–…а-а-а! – накатывался многоголосый крик.
– Ударила артиллерия красных – поле впереди вспучили разрывы, по траншее прокатилась команда, – приготовиться к отражению атаки! Без команды не стрелять! Заклацали винтовочные затворы, расчеты приникли к пулеметам.
Когда до окопов оставалась метров восемьсот, последовала вторая, «огонь!», навстречу ударили залпы, длинно застрочили пулеметы.
Накатывавшая и вопящая масса, с шашками вытянутыми вперед, стала редеть, (всадники вылетали из седел, или рушились вместе с конями), атака захлебнулась.
Остатки, развернувшись, в панике понеслись назад. Вслед захлебывались пулеметы, вразнобой били винтовки.
– Ну, што, Саша? Дали мы им, мама не горюй! – блестя глазами, покосился Рогов на Ковалева, давшего очередной выстрел по убегавшим.
– Дали, – выщелкнув затвором гильзу, отложил тот винтовку в сторону, достал трубку, набив, пустил носом дым. В траншее, тут и там, тоже возник запах махорки, бойцы отходили от боя. Позади тащили носилки, уводили в тыл раненых.
На поле, тут и там, лежали убитые, дымились воронки, припадая на ногу, бродил оседланный жеребец без всадника.
– Жалко, что разбили кухню,– сказал кто-то из курсантов. – Щас бы в самый раз пожрать.
Затишье длилось примерно час (ездовые подвезли десяток ящиков патронов) расчет «максима» стал набивать ленты, остальные поправляли бруствер – ждали новой атаки, и она началась. Небо к тому времени прояснилось, из-за туч неярко проглянуло солнце, начало теплеть.
А потом со стороны, куда отступила конница, раздался неясный гул, вскоре переросший в рокот. Из легкого тумана возникли две тени, обретшие непонятные очертания.
– Что они еще задумали? – прошелестело по траншее, все напряглись.
Тени между тем материализовались, превратившись в две химерные, похожие на утюги конструкции. Все увеличиваясь в размерах и железно лязгая, они, в синих выхлопах, медленно ползли вперед.
– Это английские танки, – обернулся один курсант. – Видел один такой на Северном фронте под Архангельском. Жуть.
Бронированные чудовища меж тем, разошлись по сторонам (один пошел в стык с соседями) а за ними возникли цепи пехоты.
– Одна, вторая, третья, – прищурившись, считал Сорокин.
– Да, гранатой такого не возьмешь, – перешептывались курсанты, вглядываясь в невиданную технику.
Затем обе машины ударили из бортовых пушек и пулеметов (над головами пронесся свинцовый смерч) из траншеи кто-то выскочил и, бросив винтовку, петляя, как заяц, побежал в тыл.
– Назад! – обернулся начальник курсов, а потом навскидку выстрелил из револьвера – беглец, сломавшись пополам, зарылся лицом в песок.
Позади рявкнули батарейные трехдюймовки (два снаряда вздыбили землю перед танком), а последний попал в нижнюю часть башни. Голиаф, взревев двигателем, развернулся бортом, дернулся и затих.
– Огонь по пехоте! – раздалась команда, вслед за ней ударил дружный залп, зачастил «льюис», к нему присоединился «максим». Набегавшие за танком цепи смешались, отстреливаясь, стали отступать. Мигом позже из люков выскочили несколько, в черной коже, пригнувшись, кинулись вслед.
– А, не нравится! – заорал кто-то из матросов – всех срезала прицельная очередь.
Вторая машина, ползущая на соседей, огрызаясь пулеметами, тоже попятилась назад, за отступавшей пехотой
Когда все растворилось вдали, и стрельба стихла, в траншее послышались возбужденные голоса, матерки и даже смех – ну мы им и дали, братцы!
– Молодцы, канониры! – высунулся кто-то из окопа.
– Учитесь, пехтура! – басовито откликнулись за орудиями.
По траншее передали – взводных к командиру. Александр, придерживая на боку кобуру, поспешил вдоль траншеи. Переступил бойца, которому второй бинтовал голову, а потом убитого с распоротым осколком животом.
