– Люба, ты куда ходила?!
– Куда-куда! А то не ясно!
А на утреннем обходе спрашивает, можно ли вставать. И соседки по палате смеются. Теперь уже с разрешения врача Люба прохаживается между кроватями, потом вспоминает о телефоне и достаёт его из сумки. Когда включает, не успевает вглядеться в череду не отвеченных звонков, откликаясь на вызов начальницы:
– Любовь Эдуардовна, вы где?
– Я же говорила… в послеоперационной палате я.
– Прооперировали?
– Выпотрошили…
Маргарита Андреевна – дама холодная, не сказать, что надменная, но отстранённая. Держит дистанцию с подчинёнными, никогда не переходя на «ты» и называя всех по имени-отчеству, даже двадцатилетних девчонок. За те несколько лет, что Люба в этом банке работает, у них ни разу не было разговора о чём-то кроме служебных вопросов. И вдруг начальница её удивила:
– Любочка, я через это пять лет назад прошла. Мне кажется, опухоли по женской части едва ли не у каждой третьей бывают в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Жаль, конечно, что тебя это в молодости настигло. Но всё равно, слава богу, что самое опасное позади. Будут ещё послеоперационные сложности, но главное – жива!
– Спасибо, Маргарита Андреевна.
– Я почему тебе звоню? Твои тебя разыскивают. Сынок вчера прибегал, дочь звонила. А сейчас супруг твой к управляющему прошёл. Ты что, никому ничего не сказала?
– Я пыталась.
– Как же так, Люба?
– Ой, да бросьте! Я знаю, что вы сплетни не одобряете, но по банку уже месяц эту сенсацию пережёвывают, что мой супруг пять путёвок купил: три в Анталию для жены и детей и две на Кипр для себя и секретарши. Про Турцию я ему сразу сказала, что не поеду, что мне под южное солнце нельзя, а в больницу надо. А он – что мне в больницу не надо, у него мама медик, она лучше знает, что мне надо. И детям твердил: вы поедете с мамой, никуда она не денется!
– Вот сволочь! А по поводу Кипра?
– Я ничего сгоряча не делаю. Понимаете, они с мамашей своей могут сказать: ушла от мужа – справляйся сама. И не принять детей на время моего стационара. Опередив, уедут всей своей семейкой, чтобы выставить меня кукушкой, бросившей своих детей. А я останусь с детьми, но при своей опухоли. Поэтому мы три недели вели разговор слепого с глухим. Но уехала я первой, оставив детей мужу.
– Ты безоговорочно решила разойтись?
– Такого не прощают. Я себя не на помойке нашла.
– Я поняла тебя, Люба. Всё, пока, управляющий вызывает.
Прооперировали вчера троих. Двое только к вечеру попытались встать, постояли у койки и снова залегли. А Люба весь день то полежит, то походит, а к вечеру вываливается в коридор, где воздух не в пример свежее, и шаркает из конца в конец. Санитарка, везущая на тележке тюки грязного белья, качает головой:
– Ну, ты скаженная, вчера в реанимации до четырёх часов откачивали, губу вон как порвали, а сегодня уже кросс даёшь. Ох, и живучи русские бабы!
А назавтра приезжает свекровь.
Она зашла в палату, когда Люба с Леной ушли в ванную. Конечно, рано им мыться, но дни стоят жаркие, и плюс к тому окна палаты на солнечную сторону. Так что вернулись они освежёнными и в приподнятом настроении, даже смеясь. И первое, что увидели – мадам Кузнецову, стоящую в проходе между кроватями и брезгливо разглядывающую смятую постель Любы.
Выдержав театральную паузу, свекровь приступила к экзекуции:
– Ну? Что это за своеволие? Тебе лечение назначено отличным врачом, а ты решила сама себе диагноз поставить? Да ты знаешь, какой объём ампутации тут практикуется? Отрежут всё, и никому ты будешь не нужна!
– Софья Семёновна, зачем моим детям это всё, что отрезали?
– Это ещё что? Какая я тебе Софья Семёновна? И не строй из себя дурочку, ты и так недалёкого ума! Мужу своему ты будешь не нужна! Что за капризы! Ей на отдых большие деньги потрачены, а она кочевряжится! Нет, это какой надо быть идиоткой, чтобы согласиться на такую операцию, лишь бы мужу досадить!
– Чего вы от меня хотите?
– Собирайся! Там внизу отец нас дожидается! Если через пять минут не будешь готова, поедешь домой на рейсовом автобусе! Стой! Что ты там про Кипр Катьке сказала?
