В следующий момент оружие оказалось у отца, а гаишник получил кулаком в ухо.
Хрюкнув, он полетел в кювет, фуражка покатилась по асфальту.
Батя развернулся к другому – тот крупными скачками убегал в степь. Как заяц.
Все в машине сидели бледные, а я от страха подвывал – очень перепугался.
Он же сунув пистолет в карман, поднял валявшееся на земле удостоверение, сел в автомобиль и завел двигатель.
– Коля, тебя посадят,– всхлипывала мама.
– Это вряд ли, – последовал ответ. И машина набрала скорость.
В городе отец высадил всех на нашей улице и уехал. Как потом выяснилось, в горком. Там он сдал трофей дежурному инструктору, сообщив, что случилось, а затем прошел освидетельствование в больнице на предмет трезвости.
Как и ожидалось, алкоголя в организме не было.
На следующее утро к нам приехал начальник ГОВД*, с просьбой замять дело. Отец не возражал при условии, что тех двоих уволят со службы.
– Им не в милиции служить, а хвосты волам крутить, – сказал он тогда майору.
Начальник согласился.
Когда же он уехал, я спросил, – пап, а зачем ты отнял у милиционера пистолет?
Он взъерошил мне волосы и сказал. – Условный рефлекс, сын. Я с войны перепуганный.
Второй случай произошел, когда я ходил в третий класс, и я до поры о нем не знал.
Отец в то время был начальником шахты «Давыдовка-3», находившейся неподалеку от нашего поселка. Работали там полторы сотни горняков, на двух молотковых лавах. И в их числе десяток бывших «зэков». В городе имелся лагерь строгого режима, а в соседнем районе еще два – общего. Воспитывавших по лозунгу «На свободу с чистой совестью».
Отдельные «перековавшиеся», отбыв срок, устраивались на шахты, прельщенные высокими заработками.
Как-то в ночную смену (батя был дома) трое таких явились пьяные, а когда дававший наряд горный мастер запретил им спуск в лаву, проломили тому обушком*голову.
Мастера в беспамятстве утащили в шахтный травмпункт, вызвали милицию и позвонили домой начальнику.
Когда тот приехал, – хулиганы стали орать, щас и тебя уроем падла!
Отец в конфликт вступать не стал, открыл свой кабинет и пригласил всех троих для разговора.
Через минуту внутри что-то упало, потом еще раз, послышался звон разбитого стекла, а затем вышел батька.
– Вяжите тех двоих, – кивнул он шахтерам на дверь. – А третий сбежал. Жидкий оказался на расправу.
Оба приглашенных валялись на полу, оконное стекло было высажено вместе с рамой.
Далее приехала милиция, составив протокол, после чего связанных увезли и, добавив очередной срок, вновь отправили на перековку.
Отцу же по партийной линии влепили выговор «за низкую трудовую дисциплину на предприятии».
Этот случай мне рассказал тот самый мастер, ставший впоследствии начальником участка, у которого на втором курсе техникума я проходил практику.
Когда же я поинтересовался у родителя, чем он лупил тех зэков, – отец сжал кулак и показал, – вот этим. А затем добавил, – желаешь, покажу фокус?
– Ага,– кивнул я.
– Неси обрезок сороковки* и половой гвоздь.
Я сбегал в сарай, покопался там и притащил что требовалось.
Батька положил обрезок на табуретку, угнездил шляпку в ладонь и зажал его меж пальцев.
– А теперь смотри (поднял вверх руку).
В следующую секунду она мелькнула вниз, «трах! наполовину вошел гвоздь в дерево.
–Ничего себе, – выпучил я глаза, а затем перевернул табуретку. Пробив все насквозь, острие вышло наружу.
– Я сынок, – усмехнулся отец, – на фронте кулаком барану на спор лоб раскалывал. А он у него крепче, чем у быка. Такое вот дело.
– Научишь? – загорелся я.
– В свое время, – закурил он беломорину.
Кстати, по виду родителя этого не скажешь. Он у меня среднего роста, худощавый, но, как у нас говорят «жилистый».
Ближе к полуночи (сон не шел) была остановка в Харькове. Там я после окончания техникума, по настоянию отца, поступал в танковое училище, но не прошел по конкурсу.
