Сохранившиеся сто двадцать четыре местных храма расположены в пределах ста километров от Утайшань. Чтобы мимоходом посетить каждый из них, потребуется как минимум два месяца. Покорить «Да чао тай» («Большой императорский помост»), то есть побывать на каждой из пяти вершин, еще сложнее. От монахов я узнал, что немногие люди обошли все храмы и взобрались на все пять вершин. Для обычного человека это трудно, такое под силу лишь очень набожным людям, неуклонно следующим своей вере. Говорят, что император Цяньлун постоянно собирался покорить все пять вершин, чтобы помолиться и поклониться Будде, но каждый раз ветер со снегом останавливали его. Весной 1781 года на сорок шестом году своего правления Цяньлун встретился с монахом Цинъюнем из храма Дайлодин, расположенном на центральной вершине. Монах провел там двадцать лет. Он доложил императору о трудностях на вершинах Утайшань, об очень суровом местном климате. На центральной вершине снег идет в течение восьми месяцев подряд, а на высочайшем пике Северного Китая Бэйтае («Северный помост») еще дольше – там снег лежит уже в августе и таять начинает лишь в мае. По метеорологическим данным, среднегодовая температура на вершинах Утай-шань составляет минус два градуса по Цельсию, самая высокая – двадцать градусов, самая низкая достигает минус 44,8 градуса. Наиболее жарким месяцем считается июль (девять с половиной градусов), наиболее холодным – январь (минус девятнадцать градусов).
Согласно легенде, Цяньлун поручил Цинъюню непростое задание: если через пять лет император снова не сможет взобраться на вершины, монах должен будет придумать для него способ поклониться Манджушри[36] всех пяти «больших помостов» не поднимаясь на них. Цинъюнь с помощью своих учеников слепил пять статуй – копий Манджушри из храмов на вершинах. Это были Манджушри знаний с восточной вершины, Манджушри с ревущим львом с западной, Манджушри мудрости с южной, Манджушри чистоты с северной и Ман-джушри – «Мудрый отрок» (титул Конфуция в буддизме. – Примеч. пер.) с центральной вершины. Так в храме Дайлодин появились эти статуи. В марте 1786 года Цяньлун прибыл в Дайлодин с паломничеством и поклонился Манджушри всех пяти вершин. Он был несказанно рад и в честь этого написал стихотворение, впоследствии вырезанное на стеле в храме Дайлодин. Сейчас перед входом в Дайлодин стоит мемориальная арка, по краям ее помещаются статуи каменных львов. Вид с вершины, на которой находится Дайлодин, незабываем. Смотришь вдаль, и весь Тайхуай с его храмами предстает как на ладони. Любой турист или паломник непременно должен побывать на «Сяо чао тай» («Маленький императорский помост»), то есть поклониться пяти статуям в Дайлодине, если окажется там.
Посещая храмы с древней историей, любуясь великолепными дворцами, наблюдая за солнечными зайчиками в тени зеленых деревьев, слушая вечерний барабан, утренний колокол и деревянную рыбу[37], понимаешь, что до этого ты был в темноте, а сейчас будто прозрел. Хочется просить лишь о великой доброте и великой скорби (об отзывчивости к людским радостям и страданиям и о милосердии бодхисаттв к людям. – Примеч. пер.), желать всем мира и счастья. Воспоминания об этом такие яркие, словно я был в храмах Утайшань буквально вчера.
У меня оставалось мало времени, поэтому я доверился советам путеводителей и совершил экскурсии в Дайлодин, Сянь-тунсы, Тайюаньсы, Лунцюаньсы, Чжэньхайсы, Наньшаньсы, Шусянсы, Уемяо, Гуаньиньдун и другие храмы и монастыри. На машине я добрался до подножья Едоуфэн, где осуществил свое желание взобраться хотя бы на одну из вершин. Горный серпантин наводил на меня ужас. С одной стороны находился крутой обрыв и пропасть, с другой – зеленые сосны и шум горного потока. Облака наверху легки и невесомы, словно во сне или в дымке. Деревья между гор стройные, изящные, трава – зеленая и пышная. Вода в горах чистая, прохладная и безмятежная. Взбираясь на северную вершину в разгар лета, под прямыми солнечными лучами, все равно вдруг начинаешь ощущать прохладу. Насколько можешь, пытаешься охватить взглядом множество вершин, которые раскинулись больше чем на десять тысяч ли. Уготованное самой природой невозможно поймать с первого раза. На вершине этой буддийской святыни чувствуешь, что душа словно очищается. Природная гармония, единство с Небом завладевают тобой.