– А что, не должна была говорить? Вы же приличная семья, хорошо ли, если ваш сын с любовницей на отдых отправится до развода? Пусть лучше с дочерью пока съездит. А уж поженятся – тогда хоть на полюс.
– Какая любовница? Какой полюс? Ты что несёшь?
– Ой, да не притворяйтесь! Он же путёвки в агентстве дочери вашей подруги Ксении купил! Весь город уже месяц это обсуждает, а вы делаете вид, что так и надо!
Свекровь схватилась за телефон:
– Ксень, ты про путёвки на Кипр слышала? Что ты мямлишь, я же всё равно узнаю! Что?! А за сколько? Да я вас всех поубиваю!
Она бросила трубку в сумку и рыкнула:
– Ты, дура, почему мне сразу не сказала? А лучше бы промолчала. Ну, гульнул мужик, не ты первая, не ты последняя. Наоборот, причепурилась бы, а то вон… растолстела, выглядишь старше меня. Если мужик загулял, баба виновата!
– Растолстела я от гормонов, которые ваш отличный специалист назначил. Да и на кой мне нужен мужик из-под чужой бабы? Только развод!
– Дура! Пробросаешься!
Люба вышла из себя:
– Да, я дура. И такой умной, как вы, не буду. Как-нибудь своим умишком проживу, и за гуляку цепляться не буду, рискуя триппер подцепить!
Некоторое время Софья Семёновна шумно пыхтела, пытаясь справиться с негодованием. Потом прошипела:
– На коленях передо мной ползать будешь, чтобы мужа вернуть!
– А зачем? У нас полное согласие: я ему не нужна, а он мне не нужен. Пусть живёт с юной красоткой.
– Никакого развода! А если разведётесь, детей ты не получишь!
– Они сами будут решать, с кем остаться.
– Нет, моя милая, это суд решит. У тебя жилья нет! Квартира ваша на мне записана!
– Когда я за вашего сына вышла, у меня была двухкомнатная квартира. Вы её стоимость в свой дом вложили.
– Не докажешь!
Люба устало махнула рукой и присела на кровать:
– Даже спорить не буду. Ограбили сироту – вам этот грех нести. Что жильё жалеть, когда вы и здоровья меня лишили… а может, и жизни. Я благоприятного диагноза не жду… хоть и надеюсь. Детей против меня настроить? Да запросто! Только много ли вам самой жить осталось? Вы, вроде, верующая? Куда воры и клеветники после смерти попадают?
Свекровь фыркнула ей в лицо, развернулась и хлопнула дверью.
– Люба, что это было? – спросила Лена после минуты гробового молчания всей палаты.
– Бывшая свекровь. Да ну её к чёрту!
– Как она тебя собралась на третий день после операции домой увозить?
– Не знаю, – озадачилась Люба.
– Да вы, девки, что ль, не поняли, – с кряхтеньем заворочалась на кровати самая старшая из обитательниц палаты Шура. – Влетели все такие из себя лошади здоровые. Ржут, полотенца на головах! Кто бы подумал, что у вас пузы разрезаны!
– Люба, а почему ты сказала, что она тебя здоровья лишила?
– Мне почти год назад сказали, что надо оперироваться. А она меня к заведующей отделением, своей подруге, привела. А та: киста маленькая, ничего не надо. Гормоны мне назначила, я с ноября восемь килограмм прибавила. Дура я и есть, что её послушала. После картошки надо было расплеваться с ней!
– Какая картошка?
– Известно какая. С огорода.
– Рассказывай!
Ну, Люба рассказала.
Прошлая осень дождливая выпала. Всё Софья Семёновна нудила, что картошку надо выбирать. Но как соберётся – дождь. Дотянула до середины сентября. И тут объявила: чтобы в субботу все были!
А у Любы, пожалуй, с конца лета болезнь начала становиться заметной. Не боль, нет. Просто как-то постепенно силы стали утекать. Головокружение, слабость. Она списывала это на то, что в последнее время критические дни выросли до критических недель. Хотелось в выходные лежать в тёплой постели и не двигаться. Но мамина картошка – это святое! Плохо тебе? Не выдумывай!