За поворотом, в одной из пулеметных ниш, оборудованных под наблюдательный пункт, уже стояли два комвзвода – Лемешев и Приходько, а начальник курсов в бинокль рассматривал подбитую машину, до которой было саженей* полтораста.
– Что по этому поводу мыслите? (обернувшись, опустил).
– Гарно сработали пушкари, – тряхнул мосластым кулаком Приходько.
– Влепили по первое число, – поддержал Лемешев.
– Хорошая огневая точка, – сказал последним Александр.
– Вот это правильно, – кивнул начальник. – Я бы сказал, стратегическая. Так что, Ковалев, бери четырех курсантов и по-пластунски туда. При новой атаке нас поддержите.
– Есть,– козырнул взводный, поспешив обратно.
– Значит так, – вернувшись, обратился к своим. – Приказано использовать английский танк, под огневую точку. Я старший, нужны еще пять.
– Я пойду, – сказал Рогов.
– Мы тоже, – добавили Янсонс с Жариковым и матрос из отряда Сорокина, пояснив, что в прошлом комендор*.
Оставив за себя Савицкого (из бывших юнкеров), Ковалев с группой, захватив винтовки, перевалили бруствер. Прячась в воронках, за трупами лошадей и убитыми белогвардейцами, через полчаса подползли к химерной громаде танка.
Даже сейчас, неподвижно застыв, он вызывал оторопь. На зеленой, в пулевых отметинах броне рядами шли плоские заклепки, холодно блестели траки широких гусениц, по бортам торчали две куцых пушки, вверху пулеметы.
– Вон та-мм вход, – просипел Янсон, подобрались к открытой броневой двери сбоку, через порожек поочередно влезли внутрь.
– Ну, прям как на корабле, – почмокал губами Рогов.
– Ага – подтвердил комендор, остальные завертели головами. Сверху лился электрический свет, в центре, под кожухом, тускло блестел двигатель, в поворотных башнях виднелись замки орудий, впереди, уронив разбитую голову на штурвал, застыл на сидении офицер в кожанке с золотыми погонами.
– Знакомая система, – прильнув к прицелу пушки, завертел поворотный механизм комендор, назвавшийся Костей.
– И снарядов навалом, – ткнул грязным пальцем Жариков в похожие на соты кокоры*, остальные проверили четыре пулемета «Гочкис» с заправленными в них кассетами.
– Жаль, огонь можно вести только с одного борта,– пощелкал затвором Ковалев.
Рогов в это время прошел узким проходом к офицеру, вытащив того с сидения и обернулся к Жарикову, – Серега, выкинь отсюда его благородие. Тот, уцепив за плечи, проволок офицера к двери, и, вытолкнув наружу, задраил изнутри клинкет.
– Хлопцы, тут и жратва есть! – радостно заорал отделенный, вытащив откуда-то ящик консервов и упаковку галет. – Там еще коробка сахара и цибики с чаем.
Получив по банке, вскрыли ножами (внутри оказалась свинина в желе) подкрепились, хрустя поджаристыми хлебцами, затем похрустели рафинадом, запивая водой из фляги.
– Да, так можно воев-вать,– сытно икнув, прислонился к холодной броне Янсонс.
Оставшись у одного из пулеметов наблюдать, взводный приказал всем отдыхать. От еды бойцы осоловели, глаза слипались, на землю опускались сумерки, моросил мелкий дождь. Спустя час, его сменил Рогов.
– Видать атаки сегодня не будет, – широко зевнув, задымил цигаркой. – Так что Саша, припухай пока. Завернувшись в шинель и опустив клапана буденовки, Ковалев провалился в сон.
Разбудил всех железный стук в дверь и глухой голос снаружи, – вы там живые?
– Кто? – взвел курок взводный, остальные тихо передернули затворы.
– Это я, Воробьев, притащил вам шамовки*,– открывайте.
Ковалев молча кивнул, Рогов провернул клинкет, внутрь залез тяжело сопевший мокрый курсант, с вещмешков на спине (задраил).
– Вот, вареная конина, начальник с комиссаром прислали, – сняв, опустил на пол.
Сидевшие в танке переглянулись, взводный раздернул горловину, и сидор набили под завязку консервами и рафинадом с чаем. А когда гонец умял банку, его отправили обратно. Рогова сменил Костя, в машине снова раздался храп.
