Дурачок замотал головой.
– Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица – она другая. Она в воде.
Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:
– Она рекой пахнет.
***
Прелое сено пахло гнилью и сыростью.
Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие – каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.
– Че-то злые они у тебя, – сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.
Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:
– А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.
– Разумно, – согласился я и отошёл от вольера.
Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:
– Выбрал? Которого берёшь?
Я пожал плечами.
– Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.
– Ты мне тут не надо, – выпятил грудь мужик. – Какой тощий? Они у меня все – атлеты.
Я ещё раз глянул за заборчик вольера. Костлявые, с облезшей шкурой кролики грызли друг друга, толкаясь посреди дерьма, перемешанного с соломой.
– Ну вон того давай, – махнул я рукой, показав на кроля с чёрным ухом.
– Которого? Этого? Не, не дам. Гитлер не продаётся.
– Чего?
– Не продаётся, говорю, чего-чего. Другого бери.
Я невольно усмехнулся. Потом спросил:
– А почему Гитлер?
– Злой, сука. Как чёрт.
Хозяин двора вновь плюнул на землю. Потом зашёлся нехорошим кашлем.
– Ви-и-итя! – донесся бабский крик из дома.
– Хули надо?! – заорал мужик в ответ.
– Кроля делай, херли расселся? Готовить пора!
– Помолчи на хер! – крикнул хозяин двора. – Люди пришли, а ты орёшь, как свиноматка! Ща принесу! Ты мне не надо!
Он выматерился себе под нос, затем закурил новую сигарету и, нехотя, встал с пенька.
– Выбирай, короче. Я пока делом займусь. А то родная меня с ума сведёт. Ежа ей в пизду.
Подойдя к вольеру, мужик на секунду задумался. Затем достал из кармана толстую перчатку и, надев её, схватил за уши Гитлера. Кролик закричал, как ребенок. Забрыкался ногами, царапая мужику запястье.
– Ах, сука! – выругался хозяин двора, выронив изо рта сигарету.
Свободной рукой он схватил кролика за задние лапы, согнув его дугой. Ушастый не сдавался – продолжал извиваться всем телом. Тогда мужик подошёл к противоположному концу забора, и, отпустив уши кролика, взял увесистую дубинку.
– Ну-ка смирно, сученыш! – выругался громко.
Ушастый замер на секунду, повиснув головой вниз. Мужик взмахнул палкой. Один раз. Второй. Дубинка скользнула вдоль шерстки, словно бы и не задев животное. Только два глухих удара – будто по полному водой ведру – подсказали: не промахнулся.
Кролик обмяк. Чёрное ухо безвольно опустилось вниз.
«Быстро, – подумал я. – Так быстро».
Мужик бросил дубинку на землю и подошел к чахлой берёзке, росшей во дворе. К её стволу была прибита поперечная балка с обмотанной вокруг бечевой. Я опустил глаза и заметил бурые пятна на траве у корней дерева.
Хозяин стянул зубами перчатку. Затем ловко подвязал тушку за задние лапы, чуть растянув их в стороны. Достал нож.
– Ты выбрал, нет?
– Что? – дёрнулся я, очнувшись. – А, да. Выбрал.
– Погоди тогда, – кивнул мужик. – Я сейчас быстро закончу, чтобы эта отстала, и тебе зверя забьём.
Он взял болтающегося кролика за уши, чуть подвернул ему голову и ткнул лезвием в шею. Быстро. Точно. На сухую траву полилась горячая, исходящая паром кровь. Бурая струя ударила из тушки с напором, слабея с каждой секундой.
«Хоть бы ведро подставил, – подумал я. – Вонять же будет».
Мужик заметил мой взгляд.
– Чего так смотришь?– ухмыльнулся. – Крови не видел?
– Видел.
– А чего тогда?
– Непривычно.
– Чего непривычно? Ты ж мент.
Я удивлено приподнял брови. Мужик отхаркнул на землю и объяснил:
– Помню я тебя. Ты ведь Лотова сын, да? Ты к нам еще приезжал, когда продавщицу зарезали.
В голове пронеслись картинки десятилетней давности – красные, густые… Окоченевшее тело в кладовой. Забрызганные стены. Перерезанное горло, в котором белел позвонок. Двенадцать лет прошло, а воспоминание яркое, словно вчера случилось.
– Это ведь ты Сивого поймал тогда? – спросил мужик.
Я кивнул.
– Он, кстати, вышел, – сказал хозяин двора, будто между делом. – Где-то года три-четыре назад. Вроде, тихий стал, говорят. А как по мне, всё равно сядет обратно рано или поздно. Что он, что братец его, Строганчик, – зверьё.