Обойдя гору Утайшань, проникшись ее историей и культурой, ощущаешь, как время поворачивает вспять. Кажется, будто ты избавился от всего суетного, поверхностного, наносного; появляется полнота естественного, природного состояния. Древняя история, квинтэссенция цивилизации, наследие буддизма воодушевляют. В них слышишь призыв восхищаться прелестью гор и рек, блеском культуры, гармонией природы!
Покидая гору Утайшань, я словно снял камень с души. На сердце было очень легко. Оглянувшись, я будто увидел длинный свиток с прекрасным пейзажем: белая пагода возвышается, храмы складываются в величественный архитектурный ансамбль, пышные сосны и зеленые кипарисы заполняют горы и сливаются в одно целое. Священная земля постепенно скрывалась из виду. Я с волнением помахал ей. До свидания, святыня буддистов Утайшань! До свидания, летний прохладный мир.
Январь 1984 года
Гора Цзюхуашань – символ буддийского прозрения
После обеда мы добрались до горы Цзюхуашань и поспешили сесть в вагончик канатной дороги, которая вела на вершину Тяньтай. Подъем шел очень быстро. Под нами раскинулись многоярусные горные вершины и ступенчатые склоны, сосны с кипарисами у подножья скал, ели, душистые османтусы, персидские сирени. Самыми очаровательными были ветви бамбука. Кустики его желто-зеленых листьев напоминали перья хвоста феникса. Иногда они колыхались, словно волны темно-зеленого моря, и дотрагивались до вагончика. Встречался бамбук и этого года. На его стеблях обнажилась крепкая молодая зелень, а чешуйчатые коричневые шляпки на молодых верхушках с детской непосредственностью то и дело пытались нас уколоть.
Вершина Тяньтай – это плоский горный хребет. Среди его каменных глыб росли древние сосны. Дорогу загородили два
огромных валуна, прижавшиеся друг к другу, между которыми проступала полоска света. На отвесной скале были начертаны крупные иероглифы: «Небо в полоску». Я протиснулся в щель и открыл для себя чудное плато. Напротив стояла невероятно красивая величественная вершина. К ней прислонился валун, словно держа высоко голову и выпячивая грудь. Это место на горе Цзюхуашань получило название «Лаоин па би» («Стена взбирающегося орла»). На ней – восемь или девять сосен, растущих среди камней. С вершины было видно, как внизу шумит море из сосен и бамбука. Неожиданно поднялся ветер и набежали облака. Время от времени среди зеленых зарослей ярко вспыхивали азалии. Я издали любовался дугой горных вершин, тянущихся, словно вытянутая рука, и старался навсегда запомнить эту прекрасную картину. Там среди деревьев то и дело мерцали белые и желтые здания – храмы и женские монастыри. В моем сердце навсегда останется эта панорама, ее бамбуковые деревья.
Забыв на время обо всем на свете, мы спускались по тропинке, вымощенной серым камнем. Над долиной постепенно сгущались сумерки. Слева дорога вела к деревне, справа за вечнозелеными деревьями скрывался горный поток. По его журчанию мы догадались, что ручей где-то недалеко. Тихо и приятно шелестели листья на ветру. Все мы были людьми города, и каждый чувствовал здесь долгожданное умиротворение. Никто не разговаривал, мы наслаждались молча. Из небольшого садика с левой стороны вдруг вышла пожилая женщина. Она, одетая как монахиня, держала корзину; темная одежда не скрывала сильной худобы, а лицо ее было покрыто морщинами. Женщина руками преградила нам путь и запричитала:
– Добрые люди, да благословит Будда ваши семьи и подарит им покой, входите скорее и жгите благовония.
Гора Цзюхуашань
Только подняв голову, я понял, что здесь женский монастырь. Все с любопытством последовали внутрь. Обрадованная старушка непрерывно повторяла:
– Дорогие, уважаемые, Будда благословит вас на богатство и карьеру.
