– Книги-то дедовы? Забери, сохрани, они ценные. Комодик вон в прихожей Катин, память мамина. Ты знаешь, как мои молодые уехали, у меня свободно. Что громоздкое, тащи ко мне. Одежду в сумки сложи. Если сумок не хватит, коробки в магазине попросим. Вов, поможешь перетащить? И живи у меня хоть год, не чужие, чай.
Люба рукой нащупала кресло и присела на него. Маргарита Андреевна схватила со столика яркий журнал и стала её обмахивать:
– Сиди, не двигайся. Можешь на диван прилечь. А я пойду тряпки упаковывать. Женщины помогут. И ночевать ты у меня будешь. Я тебя утром на нашей машине в Уремовск отправлю.
Спала она в эту ночь на удивление крепко. Может, потому, что поплакать было негде.
И на следующий день плакать было негде. Она вышла из врачебного кабинета и села в ожидании направления. А в кабинете ей сказали, что процедуры облучения три раза в неделю, поэтому нет смысла предоставлять ей место в стационаре. Все пациенты приезжают из дома.
А у Любы нет дома. Надо снимать квартиру, не садиться же на шею тем, кто её приглашал из вежливости. Раньше бы она к Ирине напросилась, всё-таки подруга ещё со школьной скамьи, живёт одна… но что-то у неё происходит. Да что бы ни происходило, Люба никогда бы не бросила подругу во время тяжёлой болезни! Нет, к Ире она не обратится и звонить не будет!
Вышла медсестра, передала бумаги. В это время проходящая мимо женщина остановилась и неуверенно поздоровалась. Люба вгляделась: что-то знакомое, но в её состоянии не вспомнить.
– Вы извините, но я немного расстроена… не вспомню.
– Тётя Клава я.
– Господи, вы же блондинкой были!
Сестра свёкра, яркая самоуверенная женщина, вдова полковника. Любительница модных тряпок, высветленные волосы, уложенные в затейливую причёску – где всё это? Сейчас это была осунувшаяся бесцветная старуха с тёмными с проседью гладко зачёсанными волосами. Люба порывисто её обняла:
– Я рада вас встретить. Вернее, не так… глупо радоваться, что человек в таком месте оказался. Я о том, что вы с Кузнецовыми разругались, а я тоже с ними разругалась.
– А Серёжа?
– Мы расходимся.
– А как же дети? Пойдём, посидим, и ты всё расскажешь.
Они вышли из поликлиники, и тётя Клава повела её не к выходу с территории онкодиспансера, а куда-то за здание:
– В беседках тут мужики из стационаров курят, там вонь, наплёвано, а тут под ивой есть уютная скамейка…
Отодвинула свисающие пологом ветви и устроилась на скамейке. Люба присела и закрыла глаза:
– Боже, как хорошо! А в многопрофильной больнице во дворе только и можно, что мотаться от приёмного покоя до морга и обратно!
– О, так тебя оперировали с привилегией! Там шов штопают художественно, а тут зашивают грубо, как в морге, всё равно путёвка туда уже выписана!
– Чего там, диагноз-то у нас с вами один, бикини в гроб не наденешь.
– Ладно, хватит кладбищенского юмора, давай рассказывай.
Выслушав краткую историю её болезни, тётка мужа сказала:
– Буду неделикатна, но болезнь – это единственное, что могло тебя из твоей летаргии вывести. Мы, конечно, уже несколько лет не виделись, но в те времена мне иной раз хотелось тебя побить.
– За что?!
– Ты половой тряпкой перед ними пласталась! Сонька тебя постоянно унижала, а ты ей: «Мама!» Муж абсолютно не учитывал твоих желаний. Дети твои, не знаю, как сейчас, но тогда они были капризными барчуками.
– Да и сейчас… вы правильно говорите, я как во сне была. Но теперь…
– Ну, дай бог нашему теляти волка сожрати. Ладно, встали и пошли! Поживёшь у меня.
– Тётя Клава…
– Да брось! Мы с тобой подруги по несчастью, ты мать моих внучатых племянников и жертва моей любимой невестки. На облучение будешь ездить от меня. Десять дней будем друг к другу притираться. Я не сомневаюсь, такая Золушка, как ты, даже с такой мегерой, как я, уживётся. Потом я химиотерапию буду проходить в стационаре. А ты спокойно поживёшь в моей квартире одна. Потом сама в стационар ляжешь. У нас с тобой разрыв в лечении примерно месяц.
– Спасибо. Только давайте я заплачу за квартиру.
