– А там, что, легче?
– Того не знаю.
– Ну, бывай здорова, – одел на голову буденовку и направился назад.
– Вот радости-то Антону, – покачала вслед головой соседка.
Деревня, где раньше жили и куда вернулись родители, звалась Ольховка, находилась в трех верстах от города. Когда вернулся к церкви, дед все еще стоял на площади возясь с упряжью.
– Послушай отец (помог затянуть супонь), довези до Ольховки, моих тут нету.
– Отчего ж не довезти, – сразу согласился тот. – Ты мне почитай жизнь спас. Мазурики* непременно бы забили.
Красноармеец снова влез в телегу, дед, взгромоздившись на седелку, чмокнул «но милая!» повозка загремела колесами. Оставив позади центр, спустились к реке, переехав ее по старому мосту, оттуда поднялись на пригорок, за которым открылось широкое, поросшее сорняками поле, с уходящей вдаль колдобистой дорогой.
Селение, куда въехали к полудню, было в три десятка дворов, за ним светлела речка с песчаным берегом, позади которой темнел бор.
– Давай, вон к той избе, – дернул кадыком Александр, указав на одну, у которой прозрачно зеленели две высоких березы. Изба была старой, но еще крепкой, огорожена жердяной оградой, из трубы на стрехе вился легкий дым.
–Тпру! – подъехав к усадьбе, натянул старик вожжи.
Прибывший неловко выбрался из телеги (та развернулась обратно), остановился у прохода, глубоко вздохнул, и направился во двор. Открыл дверь в избу, из сеней вторую, ниже, вошел внутрь.
У печи постаревшая мать ставила в угол рогач*, за столом у окна, сидя вполоборота, отец чинил хомут. Оба обернулись, потом мать, плача кинулась к нему на грудь, – Саша, сынок!
– Ну, будет, будет, я ж вернулся, – погладив по спине, обнялся с вставшим навстречу отцом.
– Мы уж тебя было похоронили, – стряхнул тот слезу с сивых усов. – А ты вона, как, живой.
– Живой, батька, живой, – рассмеялся сын. – А где браты с сестричками?
– Левка щас должен быть, поехал на хутора прикупить сена, а девки пошли на речку за водой.
В сенях дважды бухнуло, открылась дверь, появились две худенькие босоногие девочки, лет семи с интересом уставившись на незнакомца.
– Ну, здравствуйте! – сгреб их в охапку.– Я ваш брат Саша. Те застенчиво отворачивались (не узнали). Опустив, развязал стоявший на полу мешок, раздернул и вручил всем подарки: отцу яловые сапоги, матери пуховый платок, сестричкам цветные ленты и по жестянке монпасье.
– А как Алеся? – спросил у матери. – Жива, здорова?
– Слава богу, – вздохнула та. – Но ты, сынок к ней не ходи. Вышла замуж.
– Как?! – побледнел сын. – Когда?
– В прошлом годе (нахмурился отец). Прошел слух, что тебя убили, она и вышла за сына Маневича – Пашку. Уже и немовля* народилось.
Александр сел на лавку, опустил коротко стриженую голову. Мать опять вздохнула, а сестрички умолкли.
Потом во двор въехала телега, послышалось «тпру», в сенях заскрипели половицы и в открывшую дверь, пригнувшись, ступил кряжистый Левка.
– Братка! – выпучил глаза, гость встал, крепко обнялись.
– Ну, ты и вымахал, – сказал старший, отстранившись, – меня догоняешь.
– Стараюсь, – рассмеялся Александр, – но это вряд ли.
Чуть позже все сидели за накрытым столом в другой половине, Левка разливал из четверти по стопкам, дымчатый первак*.
– Ну, со встречей, – поднял свою отец. В нее звякнули еще три, выпили, стали закусывать вареной бульбой, квашеной капустой и черствым хлебом, два кирпича которого привез сын.
– Так, а где ж, Яник? – когда отец налил по второй, спросил Александр.
У того дрогнула рука (мать всхлипнула), Левка тяжело уставился в стол, а двойняшки испугано замолчали.
– Забили его с двумя хлопцами тамошние мужики прошлой осенью в Коморовичах – сказал отец. – Ночью залезли в церкву.
– Это же самосуд! – побледнел Александр.
