Их изумленные лица тоже озаряет свет, и тут же поглощает тьма.
А дальше в этой тьме Вукашин с криком обрушивается на человека с палицей, снося того с ног. Звук гулкого металла, опрокинувшегося на каменный пол, утопает в криках и возне, рождающейся где-то наверху, где Йожин с Яковом налетают на колесницу, оттесняя ее еще дальше в глубину, к двери черного входа. Не до конца пришедший в себя Джура, стягивает с головы быка Кристияна, и между толпой ослепленных палилульцев и полузрячих актеров, образуется заслон в виде быка.
– Поднимаем его!
Четверо, взявшись кто за что, запрокидывают бычью голову, вдавливая палилульцев в стены, а тех, кто не у стены, выдавливая в открытую дверь.
Снова загорается свет, на этот раз не короткий, а постоянный.
На полу лежит Горан, на нем сверху восседает Вукашин. Над ними, еще выше, стоят спиной друг к другу Тияна, Славица и Талэйта – все вооруженные: лопатой, метлой и пружинным фонариком. Кристиян, морщась, подобрал выпавший из рук Горана лом.
Йожин с Яковом выталкивают оставшихся палилульцев, растерянных и не сопротивлявшихся на улицу. Их лица недоуменно смотрят на сцену у лестницы, пока их обзор не скрывает закрывающаяся дверь. В нее тут же обрушивается град тарабанящих кулаков.
– Слезь с меня, гад! – процеживает лежащий на полу, оставшись один среди скадарлийцев.
К нему подходит Джура и внимательно его рассматривает, взяв в руки фонарик.
– Так значит ты – Горан? А я Джура. Приятно познакомиться
Тот молчит, краснея и брыкаясь под Вукашиным.
– А зачем ты нас хотел выгнать? Да так грубо. Силой. Мы же актеры, а не воины. Мы только играем воинов. Посмотри, – Джура не оборачиваясь, указал на остальных – они все младше тебя, а ты с ломом, ворвался к нам, выломал двери. Но мы же никому не делаем зла, что здесь обитаем. Эта фабрика пустует. Мы здесь собираемся и готовим спектакли. А ты хотел нас этой трубой выгнать? Даже их? – Джура не переводя взгляда, указывает на девушек.
– Слезь с меня!
– А брыкаться не будешь? – спрашивает Вукашин.
– Не будет, Вук, пусти его. Мы же не они, – серьезно смотря на лежачего говорит Джура.
Отряхиваясь, Горан встает. Все следят за ним.
Стоящие у дверей Йожин и Яков тоже прислушиваются к разговору.
– Ладно, актеришки, сегодня вам, считайте, повезло. Провели вокруг пальца. Хотели вас по-хорошему прогнать, не получилось. В следующий раз с центрального входа, с главной улицы будем атаковать. Выпускайте меня.
И двинулся к двери.
– Мы тебя так просто не отпустим, – кровожадно ухмыляется Кристиян и в свой черед взмахивает трубой.
– Нет, выпустите! – настаивает Горан, и оборачивается на молчавшего Джуру. – Вы же не мы. Кишка тонка. Для вас это – он обвел рукой помещение, – всего лишь игра, веселье, потеха для детишек на праздниках. А для меня, моих детей, для семей вот этих парней – это все работа и жизнь. Здесь наш хлеб.
За дверью слышится шум, состоящий из знакомых и не очень голосов. Йожин прислушивается и улыбается.
– Газета «Вечерняя Скадарлия», скажите, что за несанкционированное собрание вы проводите у черного входа, в такое время, каков ваш посыл, кому он адресован, и кто у вас ответственный? – слышится голос Луки. – Вы главный у нас, уважаемый?
Он обращается к одному из стоявших палилульцев, держащегося за ушибленный подбородок.
– Я? – испуганно отвечает он.
– Не вы, а кто тогда? – быстро спрашивает Лука? – Кто ваш предводитель? Дайте пару слов для газеты «Вечерняя Скадарлия». Милош, ты снимаешь?
Милош стоит рядом с фотоаппаратом, быстро щелкая затвором, и ослепляя и без того красные глаза стоящих рядом палиллульцев.