Я спустился с полки вниз, сунул ноги в ботинки, и, прихватив из лежащей на столике пачки сигарету, прошел по спящему вагону в запертый тамбур.
Там чиркнул спичкой, закурил и, глядя в дверное окно, стал наблюдать ночную жизнь вокзала.
По ярко освещенному перрону, взад и вперед сновали пассажиры с чемоданами, грузчики катили тележки с багажом, вокзальный репродуктор женским голосом гнусаво сообщал, «на первый путь прибывает скорый поезд Москва-Харьков».
Я вздохнул (теперь эта другая жизнь) дососал сигарету и сунул бычок в висевшую на поручне, жестяную банку.
Утром мы проснулись в России. Здесь уже кое-где белел первый снег, лужи затянул ледок, в вагонах похолодало.
Мне же, на третьей полке было, как говорят, вполне. Белая труба вверху оказалась отопительной, и неплохо грела.
Далее последовал Брянск, где в эшелон посадили десятков пять южных парней. Одни по виду были кавказцами, а другие азиатами. Все одеты не по сезону. На кавказцах тонкие болоньевые плащи, остальные в тюбетейках и длинных полосатых халатах. Все скрюченные и дрожащие.
– Видать давно едут, – сказал любопытный Степан. – Надо будет сходить, пообщаться.
– И на кой они тебе? – покосился на него Вовка.
– Сменяю свою кепку на тюбетейку. Для смеху.
Практически на всех крупных станциях, где воинский эшелон останавливался, на перроне тут же появлялись торговцы водкой.
Они продавали ее «из-под полы», за двойную, а порой и тройную цену. Все окна были наглухо закрыты, кроме тех, что были в туалетах. Их вместе с дверьми, нашедшиеся умельцы умудрялись открывать и по тихому «отовариваться».
Не оставались в стороне и мы, покупая одну-две бутылки. Тем более, что деньги у всех имелись. Зарабатывали прилично.
Потом в одном из вагонов несколько рекрутов здорово наклюкались и пытались учинить дебош. Жестоко подавленный старшинами.
В поезде тут же провели шмон*, нашли припрятанное спиртное и изъяли, а виновных оправили драить туалеты. Чтобы блестели, как у кота яйца.
С этого дня режим был усилен: как только подъезжали к очередной станции, моряки, натянув бушлаты с бескозырками, выпрыгивали наружу и прогуливались вдоль состава, высматривая спекулянтов горячительным.
Одного такого, самого настырного, они поймали на горячем. Тот пытался сбыть товар открывшему тамбур проводнику.
В результате сумку с водкой у торгаша отняли, и все находившиеся там бутылки капитан-лейтенант лично разбил вдрызг о рельсы.
Процесс мы с интересом наблюдали из окон, он был явно воспитательным.
За время пути, наша группа близко сошлась со старшиной, который продолжал заходить в купе и слушать мои песни. Гитару на время уступил владелец.
– Вот доставлю вас к месту, – мечтательно говорил старшина, – и сразу в запас. В свой Рыбинск.
Одновременно он рассказывал нам об эсминце, на котором служил. С юмором и интересно.
– Товарищ старшина, – как-то поинтересовался Степан, а почему у вас клеша без ширинки?
– Все очень просто, – подмигнул тот. – Чтобы в увольнении удобнее было трахать девчат. Отстегнешь клапан и вперед, брюки снимать не надо.
– Га-га-га! – довольно заржали мы. – Умно придумано.
– А что означает эта круглая нашивка на рукаве, – невозмутимо продолжал Чмур (он всегда был серьезным).
– Это браток, нарукавный штат, означает мою специальность. Видишь на ней две скрещенных пушечки? Они говорят, что я корабельный артиллерист. Тому, кто понимает.
Вопросов о будущей службе задавали мы немало. И на все их старшина доходчиво отвечал, а мы запоминали.
Помимо пайка (к нему добавился плавленый сыр), несколько раз нас кормили в пути горячим супом. Вкусным и наваристым. Его доставляли из вагона-ресторана где хранились расходные продукты, дневальные.
Через две недели путешествия по бескрайним просторам Родины, оставив позади Брянск с Великими Луками и Псков, эшелон прибыл на станцию «Красная горка» Ленинградской области.