На самом деле это оказался обычный частный дом. В комнате стояли статуя богини Гуаньинь, курильница и молитвенный коврик; возле статуи помещались различные предметы домашнего обихода. Пройдя дальше, я обнаружил кухню. Мы опустили в ящик для пожертвований несколько купюр и заговорили с женщиной. Ей было шестьдесят девять лет. Раньше она жила у подножья горы, здесь находилась уже седьмой год. У нее было два сына и два внука. Я спросил:
– Сейчас деревня разбогатела, почему вы не вернетесь туда жить вместе с детьми и внуками?
– Когда я поругалась со снохой, она выгнала меня из дома, поэтому я больше не хочу возвращаться, – ответила она.
– Приходят ли сыновья навестить вас?
– Не приходят. Один из них велел мне изучать буддийскую веру. Сказал, так будет лучше. Только голову не позволил брить, —
произнесла она, показав на свои редкие седые волосы.
– Обряды хорошо идут?
– Да какие уж обряды? Если не пригласишь, никто не зайдет.
Я взглянул на двор. Там стоял колодец, рядом – ведро с палкой. Видимо, старушке непросто жилось в одиночку. Мои коллеги, две женщины, сочувственно всхлипывали. У меня тоже стало тяжело на сердце. Спускаясь с гор, я еще раз посмотрел на эту картину. Вся деревня состояла из крупных и мелких храмов, монастырей и соломенных хижин. В основном все они были новые, с ослепительно белыми или желтыми стенами. У входов висели парные надписи[38] на буддийскую тематику, за воротами – изображения Будды. В воздухе витал запах дыма от курильниц. Испокон веков, из поколения в поколение здешние жители зарабатывают себе на жизнь с помощью буддийской веры, семьи исповедуют и проповедуют буддизм. Проходя мимо очередного «храма», я увидел стоящих у двери людей в монашеских рясах. Они что-то обсуждали. Я присоединился к их беседе; они тепло поздоровались со мной и представились. Ранее таких крупных и мелких храмов по всей горе было более семисот. Часть из них официально открыты буддийским монашеством и управляются в надлежащем порядке. Большинство же представляют собой «частные» храмы. Местные жители вешают у входов имя Будды, устанавливают внутри курильницы и принимают посетителей. Затем они открывают окна и двери, выходящие на улицу, и приглашают в свои небольшие магазинчики. Спустившись с гор, у гостиницы я встретился с одним из жителей. Он оказался словоохотливым и поделился со мной:
– О! Вы еще не знаете, некоторые обычные люди днем преображаются – мужчины надевают рясы, женщины – одежду монахинь. Каждый из них устанавливает ящик для пожертвований, а вечером перед сном открывает его и считает прибыль.
Я ненадолго потерял дар речи и невольно вспомнил о только что увиденной женщине. Она ведь ясно дала понять, что сыновья не позволяют ей принять монашество. Да, боюсь, нас обманули.
Рано утром мы посетили знаменитый храм Чжиюань. Внутри увидели спешивших куда-то монахов: они торопились так, словно было объявлено военное положение. Группа пожилых служителей веры с накинутыми на плечи кашаями[39] направлялась в зал храма. Несколько юношей метались туда-сюда. Казалось, будто здесь вот-вот должно начаться собрание или готовится торжественная церемония. Еще удивительнее, как спешили войти в зал обычные мужчины и женщины. Спустя минуту первые выходили оттуда в кожаной обуви и облачении буддийских монахов, а вторые – с накрашенными алыми губами и золотыми висячими украшениями, замотанные в монашеские одеяния, в кожаной обуви на высоком каблуке. Вошедшие в главный зал встали в два ряда: впереди монахи, сзади миряне. Пожилые буддисты начали отбивать счет на деревянной рыбе. Со всех сторон поднялся гул голосов. Служители и обычные люди в монашеской одежде сложили ладони вместе, склонились и начали молиться. По обеим сторонам зала стояли скамейки для туристов и мирян, наблюдающих за службой. Я сел рядом с двумя женщинами средних лет. Одна была нескрываемо взволнована происходящим и деликатно тянула за руку свою спутницу, приглашая ее тоже встать в ряд для молитвы. Та вырывалась и отказывалась идти. Первая поискала взглядом единомышленников, немного испуганно глядя на торжественное таинство в зале. Сам Будда словно парил в воздухе и взирал с высоты на людей. Наконец, она не выдержала, приподняла широкий подол монашеского халата и встала во второй ряд молящихся. Я улучил момент, подвинулся к оставшейся женщине и спросил у нее:
– Почему вы не идете?
