всем ясно?!
– Ага, ясно, – вразнобой шелестнуло по шеренгам.
– Командуй, – повернул капитан голову к старшему лейтенанту.
Тот вышел вперед и заорал, – р-равняйсь! Смирно! Шеренги подобрались.
– Напра-во!
Одни повернули направо, другие налево (кто-то упал), шаркая подошвами тронулись.
Бдевшие у металлических ворот двое солдат в пилотках и рыжих бушлатах, развели в стороны их тяжелые створки, призывники вышли наружу. Впереди офицеры, по бокам и с тыла моряки. Мы в середине.
От ворот, пройдя одной из улиц, с многоэтажными домами, перед которыми желтели тополя, а по асфальту летала опавшая листва, направились в сторону железнодорожного вокзала.
По дороге встречались прохожие. Многие останавливались, улыбались и глядели вслед. Понимая, кто мы такие.
А одна бабуля, шествующая куда-то со старичком, – всплеснула руками. – Ахти! Никак их в тюрьму ведут. С охраной.
Видок у нас был еще тот. В мятой одежде, на многих шапки с ватниками и тощие рюкзаки за плечами.
– Это рекруты, мать, – знающе ответил старик.– А ведут их флотские. Хорошо служите сынки! (тряхнул сухоньким кулаком) Не забывайте, вы с Луганщины!
– Будь спокоен, дед! – прокричал кто-то из ребят.– Не забудем!
– Атставить разговоры! – рявкнул на него шагавший сбоку моряк. – Прибавить шагу!
На вокзале расхлябанный строй проследовал на самый дальний перрон, где уже ждал пассажирский поезд. Со стоявшими у зеленых вагонов проводниками.
Нас остановили, развернули к составу лицом и, сверяясь со списком, пересчитали.
Затем капитан – лейтенант определил порядок посадки.
– Всем, начиная с первого, занимать плацкартные купе по семь человек! – поднял вверх руку в лайковой перчатке. На станциях из вагонов не выходить! И что б мне никаких Шуриков!
Кто такие Шурики, мы знали, но выражение понравилось.
Далее он снова передал командование заместителю, а сам, заложив руки за спину, враскачку пошагал в голову поезда.
– Начиная справа по одному, пошел! – ткнул в последний вагон пальцем старший лейтенант. Строй зашевелился.
Пока суть да дело, наша компания, стоявшая в шеренге рядом договорилась: кто влезет первым, сразу рвет вперед и занимает свободное купе на всех. Веселей будет ехать.
Так и получилось. Маленький и шустрый Вовка, забравшись в очередной пустой вагон первым, оккупировал там среднее купе и, отпихивая желавших туда попасть, орал, – топай дальше, занято!
За ним подвалили мы, сунув в рундуки мешки, уселись на нижних полках.
Минут через двадцать колготня в поезде прекратилась, и по проходу со строгим видом проследовал старший лейтенант, оставляя в каждом вагоне по матросу.
Затем снаружи донесся длинный гудок (по составу прошла дрожь), лязгнули сцепки, и состав тронулся.
– Ну, вроде поехали, пацаны, – сказал Саня, расстегивая ватник. За стеклом моросил мелкий дождь, они стали мутными.
Вскоре Ворошиловград остался позади, за окнами поплыла осенняя степь, с темневшими в ней посадками и белыми хатками сел под серым небом.
Затем по купе прошел высокий, оставленный в вагоне матрос, в форменке с бледно-синим воротником, несколькими значками на груди и тремя лычками на погонах.
Он переписал всех блокнот и назначил в каждом старших. У нас, как и ожидалось, Сашку.
– Товарищ сержант, – поинтересовался тот.– Как тут с кормежкой? А то все, что взяли из дому, уже подъели.
– Я не сержант, а старшина 1 статьи, – хмыкнул тот. – С хавкой* будет все нормально.
Потом он, захватив с собой четырех призывников, ушел в начало поезда.
Через некоторое время, кряхтя, те доставили в купе проводника, несколько картонных коробок и чем-то туго набитые мешки. От которых пахло хлебом.
Затем старших по купе, с пустыми рюкзаками, вызвали туда, и вскоре Сашка вернулся с семью жестяными банками без наклеек (граммов по триста в каждой), тремя кирпичами хлеба, четвертью пачки рафинада и цибиком* грузинского чая.
– Вот, получил на всех, – выложил все на откидной столик. А в титане готов кипяток. Давай кто-нибудь туда с кружками, пока не набежали.