В субботу Катя отцу заявила: «Я картошку не ем, и вообще, мне надо к контрольной готовиться». И смылась к подружке. Люба её не осуждала, нет. Хватит того, что на ней все ездят. Нет, из дочери она не позволит Золушку делать! И Дениску она дома оставила, у него насморк. Сергей, кстати, тоже уклонился. То есть Любу он привёз, но у папы в машине что-то стучит. Поэтому они сели в машину Сергея и уехала за какой-то деталью. А на распаханные грядки вышли Люба, свекровь, её давняя подруга Ксения и соседка свекрови.
Через полчаса свекровь ушла обед готовить. Минут через десять тётя Ксеня смылась – подруге помогать, наверное. В общем, работали они вдвоём. Что дальше было, Люба не помнит. В какой-то момент, подняв ведро, соседка уронила его, обнаружив, что Люба неподвижно лежит, уткнувшись лицом в рыхлую влажную землю. Она кинулась к ней, но не смогла поднять. Вызвала скорую.
Когда скорая приехала, уже вышедшая из дома свекровь заявила, что зря их потревожила соседка-паникёрша. И уже Люба сидела на земле, отхлёстанная по лицу Софьей Семёновной, и пыталась собрать мысли в кучку. Фельдшер только спросила: «Ты не беременна?» и повернулась уезжать. А водитель скорой помощи Коля взял Любу на руки и понёс к машине. Пыталась ещё верещать свекровь, но тут уже фельдшерица сказала, что не возьмёт на себя ответственности, бросив необследованную пациентку с тревожными симптомами.
Потом уже, спустя несколько месяцев, встретив Любу у процедурного кабинета, где ей гормоны кололи, фельдшерица объяснила, почему вдруг так резко поменяла мнение. Колю в городе звали Ведьмаком. Он на спор с мужиками диагноз ставил без всякого обследования. Просто прикоснётся к человеку и говорит, к примеру: «Язва желудка!» И ни разу не ошибся! Так что, когда он Любу на руки взял, фельдшер уже точно знала, что Коля плохое почуял: «Тебе же в области назначили операцию? Что ты тянешь?» И у Любы сердце заныло. Ведь точно, в школьные годы Коля как-то её подружке Иринке, упавшей, когда они на лыжах зачёт сдавали, велел не двигаться, пока медицина не приедет, мол, у неё перелом, а от нагрузки будет смещение. Конечно, Ирина попыталась встать. И смещение было. А Любе Коля тогда в машине сказал: «Онкология у тебя, Любаня. Смотри, не запусти болезнь».
– Да ладно тебе, Люба, – сказала ей Лена. – Любите вы, утятинские, во всякую чертовщину верить.
– Я бы и не поверила, – ответила Люба. – Только бабушка моя умерла от рака яичника, не дожив до пятидесяти. А мама с тем же диагнозом не дотянула до сорока. Я уже тридцатник перемахнула. Представляешь, как я жду результатов гистологии?
Бог из машины
Люба прошла мимо сидевших на скамейке у подъезда двух старух, поздоровалась и стала медленно подниматься на свой четвёртый этаж. Передыхая на каждой лестничной площадке, доплелась до своей и остановилась передохнуть, вынимая ключи из сумки. Ключ почему-то не входил. Господи, да они замок сменили! И второй тоже… вся дверная фурнитура была прежде белого металла, а теперь обе личинки жёлтые. Значит, свекровь начала свои военные действия. Интересно, где сама-то? С детьми уехала? А Сергей с любовницей?
После операции Любе ни разу не удалось поговорить с детьми. Телефоны были вне доступа. Ни мужу, ни свёкрам звонить она не хотела. Позвонила Ирине, попросила узнать насчёт детей. Та заверила её, что с детьми всё нормально, судя по тому, что вчера они с Сергеем заходили к ней брать справку об эпидокружении. На удивление подруга разговаривала сухо, даже не спросила, как Люба себя чувствует. Может, неудобно разговаривать? Ох, дети живы-здоровы, и ладно. Скорее всего, бабка что-нибудь им сплела о матери или симки поменяла, с неё станется. По приезде Люба поговорит с детьми и разберётся с Софьей Семёновной.
И вот новая оплеуха от судьбы. А ведь когда лечащий врач пригласил её в смотровую и сухо сообщил, что ей надо забрать стёклышки с анализами и отправляться в областную онкологическую больницу для дальнейшего лечения, она даже не дрогнула, сказала «спасибо» и пошла собирать вещи. Всё давно продумано и решено. Она будет твёрдой, она ещё поборется за жизнь. Ну, установлен срок её пребывания на земле, но ещё никому бессмертия не обещали. По телефону записалась на приём на завтра и отправилась домой, чтобы отмыться, перестирать вещи с себя, собрать то, что потребуется в новом стационаре… и немного поплакать, пока дома никого нет. А тут такое!