Наконец бычья морда отодвигается, дверь из коридора открывается, и из нее высыпаются люди.
Кто-то восклицает «Горан», кто-то с осторожностью разглядывает хищное чудище и не выпускающих из рук оружие актеров, наконец, выходит Джура и подходит к Луке.
– Мы, театральное сообщество, проводим закрытое собрание по уборке придворовой территории силой нашей труппы, и для привлечения дополнительной помощи приглашали присоединиться представителей производства – ударного, рабочего класса соседнего района Белграда. На данный момент все работы окончены, работники расходятся по домам. Спасибо за внимание.
– Большое спасибо за пояснение, – машинально отвечает Лука, разглядывая уходящие силуэты палилульцев. – Скажите, как называется ваше сообщество, для читателей, желающих следить за вашими успехами.
– Дети Скадарлии, – спустя секунду отвечает Джура.
– Э-э, ну что же… Спасибо вам, успехов, как говорится.
Лука вытирает пот, когда силуэты скрылись за углом. Милош, выдыхая, опускает фотоаппарат.
**** **** ****
Наверху в цехе было суетливо. Складывались костюмы, собирался реквизит, прибиралась посуда и остатки пира.
– А я считаю, мы – герои! – восторженно сказала Славица, отставляя веник. – Такое пережить – врагу не пожелаешь. Но мы отстояли нашу фабрику. Я так рада… Я к ней уже привыкла.
Кристиян на это лишь выразительно фыркнул.
– Чего фырчишь? Постоянно тебе не нравится, что я говорю! Что смеешься?
– Да смеюсь с тебя, что мы – герои. Ты видала же их – они мелкое жулье. Наверное, на металлолом хотели растаскать все, да мы не дали. Зато вот – он показывает свой трофей – на память останется!
– Нам нужно думать, чем дверной засов укреплять. Если эти жулики, как говорит Кристиян, его простой монтировкой свернуть смогли, – складывая свой комбинезон говорит Яков. – Я пока его забаррикадировал тем, что под рукой было, но лучше предусмотреть другой механизм.
– А я предлагаю охранную систему внедрить! Вроде сигнализации. – Славица даже хлопает себя по лбу – мы тогда будем знать, что с фабрикой даже когда нас нет рядом. И вокруг тоже услышат люди! Точно!
– Зачем нам другие люди, если мы сами герои? – улыбается Йожин.
– Не говори, еще предложи ловушки расставить.
– Точно, выроем яму с аллигаторами у входа и замаскируем.
– Зачем аллигаторы, когда у нас Кристиян с трофеем есть. Пусть там сидит.
Тияна молча подсаживается к Луке.
– Где вы все время были?
– Мы?
– Ты же нам сам сказал «бежим»?
– Ну да.
– И куда вы с Милошем убежали?
– Мы? На улицу… А вы?
Тияна не отвечает, пристально заглядывая в глаза Луке. Негромко приближается сам Милош.
– Мы думали, «бежим» – значит «бежим их окружать». Ты же видела, какая идея с журналистом нам пришла в голову?
– Да, кстати, они сразу ушли, увидев газетчиков, – соглашается Лука. – Это более эффективный, и менее кровожадный путь решения проблемы.
– И к тому же творческий, – добавляет Милош.
– А еще очень дружеский и мужской, – отрезает Тияна, и возвращается на свое место.
Джура первым затягивает свой мешок.
– Друзья, мы сегодня провели насыщенный день. Начинался он волнительно, закончился тоже. Я благодарю всех за вклад каждого в наш успех. Без командной работы и чувство локтя ближнего у нас бы ничего не получилось. И не получится никогда. Важен каждый игрок нашей команды. Мы защитили сегодня нечто важное, куда большее, чем четыре стены, стянутые сверху крышей. Мы отстояли свое право на любимое дело. Сейчас все отдыхают, встречаемся, там же, как обычно. Всем пока!
И направляется к выходу, больше ничего не сказав.
– Так, а когда, Джура? – доносится сзади.
– А?
– Ты не сказал когда встречаемся.
– Не сказал, да?