– Тамошний поп сказал, святотатство ну и забили, – вздохнула мать. – Так что, схоронили Яника. Все надолго замолчали, а девчушки потихоньку выбравшись из-за стола, шмыгнули на улицу.
– Ну да бог им судья, – поднял стопку отец,– помянем. Выпили не чокаясь (мать пригубила), братья, насупившись, задымили махоркой.
– Знаешь тех мужиков? – покосился на Левку Александр.
– Четырех забрали милицейские и посадили. А один куда-то пропал – блеснул глазами старший.
Мать принялась убирать со стола, остальные вышли на двор, уселись рядком на призьбе*.
– Отсеялись? – поинтересовался Александр, глядя на гнездо аиста на соседней хате.
– А нечем, – вздохнул отец. – Зимой наехал продотряд, выгреб у всех ржицу подчистую и увез. Такое вот сынка дело.
– Называется продразверстка, мать их так, – заплевал цигарку Левка и пошел выпрягать щипавшую осот лошадь.
– Я смотрю, купили коня?
– Какой купили (махнул рукой отец) оставил тем годом какой-то обоз, раненого. Мы понемногу выходили.
Старший брат меж тем увел буланого в крытый камышом бревенчатый сарай и, прикрыв дверь, вернулся.
– У тебя случайно винтовочных патронов нема? (снова присел рядом). Я с германской принес винторез*, только три осталось.
– Черт, совсем забыл,– встал с призьбы Александр и прохромал в хату. Вскоре вернулся, протянув новенькую офицерскую папаху (тебе), а из кармана галифе достал горсть патронов,– больше нету.
– Теперь живем, – пересыпал в свой Левка.– А то в уезде банды шалят, на дальних хуторах вырезали семью и увели скотину.
С улицы во двор вбежали сестрички с берестянкой*, чинно подойдя к сидевшим вручили Александру – причастуйсь, дядя.
Внутри был холодный, чуть сладковатый березовый сок.
– Смачна, – выпив половину утер губы и вернул. А чего вы такие бледненькие? (погладил по головкам).
– Им бы молока, да коровы няма, – снова вздохнул отец. – На всю деревню три застались.
На ночь Левка с братом, прихватив старый тулуп, отправились спать в сарай. В стойле пофыркивал конь (звали Солдат), улеглись на прошлогоднем сене.
– Летом пахнет, – выдернул Александр пук.
– Это да, – закинул за голову руки Левка.– А вот скажи мне, на хрена нам эта советская власть? При царе еще можно было жить, а сейчас? Который год война, голод, тиф. Народу положили тьма, кругом нищета и разруха.
– Разобьем белых, устроим новую жизнь. Без капиталистов и помещиков.
– А продразверстка? Разве можно отбирать у крестьян последнее?
– Последнее нельзя. Но это временно.
– А я через неделю подамся на шахты в Луганск (повернулся к брату). На днях были вербовщики оттуда, дал согласие. Заработаю на корову с лошадью и вернусь. Обновим хозяйство.
– Батьки знают?
– Ага. Тем паче ты вернулся.
– Ну, тогда езжай,– сказал средний и уснул. В стрехе прошуршала мышь, всхрапнул конь и все стихло.
Утром он все-таки сходил к Маневичам. Кроме Алеси дома никого не было, встреча была грустной.
– Ты прости меня, Саня, – уставилась фиалковыми глазами. – Так вышло.
– Понимаю (отвел свои). А это тебе на память, – вынув из кармана, протянул золотое колечко с камешком. Та, взяв, заплакала, он развернулся и ушел.
А в памяти возникли плывущие высоко в синем небе аисты, они вместе на луговой копне и слова песни, что пела Алеся, – ты ж мая, ты ж мая перепелка… Тогда они были счастливы и поклялись всю жизнь быть вместе. Не вышло.
Когда вернулся, мать нажарила драников, попили чаю на смородиновом листе, и Левка повез брата в город. Надо было стать на партийный учет в укоме*.
Партийный комитет находился на той же площади, что и церковь, в купеческом из кирпича доме, у входа стоял часовой с винтовкой.
– Ну, ты пока решай свои дела, а я заеду на мельницу, глядишь, раздобуду жмыха, – становил телегу напротив Левка.