Что делать? Набрала Ирину. Та звонок сбросила. Значит, на приёме. Кому ещё можно позвонить? Тут кто-то сам позвонил. Маргарита Андреевна. Спросила, когда выписывают. Ответила, что уже приехала и стоит перед дверью собственной квартиры, в которой замки сменены. Начальница сказала, что сейчас примчится и поможет дверь открыть. Пока они разговаривали, вышла из соседней двери свекровина подруга Ксения и уставилась на неё презрительным взглядом. Кто-то шелестел наверху. Это перегнулась через перила ещё одна любопытная соседка. И ещё супружеская пара с их этажа по лестнице поднимается. Очень хорошо, с Ксенией лучше при свидетелях разговаривать!
– Тётя Ксеня, вам новые ключи не оставляли?
– Нет. А если бы оставили, не дала бы!
– Хорошо. Значит, не зря мы МЧС вызвали. Сейчас приедут и дверь вскроют.
– Что? Ах ты… ты права не имеешь!
– Моё право в паспорте полицией проштамповано, вам ли не знать!
Ксения шумно выдохнула, но оскорблять при свидетелях не рискнула, развернулась и хрястнула дверью.
– Сейчас вынесет ключ падла старая, – раздался старческий голос сверху. – Люба, а ты где пропадала?
– В областной больнице лежала, – ответила она.
Подошедшая к собственной двери соседка развернулась и обняла её:
– Что с тобой? Выздоровела? Тут твоя свекровка такую пургу гнала!
– Ты зачем это говоришь, хочешь человеку приятное сделать? – набросился на неё муж.
– А то Люба не знает, какая она сука, – последовала реплика сверху.
– Это точно, – согласился сосед. – У неё кличка в народе по инициалам «Эсэс». Как есть она эсэсовка!
– Вы постойте, пожалуйста, свидетелями, – попросила Люба. – А то ведь Софья Семёновна потом скажет, что я рояль и сундук с золотом из дома вынесла.
Хлопнула дверь подъезда. Кто-то ещё поднимался по лестнице. Через минуту новый хлопок. И ещё. Застучали по ступенькам каблучки. Это наверняка Маргарита Андреевна, в их доме ни у кого такой бодрой походки нет. Точно, они поднялись одновременно, тяжело ступающий свёкор, которому явно соседка позвонила, и она, лёгкая, изящная и деловитая:
– Все собрались? Будем вскрывать?
– И для чего ты этот спектакль устроила, Люба? Трудно было заехать? – набросился на неё свёкор.
– Да с какой стати? Или я не в собственный дом пришла? Правда, Софья Семёновна сказала, что эта квартира как была в её собственности, так и осталась, и что деньги за мою квартиру вы в строительство своего дома вложили, я теперь не докажу.
– Как же так, Люба? Весь же город об этом знает, – сказала одна из старух, что прежде у подъезда сидели, а сейчас вслед за Кузнецовым пришли. Она из дома напротив, где Люба выросла и откуда замуж выходила. – За что они с тобой так?
– А нечего было от семьи сбегать, – высунулась из своей двери Ксения.
– Ага, от семьи сбежала, чтобы поблудить и татушку набить, – без стеснения опустила она пояс юбки, свободно болтавшейся на её усохшей после операции талии, и показала сморщенный и раскрашенный зелёнкой шов на животе. – Завтра в онкологию поеду, чтобы догулять.
– А они её имя полощут, бессовестные, – ахнула молодая соседка. – Правду ты, Вовка, сказал, эсэсовцы они!
Старший Кузнецов засопел и повернулся к двери, загремев ключами. А когда зашли в прихожую, тихо сказал:
– Может, не стоит концы обрубать так решительно, Люба?
– Не так я концом Сергея дорожу, чтобы членовредительством заниматься, – громко ответила она. – Не обрублю, пусть при нём остаётся!
– Люба, неужели ты за квартиру биться не будешь? – спросил сосед.
– Сколько мне той жизни осталось, чтобы на барахло её тратить! А потом, есть поверье, что с ворованной вещью вору беды переходят. Так я не прочь с бывшей свекровью поделиться. Надо бы все свои вещи забрать, а то Софья Семёновна из вредности выкинет или спрячет. Только куда всё?
Соседка по старой квартире решительно зашла в зал и скомандовала: