Вышел на Луг и сразу увидел несколько елей, странно склонившихся к воде. Огляделся вокруг. На реку опустился вечер, окутав ее своей тьмой и прохладой. Я посмотрел на другой берег и почувствовал, как по спине пробежала дрожь. Над дальним берегом реки стояла сплошная, черная полоса. Кто там? Что? Почему я даже спокойно смотреть туда не могу? Страх! Это мой собственный страх, который родился в детстве и вырос за годы, превратившись в страшное чудовище. Я смотрел в этот лес, а видел то, что вырастил внутри себя. Сейчас мне предстояло убить этого невидимого зверя и очистить душу от тьмы, которая живет во мне с детства. Неведомая сила охватила тело и понесла меня к склонившимся над водой елям. Я увидел кладку. Вот она! Старая, наверно прошлогодняя. В некоторых местах отсутствовал поручень, а кое-где доски потрескались и ушли под воду. Я решительно шагнул вперед. Доски задрожали, стали вибрировать, возможно, от старости, или оттого, что сам весь трясся. Шаг, второй, потерял равновесие, схватился за поручень, который сломался и остался у меня в руке, но я устоял. Бросил отломившийся кусок жерди в воду, а сам снова шагнул вперед. Доска заскрипела и ушла под воду. Я по колено оказался в воде. Еще шаг, и мне показалось, что черный пугающий лес протянул ко мне невидимые руки и стал толкать, давить в глубину. «Я же не умею плавать!» – где-то внутри себя заорал я. Но, сделав глубокий вдох, вытянулся вперед и быстро пробежал пару метров мелкими шажками. Остановился на небольшой широкой доске. В этом месте кладка оказалась прочной. Я взялся за поручень и перевел дыхание. Постояв минуту, может больше, решился и пошел вперед. Теперь мне казалось, что надо мной кто-то летает, а с берега целая толпа невидимых людей наблюдает и ждет от меня падения. Они уверенны, что я остановлюсь, плюну на все и убегу в деревню. Еще шаг, еще. Пристроился, приноровился к шатаниям кладки и с непонятной мне уверенностью пошел вперед. В какой-то момент все отключилось; и сознание и тело.
Выдохнув всю тяжесть перехода, понял, что сижу на другом берегу реки. «Вот она эта Дубрава!» – Радостно крикнул я. Посмотрел на высокие ели, а затем в небо и подумал: «Как много звезд! Как будто кто-то рассыпал мелкий светящийся песок. А вот и знакомые созвездия Орла, Лиры! Полярная звезда! Но, нужно вставать и идти вправо. Где-то там малинник?» Я вошел в лес. Мне показалось, что старые ели и сосны проснулись от векового сна, и разбудил их я. Они, тяжело вздыхая, нехотя пропускали меня к своим тайнам. Где-то закричала птица! Я вздрогнул! Отдышался и пошел дальше. В этой лесной тьме я не был уверен, что смогу найти нужные ягоды, но я шел вперед. Случайно наткнулся на паутину, растянутую между сухими ветками. Остановился, чтобы стереть с себя ее нити. Вытер лицо и, раздвинув кусты и ветки, решил перешагнуть через упавший ствол. Но в этот момент мне показалось, что я нечаянно раздавил рукой что-то влажное. Посмотрел на ладонь, увидел остатки ягоды. Попробовал на вкус – малина. Забыв о страхе, лесе и темноте достал из кармана листок бумаги, в котором утром был завернут бутерброд, сделал кулек и стал собирать в него ягоды. Через одну я клал в рот. И действительно, прав оказался старик, такой вкусной малины я никогда не пробовал. Собирая, совсем забыл, где нахожусь. Через час вернулся к кладке. Держа в одной руке кулек с малиной, счастливый, я спокойно прошел обратно, нет, точнее перелетел на невидимых крыльях. Почти бегом добрался до деревни. Но бежал не от страха, а от желания скорее вручить старику кулек с малиной. Я подошел к его дому и стал настойчиво стучать, но мне никто не открыл. Немного расстроившись, решил отдать ему ягоды утром. Вернулся в свой дом и когда открыл дверь, увидел щербатого деда сидящего за столом в кухне. Рядом суетилась хозяйка, накрывая на стол.
– Представляете? – обратилась она ко мне, – старый дурень чего удумал? Свататься пришел! Садитесь, ужинать будем. Небось, проголодались? Сегодня чего-то вы поздно?
– Да – уж задержался, – ответил я и торжественно добавил, – совет да любовь!
Подошел к столу и, посмотрев в глаза деду, высыпал ягоды в стоящую перед ним тарелку.
Неприкасаемая лесная душа
Егор Семёнович остановился, ещё раз посмотрел по сторонам и понял – он заблудился. Старик медленно опустился на мягкий мох и испуганно посмотрел в серое, свинцовое небо из которого вырывались колючие капли дождя: «Не может быть, я весь этот лес знаю с детства», – растерянно подумал он. В голове всё перепуталось. Егор Семёнович закрыл глаза и попытался успокоиться, но мрачные мысли бурно нахлынули на него.
Постепенно опускались сумерки, а он сидел, облокотившись на сломанную ветром ель, и пристально смотрел в лес, пытаясь увидеть хоть что-то знакомое. И в этой наступающей мгле, которая стала сливаться с чернотой леса, он разглядел просвет:
– Не может быть? Бабкины сказки!
Старик поднялся и медленно пошёл вперёд, с трудом пробираясь сквозь густые сучья и паутину. Он видел впереди свет, который манил к себе, обещая спасение.
Окончательно устав, он все же вырвался из плотно заросшего леса и вышел к свету, на поляну. Увидев её, его пробил холодный пот, и обессиливший дед упал на чёрную землю.
– Вот она, та самая, «Чёрная поляна», про которую все сказки придумывают.
Он обхватил голову руками и сильно зажмурился, не желая видеть всё это.
Поляна действительно была мрачной и безжизненной. Даже птицы облетали её стороной, а в деревне поговаривали: «Если кто на неё выйдет – не жилец».
Над этой чёрной землёй стояла зловещая тишина, которая стала давить на Егора Семёновича и он, не выдержав, вскочил и из последних сил побежал обратно в лес.
«Эх, зря я бабку свою не послушал! Права она оказалась. Нельзя рубить «Белую осину»»! – пробираясь сквозь заросли думал он.
Силы окончательно покинули тело и дед, споткнувшись, упал на мох, а подняться уже не смог. Да и куда бежать, ведь дороги старик всё-равно не знал. Сквозь опустившуюся тьму он разглядел сухое место и медленно отполз туда. Отлежался, потихоньку встал и решил развести костёр. Надежда, что завтра он увидит солнце и спокойно выйдет, была, но страх оставался и не уходил.
Прошло несколько часов. Егор Семенович немного успокоился, отдохнул, развёл костер, и молча сидел, вглядываясь в языки огня, вспоминая прошедшие события:
– Не прав я, – ругал он сам себя. – Из-за дурацкого спора с мужиками хвастался, что принесу «Белую осину». Да и как можно представить, что эта осина хозяйка леса? Нельзя, – разговаривал он сам с собой. – Но вот сижу здесь и дороги не знаю. Да и хлеба мало, а на ягодах долго не протяну. Мужики сразу не пойдут искать, не поверят, что я заблудился.
Мокрая, тяжёлая тишина продолжала висеть вокруг. Егор Семёнович посмотрел в чёрное, затянутое небо и увидел в нём еле заметную звёздочку. Воспоминания нахлынули на него, и он стал вспоминать всю свою жизнь. Поджав под себя ноги, он лежал на мягком мху, слушая потрескивание малиновых углей. Он вспомнил, что вся его жизнь связанна с лесом, и почему он неблагодарный решил убить душу этого огромного зелёного существа. Вспомнил, что сегодня вышел на «Чёрную поляну». Все кто её видели из деревенских – долго не жили. Это новым страхом заскулило где-то под сердцем. Но усталость взяла свое, и старик вскоре уснул, и та звёздочка на небе, стала уже сном и каким-то спасительным светом, начала успокаивать уставшую и испуганную душу.
Проснувшись, Егор Семёнович увидел всё тоже затянутое тяжёлое небо и понял, что выйти не сможет.
Несколько часов он метался по лесу, пытаясь найти хоть что-то знакомое, но лес не отпускал его. А главный ориентир – небольшая речка, как нарочно, спряталась под землю. Ведь он точно знал, где она, но её почему-то не было. Потеряв силы, он упал на мокрую землю и заплакал. Из души вырвались крики. Дед стал вымаливать прощение у деревьев, кустов, старых пней и даже холодной земли, в которую он плакал. Постепенно старик стал осознавать, что всё, это конец. Скоро он потеряет сознание, а дикие животные, и холод сделают своё дело. В деревне, после этого появиться новая история, как дурной старик Семёнович решил срубить «Белую осину».
Он продолжал мучаться от бессилия, но вскоре уснул от усталости и увидел яркий цветной сон. Как будто бы он, счастливый идёт по лесу, а все звери рады ему. Солнышко необычно тепло греет и ему хорошо и легко. Но, что-то колючее стало сжимать тело, он почувствовал боль и проснулся.
Сколько часов проспал Егор Семёнович на земле, он не знал. Вокруг появился иней, белый, пушистый и украсил всё вокруг. Старик медленно поднялся на колени, осмотрелся по сторонам и вдруг увидел в нескольких шагах от себя «Белую осину». Неуклюже, по-медвежьи он подполз к дереву и обнял его.
– Не бойся, красавица, не трону я тебя! Прости дурня старого!
Старик поднял вверх голову и увидел у кроны дерева сиреневое облако. Золотистый туман появился вокруг, птицы замерли, и наступила тишина. Сквозь тишину золотого тумана, Егор Семенович услышал, что где-то вдалеке работает трактор. Он вновь огляделся и увидел появившееся на небе солнце. Земля, как будто развернулась перед ним. Старик ясно понял куда идти и понял то, что душа леса простила его. Он отошел на несколько шагов в сторону, поклонился до земли дереву, ещё раз попросил у него прощения. Молча отвернулся, чувствуя вину и, не задерживаясь, пошёл к полю, на котором работал трактор. Откуда-то появились силы и Егор Семенович, вскоре вышел из леса.
А в деревне, никто не заметил его отсутствия, да и о глупом споре, мужики быстро забыли.
Портрет
В деревне Лысый бор, на улице Лысовке жил лысый дед Гараська. Смолоду он облысел и всю жизнь стеснялся своей лысины: шапку-ушанку носил. Даже в самую жару ее не снимал. В кино любил ходить и всегда на последний ряд садился, чтоб ему замечания не делали.
Бабульки соседки смеялись над ним, а он серьезно отвечал: «Не хочу, чтобы блеск моих мыслей видели». Веселый был дед и немного странный – в избе у него всегда порядок, даже пыли нет. Кто-то из бабулек рассказывал, что он каждый день на карачках по дому ползает, чистоту наводит и все время в шапке. Любили его люди. Плотник он был от Бога. Топорик в его руке смеялся и плясал, а он им так управлялся, что все удивлялись. Мог без гвоздей полку или вешалку сделать. В каждой его работе душа чувствовалась. Жил он один, не пил и всем помогал. Со временем привыкли люди к его шапке и не обращали внимания, что он даже в гостях, за столом, все время в ней сидит.
Любил Гараська юбилей справлять – пятьдесят лет. Он эту годовщину почти каждый год праздновал. Первый раз стукнуло ему пятьдесят еще лет пятнадцать назад. Все приходили, пили, он угощал, и все время о своей жизни вспоминал. Особенно те годы, когда церковь восстанавливал. Люди в его доме веселились, песни пели – чувствовалось в его избе какая-то особая добрая теплота. Но гости, подвыпив, все равно не могли удержаться, чтобы не подшутить над стариком: спорили, кто уговорит Гараську шапку снять. Никто ни разу спор не выиграл.
Решили однажды соседки подшутить над ним. И шутка эта родилась случайно.
Увидела баба Клава в клубе, в подвале, в куче хлама портрет. Какой-то мужик лысый – кто такой никто не знал. А портрет был богатый, цветной в резной раме. Оттерла она его от пыли, и домой забрала. Пришли к ней соседки в гости, и Клава рассказала им, что у этого мужика на портрете лысина такая же, как у Гараськи. Она пару раз видела его после бани, без шапки. А тут и очередной день рожденья – опять пятьдесят. Решили соседки подарить деду этот портрет и слово взять, что он обязательно его на стену повесит. Пришли к нему на праздник, сначала слово взяли, а потом портрет подарили. Гараська увидел подарок, долго носом шмыгал, но слово сдержал – повесил над столом, и весь вечер стеснялся, а они, старые, смеялись над ним.
Прошло время о подарке забыли, но однажды, баба Клава к нему за лопатой зашла. Увидела протрет и сразу убежала. Не выдержала, помчалась рассказывать подругам, что чудак Гараська мужику на портрете шапку-ушанку нарисовал.
Прощение
С годами наши воспоминания заставляют перечитывать собственную книгу жизни. У каждого наступает период, когда он с сожалением смотрит на грехи и ошибки молодости: считает, что они переполняют чашу терпения и надеется, что прожитая жизнь останется тайной, известной лишь тем, кто осуждать не станет. Мы думаем, что никому нет дела до того, какая боль давит нас изнутри и напоминает о себе.
Пытаясь спрятаться, мы объясняем и оправдываем каждую ошибку из прошлого, не замечая, что воспоминания и есть тот самый намек свыше. Нам предоставляется шанс обрести спокойствие и исправить то, что с годами вросло в душу. Мы прячемся за слова и отворачиваемся от единственного шанса – помочь самому себе.
Каждый способен исправить ошибки. И если это сделано честно, искренне, от души, боль уходит, ее смывает раскаяние.
Все мы живем в непростом мире. На каждом шагу нас подстерегают искушения, но люди все равно влюбляются, идут от одного этапа жизни к другому. Иногда оборачиваются, а иногда просто забывают, как перешагнули через чью-то судьбу.
Старик Фрол прожил хорошую и честную жизнь, и никто из знакомых, не мог упрекнуть его в грехах. А он мучился, потому что когда-то не смог отстоять то, что дано было свыше, и этот поступок угнетал его. Жил он в деревушке, которая вдоль извилистой речки Переплюевки, доживала свой век. Молодежь давно в город уехала, остались одни старики да старухи. Дома, как и люди, сгорбились и кряхтели из последних сил, согревая печками своих обитателей.
Был у Фрола лучший друг Иван. Веселые были старики. Жизнь прожили, а успокоиться не смогли. Все что-то выдумывали и народ смешили. То один с крыши упадет, курицу задавит, то другой в речке, где воды по колено, купается.
Любил Фрол Переплюевку. Бывало, найдет самое глубокое место там, где по пояс, сядет, так что одна голова из воды торчит, и песню горланит. Никогда не выпивал, а вел себя иной раз, как пьяный. Ходил в трусах возле берега, ловил руками пескарей и радовался, как ребенок. Старухи над ним смеялись. А он, не замечал их, вспоминал, как в детстве по этой речке бегал.
В молодости Фрол был плечистым и высоким. Чуб носил рыжий, закрученный, начищенные сапоги и накрахмаленную рубаху. Все на работу старое надевают, а он каждый день, как щеголь, по деревне гуляет. Но однажды все изменилось, стал Фрол как все: состарился, похудел, кожа да кости, лысина и беззубый рот. С годами и силушки не осталось, а бывало, подбросит одной рукой бревно и играет с ним, как с дощечкой. Хоть Фрол и постарел, но дома все делал сам, никого не просил. Дрова пилил, траву косил, да и соседкам-старушкам помогал. А они его, как только не дразнили: «Кощей бессмертный», «Геракл засушенный», а иногда еще обидней – «дистрофик». Он не обижался, усмехался да приговаривал:
– Чего с них, старых, взять? Бабы, оно, как куры, бегают по двору, орут, а толку никакого – один шум.
Соседка Клава, бывало, подойдет к дому старика и через забор ему с ухмылкой:
– Эй! Кащей! А ну иди, изгородь поправь!
Фрол возмущался, вредничал, спрашивал, почему она его заставляет, он же ей не муж?!
– Я тебя лет двадцать назад звала? А ты что? Так один бобылем и остался! – вздыхала Клава, вспоминая молодость. Нравился ей Фрол, да вот только взаимностью не отвечал.
Дед выслушивал ее, охал за компанию, а потом смеялся и подшучивал:
– Найдешь еще себе молодого!
Баба Клава стол накрывала, чаем угощала да снова скучала. А Фрол все время ворчал:
– Да ну тебя! В гроб пора, а у тебя все глупости в голове.
Его друга Ивана уважали в деревне. Но иногда люди вспоминали молодые годы и подшучивали над ним. Парнями любили они «дров наломать», да людей своими подвигами порадовать. Он да Фрол – оба хороши. Их так и дразнили – «Два амбара». Иван не меньше его был, даже поплечистей. Его густые черные волосы и карие жгучие глаза многим нравились. Но люди в деревне взгляда его побаивались. Умел он в душу заглянуть – всю правду увидеть.