– Ты меня не зли. Я уверена, что у тебя кроме зарплаты никаких накоплений. Ты в гостях, значит, живёшь у меня и ешь моё. Не стесняйся, у меня кроме пенсии есть дополнительный доход. Куда мне его тратить? Чужой жизни не прикупишь, а всего остального у меня в избытке!
Вот так сразу решился вопрос с жильём. Тётка мужа, с которой она за шестнадцать лет свойства виделась считанное количество раз, вдруг оказалась её спасительницей. По дороге Люба судорожно вспоминала, что вообще знает об этой родственнице. Свёкор при ней никогда ничего о сестре не говорил. Свекровь – та отзывалась о ней крайне недоброжелательно. А вот что конкретно предъявляла? Молодится, заносчива, мужа ни в грош не ставила… ну, это, положим, и к Софье Семёновне приложимо. Бездельница, недалёкая, работала в какой-то конторе за какие-то копейки, конечно, муж зарабатывал, можно было не упахиваться… это, понятно, и в огород собственного мужа камушек. Богатая, наследство от родителей, а потом от мужа. А от мужа-то кому ещё наследство могло перепасть, Кузнецовым, что ли? Но это теперь Люба так её предъявы комментирует, а тогда что же не возразила?
Да, богатая. Квартира в самом центре, на Ленинском проспекте, но второй корпус, в глубине двора, где не шумно и не пыльно от транспорта. Дом сталинской эпохи, с колоннами и лепниной. Широкая и пологая лестница. В лестничный пролёт лифт встроен. Это в четырёхэтажном доме! У входа будка консьержки. Тётя Клава ей Любу представила:
– Это моя племянница. Приехала мне помогать на время болезни. Она здесь надолго. Прошу любить и жаловать.
Квартира двухкомнатная. Но какая! Потолки почти четырёхметровые. По коридору можно на велосипеде разъезжать. А комнаты!
– Это сколько же здесь метров, – вырвалось у неё.
– Семьдесят два, – ответила.
Люба хотела извиниться, но поняла, что хозяйка даже довольна её удивлением, она гордится своим жильём.
– Здорово! У нас в трёхкомнатной пятьдесят шесть… было.
Тётя Клава обняла и подтолкнула к дверям:
– Диван в зале – твой. Вещи вот сюда будешь складывать. Пока у тебя нет ничего с собой… да, непорядок. Не дело, что барахло у чужой старухи. Перевезёшь сюда, мы с тобой под них кладовку освободим.
– Да ладно, тётя Клава!
– Ничего не ладно. У нас сейчас антреприза московская комедию даёт. А тебе даже надеть нечего. Давай-ка по магазинам пробежимся, а? Я финансирую!
– Не нужно! А вот в парикмахерскую я хочу. Мне в очереди у кабинета одна пациентка посоветовала коротко постричься. А то, когда химия начнётся, волосы полезут и будут на полу ковром лежать.
– Так это ещё нескоро!
– Я с замужества с длинными волосами. Хочу радикально имидж поменять. Сейчас каре сделаю, а к химии – совсем короткую стрижку.
– А этот настрой мне нравится! Пострижёмся обе! Тем более, мне-то короткая стрижка уже через десять дней потребуется.
Но из парикмахерской тётя вернулась расстроенной:
– Мой же мастер! Всегда меня так укладывала! А обкорнала под тифозного мальчика. Тебя вон практикантка стригла, а какая прелесть! Парик, что ли, купить?
– Парик купить не помешает. Но не надо спешить, парик рекомендуют выбирать очень тщательно. А давайте мы вам чепчик нафантазируем!
В последующие дни они столько хохотали, сколько Любе, наверное, за всю предыдущую жизнь не довелось. Их поведение было как у девочек-подростков, готовых прыснуть даже на показанный им пальчик. Люба перетрясла тётин гардероб и, вспомнив мамины уроки рукоделия, сконструировала головной убор из двух блузок, трикотажной и кружевной с пайетками. Примерив его, тётя Клава заявила, что выглядит юно и похожа в нём на Эллочку-людоедку. И надела его в театр, куда они отправились втроём, с привезшей Любины вещи Маргаритой Андреевной. Что ещё смешнее, столкнувшиеся с ними две тёткины знакомые старухи с завистью косились на её голову. И тётя Клава представила Любу как племянницу, которая недавно ездила в Париж и привезла ей это чудо в подарок: «Вещь, конечно, не брендовая, но из мастерской довольно известного дизайнера головных уборов. Выставочный образец».