Было раннее утро, мороз и сугробы искрящегося под солнцем снега. Из осени мы въехали прямо в зиму.
Последовала команда выгружаться.
– Колотун* блин, – втянул в ватник голову Витек, когда мы спрыгнули на платформу. Уши у всех защипало.
На ней доставленных построили (состоялась прием-передача) поименно, и теперь уже другие моряки в черных шинелях повели колонну по заснеженной улице пристанционного поселка в сторону видневшегося вдали соснового бора.
–Хруп-хруп-хруп, скрипело под каблуками.
– Теперь хорошо бы сходить в баню, – сморкнулся на обочину Витька.
– Это да, – согласился шагавший рядом Саня.
Остановились у высоких металлических ворот с якорями, приваренными на створках.
Нас снова пересчитали, ворота открылись, пропустили колонну и закрылись, оставив за нашими спинами прошлую жизнь на гражданке.
Мы очутились на пересыльном пункте Дважды Краснознаменного Балтийского флота, гордо именуемом фортом «Красная Горка».
Форта, как такового, не наблюдалось.
Вместо него, обнесенная двухметровым сплошным забором из досок обширная территория, с расположенными на ней административными зданиями, деревянными бараками, складами и камбузом, над которым дымила высоченная труба.
В центре располагался обширный бетонный плац, со снующими по нему моряками и рекрутами.
Нас построили, пересчитали в третий раз и распределили по баракам, в которых уже ютились новобранцы, прибывшие ранее.
Эти деревянные строения, со стенами из тонких досок и буржуйками* вместо печей, были рассчитаны максимум на пятьдесят-шестьдесят человек. Нас же гостеприимные балтийцы, набили в каждый барак не менее двухсот. Разве что не утоптали.
Новоселье сопровождалось далеко не радостными воплями аборигенов и гостей. Но хозяева и тут оказались на высоте.
Новичков построили на среднем проходе и внушительного роста главный старшина прорычал,– молчать, салаги! Здесь вам не у мамы! А чтобы было не так тесно – вещи к осмотру!
Присутствующая здесь же группа ухмыляющихся военморов быстро прошмонала наши рюкзаки, извлекая из них остатки пайка и одеколоны с лосьонами.
– Этого не положено! – многозначительно изрек старшина, – в части карантин! Всем ясно?
– Ясно, – уныло прогудел строй, глядя на отобранное, сложенное в плащ-палатку.
– Не слышу, – приложил он ладонь к уху.
– Ясно! – проорали мы.
– Ну вот, теперь другое дело (расплылся в улыбке). – Можно расслабиться.
Затем всех распределили по нарам, из расчета четыре человека на парный лежак, разъяснив, что ложиться на него нужно не вдоль, а поперек. Так теплее. Потом вывели на плац, вручили фанерные лопаты с длинными рукоятками и заставили чистить снег, в дальней его части.
Ровно в полдень, после сигнала корабельной рынды* висевшей на столбе, нас построили, и повели на обед, к стоявшему неподалеку камбузу.
Там было тесно, грязно и сыро. Одновременно кормили несколько сотен человек. Ели в верхней одежде щи с не проваренной капустой и перловку, чуть сдобренную комбижиром*. На десерт подали компот, с запахом браги и тараканами. Ушли голодными.
Снова чистили снег (теперь у каких-то складов) строились, пересчитывались, и это все при десятиградусном морозе. А одежда у нас осенняя, на «рыбьем меху». Ужин оказался таким же несъедобным, но есть его пришлось. В двадцать три часа последовали вечерняя поверка* и отбой.
В казарме, несмотря на скученность, стоял жуткий холод. Из щелей стен навевало сквозняком вместе со снежной порошей. На нары, с лежащими на них старыми матрацами, улеглись по четверо, поперек, как учили, не снимая шапок, пальто и ватников.
Над нами, вверху, кашляли азиаты. Кто-то из них плакал, время от времени тихо повторяя, «билат, билат, куда моя папала».
У двух, топящихся углем в проходе буржуек, уютно расположились опекающие новобранцев моряки. Они организовали ужин из отобранных у нас продуктов, запивая их водкой и разведенным в кружках одеколоном, переругиваясь из-за каких-то принесенных с собой шмоток.