– Хорошо, – одернул гимнастерку Александр и направился к часовому. Предъявил алую книжечку, тот кивнув, пропустил внутрь.
Председатель укома, по фамилии Рактин, оказался лет сорока, худощавым человеком, с болезненным лицом и бородкой клинышком. Над столом висел портрет Ленина, сбоку стоял продавленный диван, а в углу сейф и вешалка с фуражкой.
Где воевали, товарищ? – указав на стул, просмотрел Ракитин партийный билет со справкой об увольнении в запас.
– Сначала на Польском, а потом Северо – Западном фронтах.
– Как со здоровьем? Гляжу, вы хромаете.
– Нормально.
– Значит так (вернул документы). Обстановка у нас сложная. Голод, бескормица и тиф, в лесах банды. Коммунистов на уезд всего семнадцать, предлагаю вам работу в укоме.
– Я не особо с ней знаком,– пожал плечами Александр.
– Ничего, не боги горшки обжигают. Стаж у вас с семнадцатого, бывший красный командир, справитесь. Когда приехали и где живете?
– Вчера. У родителей в Ольховке.
– Пару дней отдохните, и жду вас у себя,– протянул председатель сухую руку.
Выйдя из укома (брата еще не было), Александр сел на скамейку рядом с храмом, задумался. Работа была ответственная, отказаться невозможно.
– Ничего, прорвемся, – шевельнул губами. – Бывало и хуже.
Вскоре подъехал довольный Левка на телеге, с мешком подсолнечного жмыха.
– Однополчанин помог, работает там механиком, подкормим Солдата да и самим можно пожевать. А у тебя как дела?
– Предлагают работать в укоме. Через два дня выходить на службу.
– Вот это да, – присвистнул брат.– Станешь большим начальником.
– Ладно, давай заедем на базар,– влез на седелку Александр. – Он в Черикове как, еще имеется?
– Сегодня воскресенье, должен быть. Но служивый! – дернул ременными вожжами. Буланый зацокал копытами.
Базар раскинулся на западной окраине, недалеко от ратуши.
На утоптанном пространстве стояли длинные навесы с прилавками, где торговали подержанными вещами, самоварами, мутным самогоном из-под полы, требухой и подозрительного вида пирожками.
С нескольких телег селяне продавали прошлогоднюю картошку, соленую, в бочонках, капусту с огурцами, тетки предлагали сушеные грибы и сливы. Из живности имелись десяток ощипанных синюшных кур, теленок меланхолично жевавший жвачку и понурая кляча, которую расхваливал оборванный, с серьгой в ухе цыган. Среди покупателей с продавцами шныряли беспризорники, крича, – дай хлеба дядя!
В одном месте безногий солдат, играл на гармошке «Прощание славянки» в другом что-то хрипло пела шарманка.
– Да, небогато, – сказал Александр, когда они с братом потолкались по базару.
– А что ищешь? – пощупал тот у хмурого дядьки выделанную овчину.
– Хотел купить сестренкам козу.
– Ну, так бы и сказал, чудак. Айда за мной, видал я тут одного человека.
Прошли в дальний конец базара, где за одним из лотков сидел пожилой еврей в шляпе и с пейсами, торговавший рассыпными папиросами.
– Здорово Абрам, – остановился рядом Левка.
– Наше вам, – солидно кивнул тот. – Чего шукаем?
– Да вот, хотели с братом купить козу, а тут из нету.
– Какие имеете дензнаки? Царские или керенки?
– У меня вот, – достал из кармана Александр серебряные часы на цепочке, снятые с убитого офицера.
– «Мозер», – взял тот в руку и почмокал губами – цимусная* вещь.
– Ну, так что? – спросил Левка.
– Давид! (из толпы выскочил лет семи мальчишка). Беги к маме, – наклонился к нему Абрам, – доставь сюда самую лучшую козу из стада.
– Ага, – утер тот нос, и замелькал пятками.
Вечером Олеся с Машей пили парное молоко.
На следующее утро, встав пораньше, братья запрягли Солдата, прихватили двуручную пилу с топором, мать сунула им узелок с едой и телега загремела по улице. Спустившись к неширокой речке, переехали ее вброд и направились по песчаной дороге в сторону лесного бора.