Мы тут же извлекли из рюкзаков кружки, а к ним ложки (такие полагалось иметь всем), Степка с Витьком, нанизав их на пальцы, отправились за кипятком, я принялся вскрывать раскладным ножом банки, а Вовка своим хлеб.
Вскоре все уписывали за обе щеки ломти черняшки, намазанные волокнистой, с жирком, тушенкой (в магазинах такую не встречали), а еще сваренные вкрутую яйца, запивая все горячим сладким чаем.
Насчет отсутствия продуктов, Саня немного загнул. У нас еще оставался изрядный шмат домашнего сала с прорезью, круг одесской колбасы несколько банок сгущенки и вот эти самые яйца.
– Не хило, – рыгнул Вовка, первым отвалившись от еды. – Пойду курну в тамбуре.
Подкрепившись, мы убрали со стола, жизнь показалась лучше.
В дальнем конце вагона кто-то забренчал на гитаре, а потом стих, мы с Сашкой переглянулись.
– Сбацаешь? – предложил он.
– Можно,– кивнул я.
– Тогда я щас. Встал и направился в ту сторону.
Через пять минут вернулся и сунул мне в немецких наклейках «Шиховскую»*. Были тогда такие, переводные. С красивыми девицами.
На гитарах – семи и шестиструнных, я неплохо играл. И почти год до призыва, на электрической, в составе вокально-инструментального ансамбля (их тогда называли ВИА) в одном из шахтерских клубов, на танцах.
Для начал, перебирая струны, исполнил популярный тогда «Дом восходящего солнца», а когда отзвучал последний аккорд, ребята попросили,– давай песню про осень.
Репертуар у меня был обширный, знал их до сотни. В том числе зэковских (в нашем городе было их немало), бардовских и всяких прочих.
Эта друзьям нравилась особенно.
Клёны выкрасили город,
Колдовским каким-то цветом.
Это скоро, это скоро,
Бабье лето, бабье лето
выдал под звон струн первый куплет, и рожи у них стали мечтательными
Что так быстро тают листья -
Ничего мне не понятно…
А я ловлю, как эти листья,
Наши даты, наши даты
продолжил
А я кручу напропалую,
С самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую -
И не больше, и не меньше
перешел на восьмерку*. А когда поднял глаза, в проеме высился старшина. Я хлопнул ладонью по струнам и замолчал.
– Давай-давай, пой – уселся он сбоку от Вовки с Серегой. – Мне Высоцкий очень нравится
Только вот ругает мама,
Что меня ночами нету,
Что я слишком часто пьяный,
Бабьим летом, бабьим летом
продолжил я, и он внимательно слушал. А когда песня закончился, – поцокал языком.
– Ну, ты кореш, прямо артист. Уважаю.
– Он у нас и на баяне шпарит, мама не горюй,– прогудел рядом Сашка.
– Да ладно,– смутился я. – Так, немного играю.
– Ну, баяна я в поезде не видал, развел руками старшина – так что давай, спой еще чего-нибудь. У тебя здорово получается.
Поочередно я исполнил романс «Утро туманное», за ним бардовскую «Гостинцу», а в заключение «Сумерки».
К тому времени у нашего купе собралось целая толпа призывников. Все тоже внимали.
Примерно через три часа поезд прибыл в Донецк, концерт закончился, все разбежались и припали к окнам.
На перрон вышли оба офицера (теперь у них болтались у колен кобуры) и приняли новую группу призывников в сопровождении матросов. Еще человек двести.
– И этих загребли на три года,– довольно сказал кто-то. – Глядите, хари какие кислые.
Спустя короткое время эшелон тронулся, снова загремели стрелки, колеса отстукивали километры.
Наступил вечер, поужинали салом с остатками хлеба и стали готовиться ко сну.
Для начала, вынув из рюкзаков туалетные принадлежности, навестили туалет с брякавшим унитазом, почистили зубы и умылись, затем вернувшись назад, развернули, лежавшие на средних полках матрасы.
Подушек, и постельного белья не полагалось. Впрочем, после пропахшей карболкой военкоматской казармы, где мы припухали три ночи на голых двуярусных топчанах, вагон был просто раем.
Сняв ботинки, я забрался на свою багажную полку, сунул под голову свернутый ватник и устроился вполне прилично.
Вскоре проводник выключил верхний свет (в вагоне стало темнее), бубнение и смех за переборками стали затихать, а затем в его разных концах возникли храп и сонное бормотанье.
Я же пока не спал, к чему была причина.
Как и все другие, перед отправкой, мои родители организовали сыну проводы. Для чего на октябрьские праздники забили кабана, мама наварила холодца и наделала с тетками колбас, а мы с отцом доставили из магазина бочку пива, ящик «столичной» и наварили из яблок крепчайшего самогона.