Под утро ударил морозец, поле заблестело инеем, все до костей промерзли. Фонари на подволоке едва теплились, не иначе сели батареи.
– Начинали бы уже скорей, – бубнил Рогов. – Тут точно дуба дашь.
Словно в ответ на пожелание, со стороны белых в небе прошелестел снаряд, разорвавшись в глубине красной обороны, по всему фронта началась канонада.
– По местам! – встал за пулемет взводный, Рогов за второй, Костя шагнул к орудию, Янсонса с Жариковым определили на подноску снарядов.
Теперь в наступление шли пять цепей, конницы не наблюдалось.
– Огонь по моей команде,– передернул затвор «Гочкиса» Ковалев, Костя вогнал в ствол снаряд, поданный латышом, Жариков встал со вторым рядом.
Когда цепи подошли ближе, первая оказалась офицерской. В табачного цвета шинелях с погонами, сине-красными шевронами на рукавах, начищенных сапогах и лихо заломленных фуражках.
– Хорошо иду-тт, – оценил Янсонс. – Как на параде.
– Щас мы им устроим парад, – злорадно сказал Костя.
Вскоре стали хорошо видны лица, ветерок донес слова команд, а когда цепи перешли на бег и над полем загремело «ура!», из окопов и траншеи позади, ударили залпы.
– Не пора, командир? – обернулся от борта Рогов.
– Пусть подойдут ближе.
Огонь открыли, почти в упор, прямо в орущие рты – крики перешли в истошный вой. Первую цепь выкосили всю, остальные заметались по полю, ряды редели. Машина наполнилась дымом пороховых газов, то и дело рявкало орудие.
Затем тишина – впереди никого не было. От края и до края валялись трупы, среди которых стонали раненые.
– Вот и все, – утер грязный пот с лица Рогов, а Ковалев, глядя в смотровую щель воспаленными глазами прохрипел, – страшно, когда русские убивают русских
Остальные, привалившись к броне, молчали, зевая от недостатка воздуха.
Наступление в очередной раз провалилось, наступила затишье.
За этот бой всем пятерым, комполка объявил перед строем благодарность, взводного наградил серебряными часами.
Рабочие с Путиловского отряда занялись ремонтом танка (повреждения оказались незначительными), а на борту вместо надписи «Белый солдат», начертали суриком новую – «Красный пролетарий».
Наступило короткое затишье, во время которого дивизию посетил член Реввоенсовета Западного фронта Сталин, возглавлявший оборону Петрограда. Заехал он и в полк, который выстроили для встречи. Миновав, питерских рабочих с матросами, остановился перед красными курсантами, где сопровождавший командир полка, наклонившись, о чем-то коротко доложил.
Затем группа подошла к стоявшему на правом фланге Ковалеву, и Сталин, глядя снизу вверх, спросил, – так это вы организовали в танке огневую точку?
– Я! – вздернул взводный подбородок.
– Как зовут и откуда?
– Александр Ковалев. Из Белоруссии.
– Наградили товарища (обернулся).
– Не успели, – ответил комиссар.
Сталин помолчал, вынул из кармана шинели трубку, протянул курсанту, – держи, Ковалев на память.
Что перед ним сподвижник Ленина и член ЦК партии, Александр знал из политинформаций и газет, но видел впервые. Самым же крупным из начальников, которых встречал, был командир дивизии. Рослый и видный человек с громогласным голосом.
В отличие от него, Сталин был среднего роста, худощавый, с оспинами на лице и густыми усами. Говорил негромко и с акцентом. Особенными были глаза под буденовкой. Карие, чуть прищуренные и внимательные.
Когда начальство уехало и строй распустили, курсанты столпились вокруг, – покажи трубку. Александр раскрыл ладонь.
– Настоящая пенковая* – сказал со знанием дела Савицкий.
Глава 4. Ранение. Снова дома
Вот пуля пролетела и – ага…
Вот пуля пролетела и – ага…
Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…
(Из старой песни)
Через неделю началось контр – наступление Красной армии. Войска Юденича без боя оставили Гатчину, их выбили из Волосово с Лигово, оно успешно развивалось по всему Западному фронту. К середине ноября дивизия, куда входили красные курсанты, громя врага, при поддержки бронепоезда «Черноморец», освободила Ямбург*.