Глава 3
Et quand quelques bistrotsContre un bon repas chaudNous prenaient une toileNous récitions des versGroupés autour du poëleEn oubliant l’hiver23
Рождество, 1941, Белград
А в наших краях, снег теперь не редкость. Скорей уж наоборот…
Бывает, выйдешь на улицу – а утро-то еще совсем заспанное! И снег так громко по пустой улице похрустывает под ногами, а из-под высокого воротника клубится выдыхаемый тобой пар. Выпускаешь его!…
Пройдешь один двор, другой – на тебя только уныло посмотрит черная собака, с косматой мордой, и, убедившись, что у тебя нет ничего съестного, равнодушно отвернется от тебя. Ты усмехнешься про себя, не сбавляя ход, и пойдешь дальше, сквозь арку на улицу. Через несколько часов, дети повылезают из всех щелей, таща за собой санки, заполнят весь двор, и начнут раскатывать снежное одеяло, как твоя бабушка тесто… Но пока оно, еще нетронутое, натянутым полотном греет черную землю от январских стуж. На том полотне времена года рисуют портрет твой жизни.
Оказавшись в городе, ты направишься – куда? Естественно, в центр, на площадь Свободы. Там, как обычно, в одна тысяча первый раз ты поднимешь свой взгляд на красный панцирь кафедрального собора Светог Ивана Непомука, задержишь дыхание, ну-у-у, хотя бы из уважения, по меньшей мере. Хоть на секунду, но посмотри на этот собор, прежде чем снова продолжишь свой путь. Старыми ботинками по площади – тук-тук-тук, дальше, прочь, мимо центра. Площадная брусчатка скоро закончится, и через несколько минут ты окажешься у зимней Беги. Здесь можно остановиться закурить, ты непременно закуришь, хотя обещал бросить, еще на позапрошлую Пасху. Да и как не посмотреть на холодный поток черной воды? Она, еще не скованная льдом, пробивает себе жизнь движением ледяного потока. Ты замедлишь ход, ей-богу, замедлишь. Копнешь носком сапога рыхлый снег у самой воды канала, и запустишь руку в карман. Обжигающий сигаретный дым сейчас то, что тебе нужно, твои мысли вот-вот разлетятся над пустынной площадью, если только не…
Но, вот же чудо! Твои замерзшие пальцы нащупают в глубоком кармане темного пальто нечто совершенно другое, непохожее на старый армейский портсигар. Что-то иное, что-то такое, что привлекает твое внимание, заставляет задуматься о чем-то, вспомнить давно забытое, оживить то, что, казалось, кануло в лету. Твоя сосредоточенность столкнется с тысячью препятствий на своем пути, прежде чем ты сведешь все воедино. Одним из них станет: табличка, встречающего всякого возле Мали Моста, и надпись, от которой на глазах выступит влага.
Ты, держа руку в кармане, обдуваемый зимним ветром, вспомнишь, как уже много десятков лет любишь этот мост, молчаливый друг твоих тихих раздумий и соратник твоего уединения. Мост, небольшой и аккуратный дуговой каркас, соединяющий два берега в местечке, где ты родился и вырос, несколько столетий скрепляет уплывающие друг друга стороны для того, чтобы ты успел перебраться с одного берега Беги на другой. Однако ты не станешь спешить, ведь так? Сначала нужно узнать, что же у тебя там в руке.
Ты вытащишь руку из кармана пальто на свет сумрачного утра. Снег, так же как и сейчас, упадет тебе на раскрытую ладонь, и ты увидишь как снежинки, вальсируя, опускаются на желтую поверхность металла. Итак, твоя находка эта металлический коробок, округлой формы. Еще не понимая до конца, что за находка у тебя в руке, ты почувствуешь, как сердца начнет биться чаще, но пока еще не придашь этому значения. Что же дальше? Прислонишь ее к уху, приблизишь к лицу, рассмотришь получше? Попробуешь расслышать запах старины и возбудить в памяти связанные воспоминания, которые закрыты, словно точно такой же крышкой?
Давай, ну же! Смелей. Рассмотри их поближе.