Ещё где-то с минуту мужик держал кроля, а потом отпустил. Последние капли упали на почерневшую траву. Вытерев нож о рукав, мужик начал разделывать животное, работая будто небрежно, но вместе с тем ловко, словно судмедэксперт.
Я смотрел завороженно – переживал смесь наслаждения и брезгливости. Нож мелькал в руках мужика – раз, два… шкура с лапки отлетела вниз.
– Я ведь и жену твою знаю, Лидку. Она у моей практику проходила. Помню её молоденькую. Красивая девка. Халат наденет, волосы распустит – вся больница заглядывается. А ты, по-моему, в то время вечно с Морозовским сыном шатался. Как его зовут? Максим?
– Да. Максим.
Раз, два… вторая лапка туда же. Мужик подтянул шерстку, дёрнул пальцами что-то за хвостом кролика.
– Ты с ним и дом строил? На Березовой?
– С ним.
– Хороший дом вышел. Ладный. Соседям на зависть.
Раз, два… Лезвие скользнуло вниз. Кролик болтался наполовину освежеванный.
– Кстати, насчет соседей, – сказал я. – Что с Валерой случилось, не в курсе?
– С Колебиным?
– Ага.
Мужик вытер вспотевший лоб запястьем. Глянул на окровавленный нож, и продолжил разделывать тушку.
– Да ёбнулся он. Сгинул. Прошлой осенью ушёл с другом своим в тайгу и не вернулся.
– Синька?
– Не, – покачал головой мужик. – Он не пил. Как узнал, что помрёт скоро, так бросил.
Я озадаченно глянул на хозяина двора.
– В смысле узнал?
– У него рак нашли.
– И давно?
– Года два назад. Как пришибленный ходил всё время. Потом ещё Варька его расшиблась, один остался. А позапрошлой осенью к нему этот хер жить заехал. Весь в чёрном, словно с тюрьмы сбежал.
– Тоже археолог?
– А хер знает. Может быть, и копали вместе раньше что. Я его краем глаза только видел. И то – со спины. Он у Валеркиного дома сидел, курил в одну харю и в лес куда-то смотрел.
На другом конце посёлка зазвенели колокола. Пять часов. В местной церкви начиналась вечерняя служба. Повернув голову, я посмотрел поверх крыши избы, но храма отсюда не было видно, хоть и стоял он высоко – на холме у изгиба реки. Перекрестившись трижды, я опустил взгляд и глянул на хозяина двора. Тот словно и не услышал звона колоколов. Видимо, заработался. Или привык.
– Я вот как думаю, – сказал он. – Этот хер Валеру в могилу и свёл. Он его вылечить обещал. Вот, видать – долечил.
– Вылечить? От рака?
– Ага. Шарлатан, сука. У Валеры пил, жрал, а чтоб не выгнали, по ушам ездил, мол, знает, как смерть обмануть. А наш Валера – собачья душа. Ему пиздят, а он и верить рад.
Маятник под сердцем качнулся… Замер.
– А что именно говорил? Про смерть.
– Хех… Ты думаешь, я помню? Я с Валериных слов знаю только. Вроде травы искал какие-то. В лес вечно мотался. Как ни зайду, ни спрошу: «где этот»? Валера, мол, в роще. Вот и думай, че он в этой роще забыл?
Словно обертку с конфеты, мужик стянул шкуру с тушки. Отрезал кролику уши, сделал ещё пару движений. На веревках болталось худое, похожее на кошку-сфинкса, существо.
– Имя-то было у друга?
Хозяин двора задумался. Почесал нос основанием ладони, стараясь не перепачкаться кровью.
– Слушай, не помню. Вроде как-то звали… Только из головы вылетело.
– Ясно. А с телами что? Похоронили или как?
– Или как. Где их найдешь теперь в тайге.
– Говорят, что нашли.
– Кто говорит?
– Участковый, – соврал я.
– Да быть не может, – отмахнулся хозяин двора. – Ты, видать, чет путаешь. Если б нашли, я бы знал. Я с Юркой часто вижусь…
Мужик осекся. Скривил губы всего на мгновение, но я успел заметить это и усмехнулся. «Да здесь, похоже, вся деревня стучит. Хорошо работаешь, Юра. Матереешь».
Тем временем хозяин двора вскрыл кролю живот. Вытащил внутренности и бросил их в вольер. Другие кролики завизжали, подскочили к кишкам и с жадностью сожрали всё.
– Надо же, – удивился я. – Думал они больше по сену. Или по морковке.
– Им похер, – махнул мужик окровавленной рукой. – Звери.
Он снял освежеванную тушу с петель и занёс её в сени. Из дома вышла женщина лет пятидесяти с острыми, неприятными чертами лица. Она напомнила мне вахтершу, работавшую в подъезде девятиэтажки, в которой мы с Лидой жили в первые годы после свадьбы. Женщина коротко глянула на меня, что-то проворчала мужу, а затем забрала кролика и скрылась за белой шторкой в дверном проеме.
Мужик спустился с крыльца. Махнул ножом в сторону вольера.
– Ну что? Которого берёшь?
Я обернулся. Посмотрел за заборчик. В этот момент за спиной вновь зазвенели колокола. Громче и быстрее.
– Давай того, – показал я пальцем на белого зверька с чёрными глазами-бусинками.
– Семьсот, – назвал цену мужик.
– Пойдёт.
– Тебе свежевать?
Я промолчал.
Не дожидаясь моего ответа, мужик вновь нацепил перчатку. Схватил пушистого за уши, вытянул из вольера и пошёл к берёзе. Потом перехватил животное за задние лапы.
В отличие от предыдущего, этот кролик даже не дергался. Покорно висел в воздухе головой вниз и ждал своей участи.
Хозяин двора замахнулся дубинкой…
Далеко на холме с перезвоном били колокола.
***
Лида ткнула вилкой золотистый кусочек мяса. Макнула его в соус.
– Вкусно, – сказала она, чуть зажмурившись. – Чёрт. Это очень вкусно. Как же мне с тобой повезло, кот.
Я улыбнулся и приподнял бокал вина.
– Ешь, родная. Твоё здоровье.
Мясо получилось нежным и сочным, с хрустящей корочкой. На гарнир я отварил картофель и порезал его крупными дольками, посыпав зеленью. Вино купил какое было. Местный продуктовый выбором не баловал.
– Это немного сентиментально, – сказала Лида, кивнув в сторону дальнего угла гостиной. – Совсем на тебя не похоже.
Я пожал плечами. Затем проглотил таявший на языке кусок филе и ответил:
– Мне захотелось его спасти.
Лида медленно опустила ресницы в знак одобрения. Затем снова посмотрела в угол, где стояла картонная коробка, и невольно улыбнулась.
– Как его назовём?
– Черчилль.
– Почему Черчилль?
– Понятия не имею. Но его сородича звали Гитлер. Пусть этот будет Черчилль.
– Тогда Уинстон Черчилль, – уточнила Лида. – Солиднее звучит.
– Надеюсь, он не развяжет холодную войну.
– Главное, чтобы не выхлестал всё спиртное в холодильнике.
Я посмотрел на белоснежного кролика. Тот копошился на соломенной подстилке. Забившись в угол коробки, Уинстон Черчилль догрызал морковку.
– Твоё здоровье, премьер-министр, – поднял я бокал в честь спасенного зверя.
Лида засмеялась, а затем вернулась к еде.
– Господи, кот. Ты великолепен, – сказала она, прожевав очередной кусок куриного филе. – Вкуснее в жизни ничего не пробовала. Не понимаю, как у тебя получается.
– Наловчился, пока жил с одной ведьмой.
– Она так хорошо готовила?
– Отвратительно. Пришлось учиться самому.
Лида потянулась к ветке винограда. Оторвав одну виноградинку, кинула в меня.
– А что-нибудь ещё та ведьма делала плохо?
– М-м-м… Дай-ка подумать. Пожалуй, да. Делала.
– И что же?
– Плохо делала вид, будто ей нравится вино.
Лида засмеялась. Затем кивнула и сказала:
– Я боялась, мне придётся пить эту жижу весь вечер.
– Доставай анисовую. Она остыла.
Лида встала из-за стола. Забрала бокалы, вылила вино в раковину и тут же их ополоснула. Затем тщательно вытерла. Убрала на полку. Я улыбнулся, пока Лида не видела.
Это было так привычно, но именно сейчас её маниакальная тяга к чистоте казалась мне особенно милой. Каждое движение Лиды, каждый её полувзгляд – всё было таким родным. Вот она открывает холодильник и чуть наклоняет голову, рассматривая продукты на полках. Задумавшись, теребит пальцами мочку уха. Прикасается к новым серёжкам.
– Ты не взял сыр?
– То, что лежало в магазине, – это не сыр, а просто засохшее молоко.
– Жаль… Ну ладно.
Вытащив прозрачную бутылку, Лида захлопнула холодильник. Затем разлила водку по рюмкам.
– Мне чуть-чуть, – сказал я.
– С чего это вдруг?
– Ты знаешь.
Лида усмехнулась. Налила до края.
– Не переживай, кот. Я тебя проконтролирую.
– Ты очень рискуешь.
– Просто пей, не торопясь. У нас вся ночь впереди.
– Отоспалась за день?
– Да… – жена смутилась. – Извини. Я просто что-то выключилась. Сама не поняла, как это произошло. Если хочешь, мы можем завтра встать пораньше…
– Лида.
– Да?
– Всё хорошо.
Лида улыбнулась. Кивнула.
– Спасибо, – сказала она и пододвинула мне рюмку. – Держи.
– За наши двенадцать лет.
– С годовщиной, кот.
Стекло звякнуло в тишине. Анисовая отдавала на пряностями, и спирт почти не чувствовался. Стало теплее.
– Знаешь, о чём подумал?
– О чём?
– Твоя ворожба похожа на алкоголь. Такое же ощущение. Словно что-то горячее течёт внутри – сверху вниз.
Лида посмотрела на меня, прищурившись. Затем спросила:
– Расскажешь, как ты это сделал?
– Что именно?
– Ты знаешь. Сегодня, когда я увидела её в шкатулке, ты очистил меня от страха. Как у тебя получилось?
– Не знаю. А у тебя как получается?
– Не сравнивай, – покачала головой Лида. – Я занимаюсь этим почти двадцать лет. Мой мир всегда был полон волшебства – вспомни, что я говорила днём. А ты… Ты всегда был скептиком. Всегда сомневался. И даже увидев силу, не верил. Но всё-таки у тебя получилось. Чисто, уверенно – будто ты лечишь не меньше моего.
От слов Лиды мне стало неловко. Словно мой поступок обесценил все таланты жены. Решив немного разрядить обстановку, я опустил взгляд, провел пальцем по пустой рюмке, а затем сказал:
– Ладно… Видимо пришло, время. Никогда тебе об этом не говорил, но семьдесят лет назад… Мой дед на фронте. Он попал в плен. Немцы ставили над ним эксперименты. Кололи всякими препаратами. А потом он сбежал. За ним гнались по пятам. С собаками. На мотоциклах. Но он бежал быстрее. Добрался до Полесья, и спрятался там у лесной ведьмы. Зажил с ней. Завёл детей. В общем, я – потомственный колдун, Лид. У меня дар.
Я посмотрел на жену максимально серьезно. Ждал, что она улыбнется – чуть снисходительно, отведя взгляд в сторону и вниз – как она обычно улыбалась, когда я нёс милую чепуху, чтобы развеселить её. Но в этот раз жена пропустила мимо ушей мою выдуманную историю. Налив анисовую по рюмкам, Лида вновь затеребила пальцами серёжку.
– Я много о нём думала.
– О моем деде? – искренне удивился я.
Лида поморщилась. Отмахнулась.
– О даре.
– Фух… А я уж было…
– Помолчи, кот, – сказала жена чуть раздраженно.
Она отпила немного, буквально глоток, а затем посмотрела куда-то в сторону.
– В тот год, когда ушла Алиса… Через пару недель после похорон разум начал потихоньку возвращаться, и я впервые спросила у себя: почему ты вообще стал чувствовать этот запах? Ведь такого никогда не было раньше, правильно?
– До знакомства с тобой ни разу.
– Вот именно, – кивнула Лида. – Одно дело – увидеть знамения, вещие сны, звуки или видения прошлого. Совсем другое – ощутить её присутствие. Для такого нужно иметь много сил. И мне кажется, что часть ты перенял у меня. Точнее я сама отдала, пока жила рядом. Неосознанно.
– Это хорошо или плохо?
– Зависит от того, готов ли ты принять.
– У меня есть выбор?
Лида промолчала. Она снова отпила из рюмки, а затем пристально на меня посмотрела.
– Когда я буду умирать…
– Лида.
– Не перебивай. Дослушай.
– Хорошо, – я опустил глаза.
– Когда я буду умирать, мне будет больно. Ты даже не представляешь насколько. Помнишь, я рассказывала, как умирала бабушка? Родители разбирали крышу. Ни врачи, ни церковники не могли помочь. Чтобы облегчить боль, бабушка спускалась в погреб – раздевалась догола, прижималась к холодной земле, скулила в темноте. Со мной будет так же.
– Лида…
– Когда придёт время, я попрошу у тебя об одном. Обычно к этому готовятся заранее, но я не успела. Не думала, что это произойдёт так скоро. Послушай, кот. Мне будет некому отдать силу, кроме тебя. Забери её.