Это был небольшой городок со старинным собором и ратушей, застроенный кирпичными домами, через Лугу дыбился фермами, взорванный мост.
После короткой передышки начались боевые действия на границе с Эстонией, получившие название «Нарвская операция», с жестокими боями в заболоченной, местности, где дороги заменяли наводимые бойцами гати, наступил декабрь.
В одном из таких боев, при атаке на укрепления врага, Александра тяжело ранило. Снарядный осколок разворотил левое бедро, повредив мышцы и сосуды. Истекающего кровью взводного, наскоро перевязав, отправили в тыловой лазарет, где сделали операцию, а затем в один из госпиталей Петрограда, там началась гангрена.
Сделали вторую, не помогло, хотели отнять ногу.
– Только попробуйте, – горячечно заблестел глазами. Первого кто тронет,– убью. Несите обратно в палату.
Посовещавшись, решили лечить, предупредив о последствиях, и свершилось чудо. Что помогло – неизвестно. То ли крепкий организм с железной волей, а может искусство врачей. Скорее всего, то и другое.
В январе начал вставать с койки, потом с костылем подмышкой ковылять по палате, дальше по коридору. А когда наступил апрель, и в старом госпитальном парке набухли почки, стал, хромая, гулять с палочкой по дорожкам. Часто присаживался на скамейки, исхудалый, в больничном халате, посасывая свою трубку.
Затем состоялась военно-медицинская комиссия, признавшая негодным к дальнейшей службе, оформили документы на увольнение в запас и выписку. Из ворот госпиталя, Александр вышел в буденовке и бекеше, с тощим вещевым мешком на плечах и револьвером в кобуре, чуть приволакивая ногу.
На полученное денежное довольствие за истекший год, купил на барахолке подарки родне и Алесе, с Детскосельского вокзала* выехал на родину.
Обстановка в Белоруссии к весне 1920-го оставалась напряженной. Польские войска начали военные действия на Полесье, захватив Мозырь, Калинковичи и Речицу. В мае планировали взять Жлобин с Могилевым.
До родных мест Александр добирался неделю, сначала пассажирским, затем товарняком, а последние версты на перекладных. Страна лежала в разрухе, кругом царили голод и нищета, свирепствовал тиф – войне не было конца и края.
Уже на подъезде к городу, когда полулежа на тряской телеге, ехал по лесной дороге, из – за деревьев вышли двое с обрезами. Первый со словами «тпру» ухватил лошадь под уздцы, бородатый напарник передернул затвор, – слезай краснопузый.
В ответ грянули два выстрела. Дед на передке стал мелко креститься, Александр, сунув в кобуру наган, морщась, спрыгнул в траву, забрав у убитых оружие, вернулся.
– Едем дальше отец, трогай.
– А можно, сынок я зняму боты* у того што с бородой, – обернулся старик, – чаго им марно прападаць?
– Снимай, мне не жалко.
Возница быстро слез с телеги, стянул с ног убитого добротные сапоги и, вернувшись, спрятал под солому.
– Гэта ж кольки этих бандитов развелось (дернул вожжами), под городом кажен день грабят.
– Ничего, – ответил Александр, уложив обрезы в мешок и затянув лямку. – Теперь на двоих меньше.
Чериков, в котором не был почти три года, изменился. Дома обветшали, все три завода не работали, мельницы тоже, на улицах встречались редкие прохожие. В центре, с каменной церковью на мощеной площади, он расплатился с возницей, вскинул на плечо «сидор» и похромал дальше.
Миновав череду домов, вышел к реке, застроенной по берегу хибарами, остановился у одной, неказистой и вросшей в землю. Пустые окна крест- накрест забиты досками, двор порос репейником и осотом.
– Да, дела, – утер буденовкой лицо бывший взводный.
– Кого шукаешь, солдатик! – оглянулся (позади стояла женщина закутанная в платок и с кошелкой).
– Да никак Ляксандр? – открыла рот. – А казали тебя забили.
– Здравствуй тетка, Лукерья, брешут. Где мои?
– Так уже года два, как вернулись к себе в деревню. Работы тут нема, люди с голоду пухнут.