Если ты смешаешь жидкость из жемчужины жизни со своей кровью, то перестанешь стареть. Это не сделает тебя полностью бессмертным: ты по-прежнему сможешь погибнуть в битве или умереть от болезни или – как получилось у отца – от несчастного случая.
Мама рассказывала, что жемчужины жизни достались ему, когда он сражался с бродягами, напавшими на маленькую деревню. Я любил эту историю.
– Как истинный и благородный воин, – говорила мама, – он обменял эти жемчужины на жизнь одного из бандитов.
– Немедленно он использовал одну из них для себя лично. Сделал два надреза на своей руке и выдавил туда жидкость из одного стеклянного шарика. Осталось ещё четыре. Доблестный Эйнар, однако, знал: шарики так драгоценны, что любой, владеющий ими, подвергается опасности. Люди готовы убить ради вечной жизни. Поэтому он никому ничего не говорил, пока не встретил…
– Тебя! – всегда влезал в повествование я, и мама улыбалась.
– Да, ты прав. В то время ему уже исполнилось сто сорок лет. Он жил в стране данов[1] и говорил на их языке. Мы были женаты всего шесть месяцев, когда я узнала, что беременна тобой, Алве.
(«Мы поженились по любви, – не уставала повторять мама. – Тогда это было редкостью». Тысячу лет назад любовь была далеко не главной в списке причин для женитьбы – она уступала по значимости семейным связям, богатству и безопасности.)
Мама была бедной, отец – нет. Люди завидовали маме: повезло же выйти замуж за богатого и красивого Эйнара из Готланда. А когда люди завидуют, они начинают болтать. Дело дошло до обсуждения возраста Эйнара. Странно, – говорили они, – старейшие жители деревни помнят его со своего раннего детства.
Может ли он быть одним из сказочных Бессмертанов?
К тому времени Бессмертаны стали такой редкостью, что многие считали их выдумкой путешественников или тех, кто общался с жителями других стран. Например, рассказывали истории о просторах юга, где обитают четырёхногие существа с такими длинными шеями, что существа эти могут доставать листья с верхушек деревьев; где в реках живут жирные лошади; где можно встретить крошечных волосатых людей, которые имеют длинные хвосты и качаются на ветвях.
Никто не знал, что здесь правда, а что вымысел. Могли и Бессмертаны быть плодом фантазии путешественников.
Когда мой отец узнал про разговоры о его слишком длинной жизни, он не захотел рисковать. В надежде, что он сам, его жена и ребёнок будут в безопасности, Эйнар решил начать новую жизнь на земле бриттов. Как оказалось, он не ошибся… почти.
Он спас маму и меня. Но себя он не спас.
Глава 10
Эйнара из Готланда невозможно было узнать, когда он стоял на деревянном причале города Рибе, что находился на западном берегу Дании. С ним уезжали Хильда, его жена, и маленький ребёнок – я. Всё было именно так, как он хотел.
Эйнар сбрил бороду, постригся и оделся, как подобает купцу среднего ранга. Не слишком богатому, чтобы не привлекать внимание, но и не слишком бедному, чтобы никто не усомнился в его способности оплатить путешествие на корабле до Берниции, на землю бриттов.
В Рибе Эйнара никто не знал, но он не хотел рисковать. Мы остановились недалеко от города. Отец, как рассказывала мама, сильно нервничал. Ему казалось, что его преследуют. Хильда уже была Бессмертаном. Кровавая процедура была проведена в ночь их свадьбы. На новой земле, вместе с сыном, они собирались жить вечно.
Если получится.
Эйнар заплатил за проезд на грузовом корабле. Тот направлялся через Северное море, с первой остановкой к северу от старой римской стены. Там корабль должен был оставить груз и принять на борт новый, а затем проследовать дальше, до устья реки Тайн.
Капитан велел подождать четыре дня или, может быть, пять, в зависимости от погоды – пока ветер не станет попутным. Грузовые корабли ходили под парусами, а не на вёслах, как драккары. Поэтому если ветер дул с запада – как это обычно бывало, – путешествие к новой земле становилось нелёгким предприятием.