Мы все это молча наблюдали с нар и впечатлялись.
– Вот тебе и флот, мать бы его еб,– прошептал лежащий рядом Витька.
– Да, дела, – вздохнул Вовка.
Утро. В казарме собачий холод. По углам вверху игольчатый иней, буржуйки погасли.
Вокруг них в живописных позах спали балтийцы, от которых разило сивухой и парикмахерской. На полу были разбросаны игральные карты, пустые бутылки и флаконы от одеколона. Здесь же валялись непонятно откуда взявшиеся два карабина.
Последующие дни, мало чем отличались от предыдущих. На пересылке царил невообразимый бардак.
У нас отбирали или вынуждали отдавать личные вещи, заставляли выполнять бессмысленную работу, вроде выноса на улицу и проветривания деревянных топчанов, и все время пересчитывали, резонно понимая, что от такой жизни кто-нибудь попытается удариться в бега. К маме.
Но и мы обживались. Посоветовавшись, подарили главстаршине имевшуюся у Витька электробритву, и он разрешил нам не ходить на камбуз.
Дело в том, что на пересылке имелось несколько сносных буфетов, в которых продавались продукты, ситро и курево. А у нас еще оставались деньги, заначенные в потайных местах. Слава богу, в дороге не все пропили.
В первый поход в буфет, расположенный за казармами, отправились впятером – всем землячеством. Те двое, которые ехали с нами в купе, куда-то подевались.
У буфета, расположенного в стороне от других зданий, переминалась очередь – человек двадцать, В основном кавказцы и азиаты.
Эти ребята приспосабливались везде. Впоследствии, на лодках, я их практически не встречал. Зато на камбузах, складах и в других «хлебных» местах, сынов гор и степей, хватало с избытком.
Пристроились в хвост очереди, советуясь, чего взять и сколько.
В это время, расталкивая локтями возмущающихся рекрутов, к витрине буфета нахраписто протиснулись трое парней в синих робах и шинелях погон. Не иначе такие же призывники, как и мы, но уже отправляемые в части.
– Кончайте хамить, пацаны! – попытался их урезонить их Витька.
– Молчи, блоха! – уничижительно взглянув на него, процедил самый рослый из тройки и, отпихнув очередного рекрута, протянул в окошко буфета червонец. Остальные громко заржали и добавили еще несколько оскорбительных фраз в адрес Костенко.
Не сговариваясь, мы подошли к витрине. Сашка уцепил согнувшегося у окошка верзилу за плечо, рывком повернул к себе и, не давая опомниться, съездил по морде.
Тот, взмахнув руками, опрокинулся на спину, а мы быстренько навешали оставшимся двоим. Метод был опробован и не давал сбоев.
– Чапайте отсюда,– зловеще прошипел Степка, когда все закончилось.
Подвывая и утирая розовые сопли, хулиганы потащили беспамятного приятеля в сторону казарм. А мы, пользуясь замешательством очереди, наспех отоварились хлебом, одесской колбасой и сгущенкой. Дополнив их несколькими бутылками полузамерзшего лимонада с сигаретами.
– Ловко вы их, – принимая деньги, рассмеялась грудастая продавщица в белом, одетом на пальто, халате. – Откуда такие взялись?
– Мы тетя, из Донбасса, – пробасил Сашка.
– Тогда ясно, – кинула она головой, – следующий!
Отобедали среди заснеженных сосен, в беседке за вещевыми складами.
После драки и еды, настроение улучшилось, на душе потеплело. Оставшиеся продукты упаковали в принесенный с собой рюкзак, зарыв его в снег под одним из деревьев.
– Запас карман не тянет, – сказал Вовка, поглаживая заплывающий глаз.
– Да и вроде как размялись, – зевнул Степка, после чего компания дружно загоготала.Что-что, а подраться шахтерня всегда любила. Профессиональная, так сказать, особенность.
В баню нас все-таки сводили. Она оказалось темной и обшарпанной. Там нас встретила местная обслуга из моряков и ручными машинками оболванила тех, у кого остались прически. Затем всем без исключения обрили лобки, выдали по четвертушке дустового мыла и загнали в моечную.