– Я жду, сын мой, – от голоса графини в зале в самом деле повеяло арктическим холодом.
Гвидо ничего не оставалось, как принести эту клятву. Ламберт всё это время силился прийти к нему на помощь, отчаянно шевелил губами и уже готов был очертя голову ринуться в бой, причины которого он сам не до конца понимал, но Гвидо взглядом остановил его.
– Вот и славно, – произнесла Берта, – ничего не должно мешать интересам тосканского дома, и было бы вселенской глупостью повторить ошибки графа Иврейского. Что до Рима, то, лишившись поддержки на севере Италии и поссорившись с герцогом Сполето, у Иоанна и его любовницы останется не так уж много козырей. Если нашим планам Господь всемилостивый определит успех, следующей нашей целью будет Рим.
Этими словами Берта дала понять своим детям, что семейный совет окончен. Братья Гвидо и Ламберт уныло поплелись в свои спальни, находящиеся в соседней башенке. Гуго со свойственной ему непринуждённостью занял смежные с материнскими комнаты отчима, покойного графа Адальберта Богатого. Спальня Ирменгарды находилась также рядом. Не успела красавица графиня опуститься на кресло перед своим оловянным зеркалом, как к ней проворной тенью скользнул Гуго.
– Прелестная сестрица, я благодарю вас за помощь и надеюсь на вас, – как опытный кот, увидевший на крыше подругу, промяукал Гуго и бесстрашно запустил свои руки под тунику сестры.
Ирменгарда встрепенулась, стряхнула руки Гуго и, встав, отошла к огромному окну.
– В чём дело, сестрица? – Гуго не любил подобных отпоров.
– Я, наверное, полная дура, что помогаю вам, Гуго. – сказала Ирменгарда. – Что мне, лично мне, обещает ваша удача?
– Как – что? Ваш супруг, безусловно, укрепит своё графство, оно наверняка пополнится новыми землями и рабами.
– Прекрасно. Мой супруг выиграет, за него я теперь спокойна. А что это обещает лично мне?
– Вам? – пробормотал Гуго. Признаться, ничего кроме меркантильных расчётов все эти дни его душу не занимало, однако он нашёлся довольно быстро: – Все мы смертны, сестрица, и муж ваш смертен. Представляете, сколь могущественен и грозен был бы союз Ивреи и Бургундии, особенно если последняя не будет делиться на верхнюю и нижнюю, северную и южную?
– Каким же образом? Мы с вами брат и сестра, и ни один священник в мире не возьмёт на себя грех повенчать нас.
– Ну-у-у, – Гуго растягивал слова, пытаясь найти решение, – во-первых, мы не родные брат с сестрой, а во-вторых…
– Что во-вторых?
Ничего «во-вторых» у Гуго не было. Но надо было как-то замаскировать это или перевести разговор на другую тему.
– Я не могу сейчас обо всём вам сказать, Ирменгарда, однако знайте же, что я не желаю подле себя иную, кроме вас.
Ирменгарда всплеснула руками.
– Да что я слышу?! Да я ни на грош не верю вам, мессер братец! Мне достаточно известно, что вы, так же как и наш несчастный Гвидо, влюблены в эту римскую сучку Мароцию, только он в своих стараниях более счастлив, чем вы, а вас гложет самая настоящая ревность и зависть.
Гуго угрюмо молчал.
– Я вижу, вижу, как у вас меняется лицо, когда речь заходит о ней. Оно меняется так же, как у Гвидо! Не понимаю, что вы находите в ней, как вы можете желать её, когда, по слухам, в её постели побывала уже добрая половина Рима?!
– Прекрасная сестра моя, взгляните на своё отражение и ответьте, может ли мужчина, находясь подле вас, желать ещё кого-то другого? Неужели кто-то, познав само совершенство, может польститься на нечто низменное и гораздо менее привлекательное?
Гуго умел подольститься. Ирменгарда жадно ловила его слова. Ей хотелось, чтобы он продолжал и продолжал восхвалять её и унижать ту. Даже неизвестно, чего хотелось более слышать – комплиментов себе или хулы по адресу другой.