Всё бы хорошо, если бы не поведение детей. Телефоны были недоступны, а когда Люба, приехав в Утятин, перехватила их во дворе, Катя взяла брата за руку и бегом потащила к подъезду. А Дениска из-за двери со слезами прокричал: «Ты нас бросила!» Дело было накануне отъезда тёти Клавы в стационар. Пребывая в неважном настроении, она, тем не менее, совет дала здравый:
– Учебный год начался. Через школу действуй. Учителя, в основном, бабы, и разводок среди них немало. Должна же быть женская солидарность!
Люба только вздохнула: уж Софья Семёновна в школе наверняка договорилась, чтобы ей заслон выстроить! Вспомнила классную руководительницу Дениса, которая перед её бывшей свекровью так заискивала, что только ниц не падала, и пригорюнилась. Но через день подумала: а Люся? Люся, её одноклассница, физику в их школе преподаёт. В школьные годы они не дружили, но ведь и не ссорились. Люся не в разводе, живут они с мужем, вроде, нормально. Как у Любы, у неё двое детей, только они маленькие ещё. Ну, не может же она как мать ей не посочувствовать! Только вот как с ней связаться? Да через школу, как ещё!
Люся, приглашённая к телефону в учительской, ответила сухо:
– Да, здравствуй. Поняла. Давай свой номер, я тебе из кабинета перезвоню.
Люба упала духом. Но учительница перезвонила минут через двадцать:
– Люба, я просмотрела расписание детей, чтобы у них занятия одновременно заканчивались. Тебе удобно будет во вторник подъехать к двум?
– Да, конечно! Ой, у меня же с утра процедура… да нет, я на двенадцатичасовой успею!
– К охране не подходи, позвони мне, я выйду и тебя проведу. И ещё… нет, всё при встрече! Нет… даже не знаю… в общем, Люба, никому не говори о том, что со мной договорилась!
Что там такое случилось, что Люся, такая с детства собранная, блеет и не знает, что сказать? Но главное, что она организует встречу с детьми! А уж Люба найдёт нужные слова, чтобы переломить их настрой!
Остановившись у крыльца школы, Люба набрала номер Люси. Через пару минут учительница выскочила на школьное крыльцо и помахала ей рукой. Приобняв её, потащила мимо охраны. Из вестибюля они спустились под лестницу и нырнули в дверь лаборантской:
– Через десять минут звонок. Посиди, я урок закончу.
Открыла дверь, ведущую в класс, и сказала:
– Ну? Кто-нибудь решил?
После звонка Люба услышала, как загудел класс. Потом шарканье ног, и гул переместился за другую дверь. Люся заглянула в лаборантскую, закрыла дверь, ведущую в коридор, и сказала:
– Жди. Да, Люба, ты с Ириной давно общалась?
И тут до Любы наконец-то дошло!
– Ты имеешь в виду, что Ирина на моего бывшего мужа глаз положила? Да плевать мне на них обоих!
– Так ты знала?
– Нет. Но я обиделась, когда она в болезни меня не поддержала. Поэтому давно с ней не разговаривала. А ты боялась, что она нас Кузнецовым заложит?
Стукнула дверь. Люся ушла в кабинет и появилась в дверях, обнимая детей:
– Вот они. Общайтесь.
Катя стала вырываться из её рук:
– Людмила Павловна, вы нас обманули! Денис, мы уходим!
Вот тут Люся показала свой характер. Она вцепилась в плечо Кати и форсировала голос:
– Катя, не включай деточку, тебе пятнадцать лет. Взрослые люди, когда имеют друг к другу претензии, их высказывают, а не дуют губки и не истерят. Вот мама из областной онкологии сорвалась, чтобы с вами поговорить…
– Что?! Мама, у тебя рак?
– Вот что бывает, когда не разговаривают. А ты думала, что мама твоя поехала прыщи прижигать? Всё, общайтесь, – осеклась она, увидев, что Люба отрицающе мотает головой, прижимая к груди заревевшего Дениску. – Я в кабинете. Никто вас не потревожит.