– Господин устроил службу по своим предкам. Я только собираюсь пойти и прочитать для него молитву, – ответила она.
– Сколько стоит эта молельня?
– Примерно несколько сотен тысяч юаней[40]. Слышите? Это сингапурский коммерсант читает вслух Мантру Великого Сострадания за всех своих предков.
Я был в изумлении. Сколько денег нужно, чтобы устроить такую службу! Женщина продолжила:
– И дешевле можно. Чтобы написать ритуальную табличку для одного умершего, нужно заплатить около десяти юаней. Она будет находиться в зале неделю.
Она мимоходом указала на дальний левый угол. Там лежали нагроможденные друг на друга ритуальные таблички. Я заметил:
– Судя по всему, вы последовательница буддизма.
Женщина ответила, что стала ею недавно и знает пока немного. Я расспросил о ее монашеском одеянии. Она купила его в храме за тридцать пять юаней. Все последователи, входящие в храм, непременно должны носить монашескую рясу, поэтому храм их продает. Только теперь я понял, почему те юноши-миряне заходили в зал и исчезали из виду: ряса уравнивает монахов, как школьная форма – учеников. С одной стороны, это соответствует правилам, с другой – приносит доход.
Выйдя, мы поднялись по лестнице в столетний храм Байсуйгун на вершине. На самом деле это была пещера. По легенде, в эпоху Мин[41] один монах вел здесь отшельнический образ жизни. Двадцать восемь лет он колол свой язык и кровью писал главы из «Аватамсака сутры». Прожив до ста десяти лет, он умер в позе созерцания. Тело монаха не разлагалось три года. Послушники были в изумлении. Они покрыли его золотом, и останки хранятся в пещере до сих пор. Обряд возжигания ароматических свечей проходит очень ярко. Мы подошли сюда как раз ко времени службы. На вопрос о цене нам ответили, что каждый сеанс стоит двести тысяч юаней.
На вершине не было никакого особого пейзажа: вокруг развернулась большая стройка; плитка для настила и гравий
повсюду бросались в глаза и мешались под ногами. Перед воротами храма на пустыре сидели несколько каменщиков и с характерным звоном вырезали таблички поминовения предков. Из небольших магазинчиков у обочины дороги неслись звуки молитв с аудиокассет. Продавцы громко призывали купить деревянных рыб, четки и другую ритуальную утварь. Звуки молитв слились с шумом города, туристы смешались с паломниками. Мы медленно спускались с горы. Нам все время встречались жители, несущие на плечах деревянные бревна или кирпичи. Останавливаясь, они клали на землю свою ношу, то и дело стирая пот со лба. Вместо того чтобы передохнуть, они протягивали руку каждому туристу со словами: «Будда благословит и помилует вас, сделайте доброе дело, дайте на чай. Лучше отдать деньги людям, строящим храм, чем покупать благовония». Противоречивые чувства закрались мне в душу. Как поступить? Видеть страдания и не помочь – пойти против своей совести. Поощрять нищенствование – способствовать развитию нездоровой атмосферы. Такие люди преграждали нам дорогу на каждом ярусе, что сильно портило настроение. Близко принимая это к сердцу, мы каждый раз чувствовали неловкость. Там, где давали одному, появлялись двое, а то и трое. Я тут же вспомнил картину, которую наблюдал в Индии. Вернувшись на родину, я тогда написал статью «Повсюду просящие руки». Кто бы мог подумать, что в своей стране на святой горе я вновь окажусь в подобной ситуации. Моя душа была по-прежнему тверда. Из разговора с одним из носильщиков я узнал, что их плата за сто цзиней[42] веса составляет четыре юаня и три цзяо[43]. Это очень тяжелый труд. Когда я вытащил купюру, его лицо расцвело в улыбке. У меня же не было ни малейшей радости по поводу совершенного доброго дела.