– Вы само воплощение великой Вальдрады, вы образ, вдохновляющий на подвиги и благородного сеньора, и сорванца-жонглёра, вы, вы… – с этими словами Гуго подошёл к Ирменгарде и вновь обвил её своими руками.
Ирменгарда, коротко ахнув, раскрыла свой алый ротик для поцелуя. Гуго не заставил себя долго ждать.
Три коротких хлопка послышались за их спинами. В дверях спальни стояла Берта в ночном одеянии, с нелепым чепцом на голове. Неизвестно, в какой момент она очутилась здесь и как долго наблюдала всю эту сцену.
– Я рада видеть, что мои дети испытывают друг к другу столь явную симпатию.
Гуго и Ирменгарда, разомкнув объятия и втянув головы в плечи, стояли молча.
– Но на этом я положу предел вашим чувствам, и я не желаю, чтобы когда-нибудь до моих ушей доходили хотя бы намёки на непозволительную связь между вами. Иначе всё это будет на руку врагам нашим, и в отношении вас я тогда буду действовать, как в отношении потворников врагам моим. Надеюсь, вы меня поняли, ибо дважды я повторять не собираюсь.
И старая графиня, цепко ухватив Гуго за руку, потащила его, как неразумного щенка, прочь из спальни Ирменгарды.
Эпизод 3. 1675-й год с даты основания Рима, 1-й год правления базилевса Романа Лакапина, 6-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского
(август 921 года от Рождества Христова)
Король Верхней Бургундии Рудольф Второй, сын Рудольфа, первого короля этого нового государства на карте средневековой Европы, не сошёл, а скорее соскочил со своего тронного кресла, когда граф его дворца доложил ему о прибытии Ирменгарды Иврейской. Несколько лет назад он, будучи совсем ещё юным и находясь в поиске своего идеала женской красоты, увидел это совершеннейшее создание на одной из ассамблей в Турине, которые устраивал муж этого небесного существа. Спустя время, несмотря на то, что юный король уже стал мужчиной благодаря опыту и стараниям служанок его замка, его мысли то и дело возвращались к кратким, но восхитительным моментам этой встречи. Даже во время обучения искусству любви посредством все тех же опытных наложниц он порой мысленно рисовал перед глазами образ той, так поразившей его, богини. И вот теперь эта богиня из плоти и крови запросто переступает порог его дома и, видимо, испытывает определённую потребность и интерес в общении с ним.
Он подскочил к едва успевшей преклонить колени графине и, трепеща всем сердцем, взял её за умопомрачительно изящную руку и усадил в соседнее с собой кресло. При этом он инстинктивно и, происходи это в иных случаях, совершенно непозволительно погладил её по руке, не имея сил сдержаться. Ирменгарда, видя его реакцию, естественно, постаралась подыграть королю и, жеманно вздохнув, спустя мгновение взмахнула ресницами и устремила на Рудольфа взгляд, полный дружеского расположения и как будто обеспокоенности за его судьбу. Затем она удивлённо и сокрушённо повела вокруг себя очами, и понятливый король велел моментально убраться всем слугам, внимательно наблюдавшим за этим дивным брачным танцем.
– Ваше высочество, рада видеть вас в здравии и христианском смирении, как подобает христианнейшему владыке сих земель, – начала она.
– Великолепнейшая графиня, очаровательная графиня, я немедля прикажу казнить всех своих слуг, которых я направлял в ваше расположение все последние годы.
– За что же, ваше высочество? – продолжала жеманничать Ирменгарда.
– Потому что, часами рассказывая о вас и рассыпаясь в комплиментах вам, они в описаниях своих не упомянули и сотой доли вашей красоты, – склонив голову, ответил ей Рудольф.
Краска тщеславия лёгкой волной прошла по лицу прелестницы.
– Прошу, нет, требую помиловать их немедленно, ибо они зато поведали мне всю правду о вашей мужественности и вашем благородстве. Видит Бог, они заслуживают немедленного прощения.
– Одно ваше слово, и эти презренные псы будут спасены. Ваше слово звучит в моих ушах небесной музыкой.