Он встретил полумраком, утренней прохладой и дробным стуком дятла, где-то в глубине. Проехав с километр, Левка свернул с колеи на старую вырубку, рядом с небольшим озерцом, остановил телегу, оба спрыгнули.
– Берем вон те три, – показал рукой на крайние сосны с рыжими стволами. На зиму в самый раз хватит.
Выпрягши коня, оставили пастись на травянистом берегу, а сами, прихватив инструмент, направились к деревьям. До обеда спилили все три, обрубив сучья, раскряжевали на бревна, после чего искупались в озерце и перекусили.
– А работать, я смотрю, ты не разучился, хоть и командир, – сказал Левка, сворачивая козью ножку.
В красной армии командиры работают вместе с бойцами, не как в царской.
Перекурив, до вечера перевезли бревна в деревню, на следующий день распилили на козлах, перекололи и сложили в поленницу.
Глава 5. В губернской ЧК
«Постановили. Назвать комиссию – Всероссийская Чрезвычайная Комиссия при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем и утвердить ее.
Задачи Комиссии:
1) Преследовать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажные попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они не исходили;
2) Предание суду Рев. Трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработать меры борьбы с ними.
3) Комиссия ведет только предварительные расследования, поскольку это нужно для пресечения. Комиссия разделяется на отделы – информационный, организационный отдел (для организации борьбы с контрреволюцией по всей России) и филиальный отдел.
4) Отдел борьбы. Комиссия сконструируется окончательно завтра. Пока действуют ликвидационные комитеты Военно-Революционного Комитета. Комиссии обратить в первую голову внимание на печать, саботажников и стачечников. Меры: конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т.д.»
(Постановление СНК о создании Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК). 7(20) декабря 1917 года)
Наступила осень, по небу курлыкая, потянулись к югу журавли «ты ж мая, ты ж моя перепелка (всплыло в памяти).
Александр шестой месяц работал в укоме. Сначала инструктором, а потом заведующим отделом труда. Жил в городе, получив комнату неподалеку, воскресеньями навещал Ольховку, помогая родителям по хозяйству. Вместе с отцом перекрыл сарай, вывез на поле навоз, помог выкопать картошку.
Левка, как и обещал, отправился в Донбасс работал там на шахте в местечке Кадиевка, иногда присылая немного денег. Перед отъездом они крепко повздорили. Старший брат в очередной раз выразил недовольство властью, завязался спор (оба схватились за грудки), батька едва растянул в стороны.
– Контра ты, – сказал средний. – Я таких ставил к стенке!
– Попробуй, – сжал кулаки старший. На том и разошлись, каждый оставшись при своем мнении.
Целыми днями Александр был в делах, мотаясь верхом на казенной лошади по уезду, организуя коммуны по совместной обработке земли, участвуя в ее размежевании и создавая в волостях* партийные ячейки. Дважды в него стреляли (из лесу и дома в окно), банд в уезде по – прежнему хватало.
А по ночам занимался самообразованием: штудировал материалы недавно прошедшего в Москве всероссийского съезда РКПб о хозяйственном строительстве и борьбе с разрухой; вникал в работу Ленина «Великий почин» и даже почитывал «Капитал» Маркса, но мало чего понял.
В октябре Ракитин свалился с чахоткой и был отправлен в больницу, Александра назначили на его место. Там он проработал до зимы, а сразу после Нового года вызвали в губернский комитет партии, председатель которого сообщил, – есть указание товарищ, Ковалев, направить тебя в Гомельскую Губчека. Республика в опасности, возражения не принимаются.
Положение дел к тому времени снова серьезно обострилось.
Бежавшие за границу контрреволюционеры при активной поддержке Франции, Польши и Великобритании развернули широкую антисоветскую деятельность.
В борьбе против рабоче-крестьянского государства и в частности Белоруссии, особо выделялся "Русский политический комитет", переименованный в Народный союз защиты родины и свободы во главе с эсером Савинковым. Совместно с ним действовали Белорусский политический комитет, крестьянская партия "Зеленый дуб" и другие организации белорусских националистов.
Для усиления «союза», в его распоряжение с согласия польских властей перешли интернированные за рубежом 3-я русская армия генерала Перемыкина, дивизия казачьего полковника Гнилорыбова, бригада есаула Яковлева.