Катя обняла мать и брата и тоже заплакала. А Люба в объятиях своих детей вдруг подумала: «А что это я помирать собралась? У тёти Клавы кишечник серьёзно затронут, и то не сдаётся. Ещё поживу!» Потом они присели, не разрывая объятий, и Люба отвечала на их вопросы:
– Да, опухоль. Её вырезали, теперь облучают. Потом будет несколько курсов химиотерапии… Это такое лечение, когда человеку вводят всякие яды, чтобы раковые клетки убить… Похудела? Нет, я просто вернула прежний вес. Помнишь, когда я толстеть начала? Когда бабушкина Тамара Анатольевна мне уколы назначила… Бабушка? Нет, конечно она не хотела, чтобы я умерла, когда на операцию не отпускала. Просто она очень уверена в своей подруге Тамаре и в собственных знаниях в медицине. Она думала, что лучше докторов диагнозы ставит… Нет, я на бабушку не обижаюсь. Вам она бабушка родная, а мне абсолютно чужой человек. И я ей чужая дочь, поэтому ей меня не жалко… Папа? Он тоже мне чужой… Нет, я не обижаюсь и не сержусь. Просто брезгую.
– Это из-за любовницы, из-за Светки? Мам, они разошлись, – сказала Катя. – Бабушка её с работы прогнала, папе сказала, что денег не даст. А на фиг он ей без денег? Он же старый. И по путёвке она его с нами в Турцию отправила. А сама с Тамарой Анатольевной на Кипр летала. Мам, возвращайся! Ну, ради нас!
– Катя, скажи, как папа ко мне относится?
– Он хорошо относится, – быстро ответил Денис.
– Хорошо – это как? Он говорит мне добрые слова? Он помогает мне в домашних делах? Он не даёт обижать меня другим? Он беспокоится, когда я болею?
Денис огорчённо засопел. Катя раздражённо сказала:
– Ты нас обманула! Сказала, что не обижаешься, а сама обижаешься!
– Что было, то было. Я закрыла эту страницу. В нашей семье было так: я обслуживала вас как Золушка, а вы меня не уважали и не ценили. Он часто обзывал меня даже при вас. Нет?
– Он больше не будет, – заныл сын.
– Он будет делать дома всю тяжёлую и грязную работу? Он будет запрещать бабушке называть меня дурой? Он сам не будет так меня называть? Он не будет гнать меня туда, где, он знает, мне будет плохо? Вы верите, что так будет?
– Мама, так, конечно, не будет. Но он будет меняться, – обняла её дочь. – Ну, ради семьи!
– Катя, меньше, чем через два года, ты закончишь школу и уедешь учиться в Москву. Тебя там, вдали, будет греть мысль, что я терплю боль и унижение ради семьи?
– Ладно, я поняла, мы эгоисты. Тогда скажи, как мы будем жить сейчас?
– Если бы папа и бабушка ко мне хорошо относились, они бы не отобрали у меня квартиру, которая осталась мне от моей мамы. Я бы ушла туда. А вы бы жили со мной. И папа бы имел возможность создать новую семью. И вы жили бы рядом с обоими родителями.
– Бабушка сказала, что всё нам достанется, – пробубнил Денис.
– А мне? Мне где жить?
– С нами…
– То есть в чужом доме и из милости? Дети, а как вы думаете, бабушка может прожить, к примеру, до девяноста лет? Очень даже может. Дай ей бог, конечно, здоровья, но тогда ты, Катя, до тридцати пяти лет своего угла иметь не будешь, если в банкирши не выбьешься или за богача замуж не выйдешь. Кстати, ваш папа тоже богатым считался, когда я за него замуж вышла. Только после развода я бедней, чем в девичестве, стала. А что тебя ждёт при таком раскладе? Бабушка будет решать, с кем тебе дружить и замуж выходить. Будет грозить, что наследства лишит, если не того выберешь. Вашему папе сорок шесть лет, а она до сих пор им манипулирует. Я сейчас глупость сказала?
– Да, бабуля всегда про наследство говорит, – согласился Денис.
– Она ещё и вас поссорит из-за этого мифического наследства!
– Мама, не забалтывай, – рыкнула Катя. – Как мы будем жить сейчас?
– Я сниму комнату у Татьяны Николаевны. Это в том самом доме, где у меня квартира была. Она меня примет, она с моей мамой дружила. Но… уйдёте ли вы от отца из трёхкомнатной квартиры в комнату?
– Я уйду, уйду, – подпрыгнул Денис.
– В одной комнате втроём? Это невозможно, – надула губы Катя.
– Значит, семья делится пополам. Катя с папой, Дениска с мамой. У мамы зарплата так себе. Катю папа будет хорошо обеспечивать, тем более, что она умеет к нему подластиться. И бабушка, чтобы меня уязвить, будет к ней особенно благосклонна. А Денис будет завидовать. И рано или поздно они его перекупят. Гироскутером, электрическим самокатом, компом каким-нибудь сверхскорым, смартфоном крутым. Вам обоим от всего от этого станет неловко, и начнёте вы меня избегать.