– Вот как, – усмехнулась Ирменгарда. – Тогда я уверена в успехе своей миссии.
– Что за миссия, прекраснейшая из живущих? – спросил Рудольф, немного разочарованный сменой разговора на более приземлённые темы.
Ирменгарда внимательно оглядела короля. Рудольфу не так давно исполнилось двадцать два года. Внешностью он был не слишком примечателен: лицо с высоким лбом оттеняли рыжеватые волосы, всё лицо его, щёки и подбородок были в ямочках, но не в тех, что так нравятся женщинам, а в тех, что скорее свидетельствуют о мягкости и слабости его характера. Он был высокого роста, но совершенно узкоплеч, и туловище его по длине своей не уступало длине ног. Король, увы, был ленив и честолюбив одновременно, и эти два порока устраивали между собой периодические войны, никогда окончательно в них не побеждая.
– Вам известно, что наш император Беренгарий слаб и стар, и дни пребывания его в этом мире вряд ли исчисляются тысячами.
– Время никто не может повернуть вспять, – философски ответил Рудольф.
– И он, ко всему прочему, не имеет наследников, что неизбежно после кончины императора приведёт к новым междоусобным войнам, от которых в последнее время так устала Италия. – И Ирменгарда вздохнула столь томно, как будто помимо Италии смертельно устала и она сама.
– Вероятно, – продолжал отвечать Рудольф, больше занимаясь разглядыванием собеседницы. Это занятие его заворожило настолько, что он машинально ляпнул: – Но ведь наследником Беренгария должен считаться ваш пасынок, Беренгарий-младший?
Глаза Ирменгарды вспыхнули пламенем, знакомым всем тем, кто когда-либо общался с её матерью. Однако Ирменгарда, ненавидевшая своего пасынка классической ненавистью мачехи, была всё же готова к подобному вопросу.
– Недавний мятеж моего супруга, мятеж неудавшийся, привёл к тому, что император во всеуслышание поклялся не иметь дело с семьёй графа Иврейского, в том числе со своим внуком.
– Это мало что меняет в вопросах наследства.
– Это меняет все для тех, чьи амбиции простираются дальше их владений, полученных при рождении. Ваши доблести, ваше высочество, настолько обширны, что вряд ли достойны пределов занимаемого вами королевства.
– Вы льстите мне, графиня, – сказал, вдруг заметно напрягшись, Рудольф.
– Нисколько. Вы потомок Вельфа14 и Конрада, ваш род ведёт свою историю от самого Одоакра15, однако волею судеб вы замкнуты сейчас в пределах вашего маленького королевства, хотя вы достойны большего.
Рудольф молчал. Его тщеславие было покороблено обидным словом «маленького». Он сам знал это и сам этим терзался.
– Мне представляется удобным момент, когда вы можете потребовать королевскую и императорскую власть себе по праву сильного, ибо нынешний правитель не в состоянии обеспечить покой вверенным ему владениям, среди которых и святой Рим.
– От кого идёт это предложение? – Бургундский король пытался говорить с равнодушием в голосе, но глаза его предательски блестели. При всей свой мягкотелости и инфантильности он был вовсе не чужд авантюрам.
– Граф Адальберт Иврейский, супруг мой, говорит моими устами и обещает вам в делах ваших всякое содействие. Помощь вашей миссии обеспечит и графство Тосканское, спасаемоё Господом, моей матерью Бертой и моим братом Гвидо, – ответила, привстав с кресла и изогнувшись в грациозном поклоне, Ирменгарда.
– Почему вы обратились именно ко мне? Разве не является креатурой вашего дома ваш сводный брат, граф Гуго Арльский?
– Буду с вами откровенна, на первых порах так всё и было. Но! Граф Гуго, увы, связан клятвой с Беренгарием не обнажать против него оружие своё до конца дней одного из них. Граф Гуго навряд ли будет предпринимать что-то серьёзное, покуда жив его слепой сюзерен, от которого Гуго ждёт не только Лангобардию, но и Нижнее королевство. Что до моей матери, графини Берты, то она полна желания отомстить Беренгарию за своё заточение, и любая весть о его падении будет принята моей матерью с великой радостью. Она хочет свершить над ним суд ещё при этой жизни. И наконец, мой родной брат Гвидо недолюбливает Гуго Арльского и менее прочих желает видеть королевскую корону на голове его.