Через неделю ветер поменялся. Не прошло и дня, как старый изношенный кнорр с грязными залатанными парусами и ветхими просмолёнными канатами выскользнул из гавани Рибе. Отец взошёл на борт отдельно от мамы. Во время путешествия они собирались притворяться чужими. Жемчужины отец отдал маме, чтобы они были в большей сохранности на случай, если кто-нибудь его узнает.
– Пока мы не сойдём на землю, – приказала мне мама с самым серьёзным выражением лица, с таким же она потом всякий раз пересказывала эту историю, – ты не должен заговаривать с папой.
Она рассказывала, что я удивился, но сделал всё правильно. По её словам, я всегда был хорошим и послушным мальчиком.
Мы взяли с собой очень мало багажа: каждый – по одной джутовой сумке. Я ещё прихватил плетёную корзинку с котёнком, которого я назвал Биффа. Это было не имя и не слово. Думаю, мне просто нравилось, как оно звучит.
Уединиться на корабле было невозможно. Если кому-то требовалось помочиться или того больше, делать это приходилось прямо в море, раскачиваясь вместе с кораблём на серых волнах. Члены экипажа вообще не переживали: они спускали штаны и перевешивались задницами через борт.
Так мы потеряли отца, рассказывала мама. Никто не видел, как он упал. Ветер усилился, капитан приказал убрать паруса, и корабль то взлетал на волне, то падал обратно. Когда корабль вздыбился на белом гребне, папа, как это обычно делали все, забрался на самый край кормы. В некотором смысле там получалось укромное место – за мешками, привязанными верёвками. Мешки отчасти закрывали от посторонних взглядов, а на верёвке можно было повиснуть.
На корме папу видели в последний раз.
Мама первой заметила его отсутствие. Все, чтобы не вымокнуть, стояли близко друг к другу. Она спросила:
– А где Эйнар?
Когда стало понятно, что произошло, капитан развернул корабль носом к шторму и начал лавировать туда-сюда. Мы прошли назад даже больше, чем по курсу, – на случай, если отца отнесло течением. Но не нашли никого. Даже если он кричал с воды, скорее всего его никто не услышал из-за шума волн, ветра и скрипа старого корабля.
Какая нелепая смерть. Я до сих пор переживаю, хотя почти не помню отца. С тех пор прошли столетия, но боль не отпускает меня, несмотря на множество грустных и ужасных вещей, с которыми я встречался в жизни.
– Тяжелее всего, – говорила мама, – что нам нельзя было горевать. Мне приходилось притворяться не более расстроенной, чем остальные, кто едва его знал. И объяснять твои слёзы тем, что ты маленький и любая смерть огорчает тебя, а не тем, что ты потерял отца.
– Но почему? – обычно спрашивал я.
– Таков был план – спрятаться от охотников за жемчужинами. И я следовала ему. До сих пор мне не известно – не столкнули ли его специально. На корабле был один пассажир: дьявол со злыми глазами и огромной чёрной бородой. Он с твоим отцом повздорил. Я знаю, что Эйнар ему не доверял. Когда ты заплакал от холода, он приказал мне: «Заткни своего дитёнка!» А когда ты выл по упавшему за борт человеку, твоему отцу – хотя этого никто и не знал, – он пригрозил, что выбросит тебя в море вслед за ним.
Закрыв глаза, я могу представить себе его лицо, в нескольких дюймах от моего. Он рычит: «Заткни пасть! Закрой рот!» – рыдающему ребёнку. От этих воспоминаний мне становится холодно.
Через шесть дней, закоченевшие, промокшие до нитки, пропахшие овечьим сыром, тюленьими кожами и корабельным дёгтем, мы с мамой добрались до устья Тиин и сошли с корабля на длинный деревянный причал. Возле причала стояли рыбацкие хижины.
Мама покинула Данию молодой женой, а прибыла в устье Тиин вдовой с маленьким ребёнком-сиротой.
Маленький. Старый. Я.
Потом, через тысячу лет, крошечная девочка упала и разбила голову в нашем дворе. Это событие изменило всё.
Глава 11
В тот день, когда всё это произошло, мама спросила меня:
– Ты знаешь, какой сегодня день, Алве?
Когда мы были одни – то есть практически всегда, – она называла меня именем, данным при рождении.
Я знал, но притворился, будто не знаю, чтобы дать ей шанс с удовольствием напомнить мне.
– Тридцать лет в Дубовом хуторе. Тридцать лет, как мы въехали в этот дом.
Мама улыбнулась мне редкозубой улыбкой и обняла своими сильными руками.
– Я не хочу больше переезжать. После того, что было в прошлый раз.
Она часто это повторяла.
В ответ я заставил себя улыбнуться и кивнул и не напомнил ей, что мир стал меняться быстрее, чем раньше.
Мама беспокоилась. Мы оба беспокоились. Переезжать в новые дома, оставаться незамеченными – в общем, жить – становилось труднее и труднее.
Это никогда не было слишком просто. Но мы с мамой, достаточно подвижные, легко находили кого-то, желающего сдать маленький дом или хотя бы комнату. Мы свели количество вещей к минимуму и некоторые из них хранили в отдельном месте, например книги.
Но теперь? Теперь каждый хочет узнать о тебе всё. Договор аренды, банковские счета, лицензии на это, разрешения на то, бланки для заполнения, личные документы…
Мама редко слушала новости по беспроводному громкоговорителю. Они были, по её словам, «слишком неоднозначными». Думаю, она имела в виду «чересчур пугающими». Мы слишком долго прятались, и мама уже не могла понять большой мир с бензиновыми двигателями, реактивными самолётами, компьютерами и мобильными телефонами.
Но я порой, когда мама была в своей комнате наверху, слушал новости. Я пытался их понять и ужасно хотел жить в этом мире: настоящем мире со всеми его чудесами.
Мама прищёлкнула языком:
– Девочка опять здесь, Алве.
Она вытерла руки и выглянула в окно столовой.
– Уже второй раз на этой неделе. И с ней кто-то ещё. Вон там, слева. Видишь?
Мама называла её «маленькая любопытная девочка». Теперь-то я знаю, что её зовут Рокси Минто. Впервые мама заметила, что она за нами шпионит, год назад. Сначала мама предположила худшее – что будет как в прошлый раз, когда мы здесь жили. Мальчишки превратили нашу жизнь в ад: они начали задавать вопросы, и нам пришлось уехать.
Но вышло по-другому. Девочка просто смотрела, и всё. Мы слышали, как она старательно пряталась в кустах.
До сегодняшнего дня девочка всегда приходила одна. Она ложилась в траву перед кустами можжевельника и смотрела, как мы занимаемся своими делами. Затем наступила осень, листья опали, и девочка перестала приходить. Видимо, ей стало трудно прятаться.
То, что за нами шпионили, действовало на нервы. И всё же это было лучше, чем бояться, что в любой момент тебя могут атаковать или обвинить в какой-то гадости.
В колдовстве?
Я знал: в двадцать первом веке никого не обвиняют в колдовстве. Но мы так долго боялись этого, что одиночество сделалось нашим образом жизни, а основной целью стало – быть незаметными.
Так что мы позволили наблюдать за нами. Потом пришла весна, а вместе с ней появились листья и маленькая девочка в кустах.
Мама подошла к задней двери, верхняя створка которой была открыта, и посмотрела, прищурившись.
Затем она – в который раз – сказала:
– Я не сдвинусь с места, Алве. Нет – после прошлого раза.
Прошлый раз. Я не забуду этот прошлый раз. Ведь там был замешан Джек, мой друг, последний из всех.
Глава 12
Не знаю, сколько я простоял там, глядя на заднюю дверь лесного дома, куда унесли Рокси. Но в один прекрасный момент – побежал.
Я хотел позвать на помощь, рассказать о том, что случилось, отцу или кому-нибудь ещё – и всё тогда наладилось бы. Но в панике я рванул не в ту сторону и заблудился.
Лес был не таким уж и большим, но без дорог. Я носился туда-сюда, несколько раз пробежал мимо большого куста можжевельника, а затем попытался подняться на холм, поскольку знал: мне нужно примерно в ту сторону.
Прошло, должно быть, около часа, когда – потный, грязный, задыхающийся, перепуганный – я оказался на вершине холма, недалеко от «гаража» Рокси. Я побежал к своему дому и вдруг увидел её.
Раскрыв рот, я глядел на Рокси, а она спокойно сидела в дверях своего убежища под всё ещё сверкающими буквами «АЖ». Не должна ли она, – подумал я, – выглядеть более потрёпанной после встречи с лесной ведьмой? Ничего такого по ней не было заметно.
– Твой отец приходил сюда, – сказала Рокси. – Через забор заглядывал. Он симпатичный. Его зовут Бен.
– Да, Рокси. Я знаю, как зовут моего отца.
Меня всё это выбило из колеи, и я хотел знать, что же с ней случилось.
– Я в порядке, – сказала Рокси. – Если ты именно поэтому такой странный.
– Странный?
Она смотрела на меня, наклонив голову, словно и правда обдумывала мой вопрос.
– Ну да. Ты весь в грязи, в волосах у тебя сухие листья, лицо потное и красное. Да, это выглядит странно.
– Ну а ты? Что с тобой случилось?
– Ну… – начала она, но не договорила.
– Вот ты где, – через забор, доходящий ему до подбородка, заглядывал мой отец. – Святые апостолы! Что с тобой случилось? Ты выглядишь, словно тебя задом наперёд протащили через живую изгородь!
Он почти угадал.
И почему? Почему в тот момент я не сказал что-то вроде:
– Да ужас, пап! Не поверишь, что тут было! Мы с Рокси (Рокси, познакомься с папой! Пап, это Рокси) нашли в лесу удивительную хижину. Ты знал про неё? Она, представляешь, реально замаскирована. И там живёт дама, которую Рокси считает ведьмой. Конечно, это не так, но выглядит она как настоящая ведьма. А Рокси скатилась к ней во двор и ударилась головой, но теперь она вроде неплохо себя чувствует. Круто, да, пап?
Но я этого не сказал. И, наверное, знаю почему.
Во-первых, мы влезли на чужую территорию – и табличка, и колючая проволока предупреждали: нас ожидают неприятности. А во-вторых, меня немного настораживало слишком обычное поведение Рокси – в то время как за ухом у неё был хирургический бинт, прикрытый волосами.
Я понимал: дело особенное. И всё будет испорчено, если я стану слишком много болтать.
Кроме того, мне было стыдно, что я не спас Рокси. Что я стоял, как тупой манекен, когда её, истекающую кровью, унесли в странный дом. Не думаю, что отец бы меня одобрил.
Поэтому я соврал – а я самый плохой на свете врун. Когда отец сказал про «живую изгородь», я засмеялся, словно никогда не слышал лучшей шутки.
– Да! Точно! Знаешь, пап, я просто гулял! Но заблудился и всё такое, зато ничего себе не сломал! Ха-ха!
Отец посмотрел на меня как-то странно.
– Да, здесь встречаются колючие кусты, сынок. Пойдём, поможешь мне с плинтусами.
Он развернулся, чтобы идти домой.
«Прекрасно, – подумал я. – Работы по хозяйству».
Дом, в который переехала наша семья, был не в лучшем состоянии.
Мы подождали, пока отец ушёл, и Рокси сказала:
– Ты фиговый лжец, Эйдан. Если бы за плохую актёрскую игру давали призы, ты бы их все выиграл. Правда.
– Да, да, верно. Спасибо большое. Но это сработало. А теперь я хочу знать, что с тобой произошло.
Рокси села за старый маленький столик. Поставила на него локти, а пальцы сложила рупором перед своим ртом. Клянусь, она изо всех сил старалась выглядеть крутой и грозной, но была для этого слишком маленькой и ободранной. Рокси казалась ребёнком, изображающим из себя директора школы.
– Всё ещё более странно, чем мы думали, – сказала она.
– Чем ты думала, – поправил я её. – По мне, это просто дама с ребёнком, которые спокойно жили в безлюдном месте, пока ты не свалилась к ним во двор.
– У неё есть котелок, чёрный кот и метла, – Рокси, называя предметы, загибала пальцы и кивала, словно подтверждая значимость своих слов.
– Нет, Рокси. У неё горшок для варки, двухцветная кошка и… ну не знаю… швабра, как и у всех.
– Но ты же не был в доме.
– Правда, не был. Но надеюсь, ты мне расскажешь. Кстати, как твоя голова?
Рокси потрогала голову за ухом и поморщилась.
– Вроде ничего. Уже не болит. Она сделала примочку.
– Наверное, ядовитую? – съязвил я.