Родни в то время у нас имелось будь здоров. Только на нашей Луговой жили четыре семьи: я с родителями и сестренкой, три деда с бабушками (один двоюродный) и семья маминого брата.
А на руднике Краснополье, еще дядья и тетки. Всего человек двадцать, если без детей. Было бы еще больше, но трое погибли на фронте.
Вечером 12-го ноября (отправка была тринадцатого), принаряженная родня сидела за накрытыми столами в зале строго по ранжиру.
Посередине внушительные деды (внук между ними), затем бабушки, мама с отцом, дядья и тети. Еще полагалось быть невесте – такая традиция. Но ее у меня не было. С девчонками гулял, но в сердце ни одна не запала.
Все без исключения мужчины служили в армии, а многие воевали.
Дед Левка рядовым в Первую мировую, в корпусе генерала Брусилова в Австро-Венгрии и Галиции, дед Никита (казачий вахмистр и георгиевский кавалер) на Дону, сначала за белых, потом за красных; дед Егор тоже был из казаков и в Гражданскую махал шашкой. Он был первым в городе кавалером ордена Трудового Красного Знамени, который в 1930-м, получил в Харькове лично от Косиора*.
Отец же, артиллерийский лейтенант, прошел две войны – Финскую и Великую Отечественную, а его, оставшийся в живых двоюродный брат – служил в коннице Доватора*.
Меня, как водится, поздравили с призывом на службу, и дали наказ. Служить как все мужчины в роду. Честно и достойно. После чего все опрокинули по рюмке и принялись закусывать.
Далее выпили по второй, и процесс пошел полным ходом. За столом пошли разговоры, раздавался веселый смех, и только мне было грустно.
Ближе к полуночи, когда родичи стали петь песни, а некоторые плясать под баян, отец пригласил меня с собой и остриг в летней кухне «под ноль». На отправку надлежало явиться в таком виде.
А на утренней заре (застолье с перерывами на перекур продолжалось) мы с ним вышли со двора, чтобы встретить заказанный автобус.
Тут батя мне и наказал, чтобы со службы я поступил в военное училище. Очень хотел видеть сына офицером.
И еще добавил, что пять лет после войны, сидел в лагерях «Дальстроя» за убийство польского офицера.
Я опупел. Отец был уважаемый в городе человек, поочередно руководил несколькими шахтами, а еще являлся членом горкома. Ни от мамы, ни от родни, я ничего подобного не слышал.
– В анкетах это не указывай,– продолжил он. – В пятьдесят третьем меня реабилитировали, восстановили в партии и вернули награды.
Потом вдали мигнул свет фар, и вскоре к дому подвернул автобус. Все погрузились в салон и отправились в военкомат, на площади перед которым состоялся митинг.
На нем с трибуны поочередно выступили первый секретарь, военный комиссар полковник Кухарец и начальник шахтоуправления Хорунжий.
Они призывали новобранцев не ударить в грязь лицом и показать, как служат горняки, а потом вернуться для трудовых подвигов. Некоторые провожавшие даже прослезились.
Ну а после всех призывников, многие из которых не вязали лыка, усадили в «ЛАЗ»* и отвезли в область.
Тогда этот разговор с отцом на время забылся, а сейчас вот всплыл в памяти. Теперь конечно хотелось бы узнать у него подробности, но будет это не скоро.
Кстати, пришибить человека он мог вполне. По натуре был взрывным, жестким и решительным. На шахтах, которыми руководил, трудилось немало бывших заключенных, но он держал всех «в узде». Регулярно перевыполняя план и выплачивая горнякам самые высокие в шахтоуправлении заработки.
В этой связи запомнились два случая.
Когда мне было лет пять, как-то летом в выходной, отец с мамой, захватив приятеля с женой и меня, отправились на нашем «Москвиче» отдохнуть на Чернухинское озеро, километрах в тридцати от города.
За рулем он никогда не выпивал, так было и в тот раз. Возвращались мы домой вечером, и на подъезду к Брянке, были остановлены двумя сотрудниками ГАИ, стоявшими на обочине рядом с мотоциклом. Оба были навеселе, что сразу бросалось в глаза, но «при исполнении».
Старший потребовал у отца права, он вышел из машины и предъявил.
Тот просмотрел их, а потом заявил, что отец пьян (батя возмутился).
Затем между всеми тремя завязался «крупный разговор», в ходе которого старший выхватил из кобуры пистолет, направил на отца и заорал, – руки вверх! Ты задержан!