Рудольф опустил голову и хранил молчание. В голове его шла кипучая деятельность, мозг горел и плавился.
– В своё время такое же предложение делали Людовику, моему соседу. И ничего хорошего из этого не вышло.
– Узнайте подробности его кампании, и вы поймёте, что именно навредило ему. Однако даже при всей своей никчёмности король Людовик стал тогда цезарем, то есть достиг своей цели, не забывайте это.
– До меня также дошли слухи, которые вы несколько минут назад подтвердили, что не далее как в прошлом месяце ваш супруг также пытался организовать свержение Беренгария и что эта попытка была пресечена в самом зародыше.
– О, вы прекрасно осведомлены об итальянских делах, государь!
– Ко мне на днях прибыл бергамский граф Гизельберт, один из активнейших помощников вашего мужа. Он поведал мне, что весь план рухнул из-за предательства в их рядах, и, несмотря на все мужество и стойкость Гизельберта, рыцаря Одельрика и вашего мужа, Беренгарий одержал верх.
Ирменгарда громко расхохоталась. Рудольф удивлённо смотрел на неё, чувствуя некоторую досаду, так как не понимал причины смеха и допускал вероятность, что где-то в своих словах допустил какую-то оплошность.
– О, великодушно простите, государь! Мой смех вызван исключительно содержанием того, что вам здесь наплёл этот мужественный рыцарь Гизельберт, этот бравый вояка Гизельберт!
– Наплёл?
– Из уст моего мужа и его слуг, уцелевших после короткой стычки, я слышала несколько иной рассказ о случившемся. Венгры Беренгария атаковали их на рассвете и застали спящими. Мой муж Адальберт, поняв, что врагов на их головы Господь наслал более, чем способны поразить их мечи, не стал надевать на себя графскую одежду, без сожаления расстался со своими драгоценностями, что были на нём, и ещё по дороге к Беренгарию был отпущен на свободу жадными венграми, которым один из наших иврейских вассалов дал за моего мужа выкуп, как за простого всадника.
– Ловко!
– Граф Одельрик действительно был чуть ли не единственным, кто до последнего сжимал в руках свой меч. Возможно, он понимал, что, будучи однажды уже уличённым в неверности Беренгарию, ему едва ли приходится рассчитывать на повторное прощение. Так оно и вышло. Император для устрашения врагов своих приказал повесить его. Господи, помилуй его душу!
– Помилуй его душу! – повторил король.
– Что касается нашего храбреца Гизельберта, то в момент, когда его приволокли связанным к императору, из одежды на нём была только короткая камиза, доходящая ему до пупка, так что всё прочее было открыто для созерцания всем желающим.
Плечи короля затряслись от смеха.
– Зато столь комичный вид пленника, вероятно, спас тому жизнь. Беренгарий посчитал, что публичное унижение стало Гизельберту достаточной платой за измену. Он собственноручно возложил на срамную фигуру графа свой плащ, дабы прекратить невежливый смех своих подданных и нелестные оценки графу со стороны собравшихся жён.
Смех короля достиг самых отдалённых пределов его приёмной залы.
– Перестаньте, Ирменгарда, я уже не знаю, как теперь завтра буду встречать графа и сохранять при этом подобающий вид. Перед моими глазами будет постоянно стоять картина, описанная вами!
Ирменгарда замолчала. Король, отсмеявшись, усилием воли вернул себе серьёзное выражение. В этот момент красавица произнесла:
– Государь, своё решение вы должны принять чрезвычайно быстро. Сейчас и только сейчас ваше время, дальше будет поздно. Если Господь и в самом деле призовёт Беренгария к себе, мой брат Гуго незамедлительно предъявит свои права, и тогда уже все, безусловно, поддержат его, а не вас.