Под этой металлической оболочкой, мерно тикает чья-то жизнь! Все это время, представь, сколько ты пропустил! Ты почувствуешь запах золота, ударивший в нос настолько, что, кажется, передается даже вкусовым рецепторам, и во рту, словно по-настоящему, ощущается вкус этого благородного металла. Это карманные часы, и они живут своей многолетней жизнью. Открой же их! Давай.
Ну, разумеется, ты их откроешь…
В момент, когда ты резче повернешь ладонью от себя, и верхняя крышка легко откинется наверх, на стареньком тоненьком штифте, зимний ветер, словно нарочно, припорошит тебя сверху новой порцией снежной кашицы. Ты встряхнешься, выхлопнув снег из большой шапки, и смахнешь его с воротника своего холодного пальто.
Однако, точно – часы будут идти! Даже сквозь расстояния будет слышен их мерный стук – еще один «тук-тук-тук». Ты услышишь его.
«Тук-тук-тук».
А затем увидишь Ее.
Выцветшая, затертая, миниатюрная фотография, пускай и с надорванными, кое-где разворсившимися краями фотобумаги, но аккуратно вырезанная кружочком когда-то много лет назад, и вставленная в верхнюю крышку этих часов. С тех пор эти часы будут храниться у тебя. Каждый раз когда ты их будешь открывать с этой фотографии тебе все так же будет улыбаться все та же молодая девушка, во все том же черном платье с большими красными маками.
Теперь и твое сердце вторит в такт часам – «тук-тук-тук».
Сейчас ее черты едва различимы твоим усталым глазам, и, скорее в памяти, чем наяву ты вспомнишь ее большие черные глаза, розовые губы, изогнутые в изящной линии улыбки, и раскидистые волны густых иссиня-черных волос по тонким контурам плеч.
В одна тысяча первый раз, ты поднесешь часы с фотографией поближе, стараясь уловить давно выдохнувшийся аромат девичьих духов и ее волос. Вместо этого ты близко-близко увидишь ее красивое лицо, улыбающееся тебе так же, как и прежде; и ты снова, в тысяча первый раз, осторожно коснешься пальцем снимка там, где у девушки запечатлены волосы. Проведешь, едва касаясь бумаги, миллиметр за миллиметром… А потом, еще более осторожно поднимешь часы поближе к лицу, поднося фотографию к своим губам. Едва коснешься губами бумаги, ровно в том месте, где та девушка будет улыбаться тебе своей когда-то розовой улыбкой.
**** **** ****
Вокруг жарко, шумно и суетливо. Снуют девушки в передниках, разносящие горячие и горячительные напитки, танцуют люди, не в такт живому аккордеонисту. Низкие потолки со свисающими люстрами, раскачивающимися от задеваний шляпами, и крепкие дубовые стулья, о которые спотыкаешься от непрямого шага. В углу столы сдвинуты, и в целое окно выглядывает большая группа молодых людей, которые о чем-то увлеченно беседуют вот уже третий час. Девушки сидят на скамьях по-турецки, поджав ноги, а юноши заливисто хохочут, громко ударяя стаканами.
– Нет, Лука, это белиберда какая-то мыльная, – слышится мужской голос
– Нормальная белиберда, зато напечатанная! – возражает ему женский, – вот когда тебя будут печатать, дашь нам почитать свою мыльную.
– Ха-ха, да такое мне никогда не исполнить, это у нас только Лука мастак воду на воздух мазать. Зачем такое накопление географических привязок? Это что за город, Зренянин?
– Нет, не это главное! Скажи, Лука, а кому здесь что сыграть? Часы или памятник?
– Или снег в нашей округе? Представляешь, я такой выхожу, с табличкой «я снег в нашей округе. И я теперь не редкость».
– Лука все равно скажет, что фальшиво сыграл.
– Спасибо, братцы, за поддержку. Я всегда знал, что могу на вас рассчитывать. Кстати, я напомню вам о ваших словах при распределении ролей в следующей пьесе.
– Так если пьеса из-под твоего пера Лука, то пререканий, поверь, не будет.
– Ну, разумеется, если ты снег! Какие тут пререкания? Максимум, можешь выпасть наискосок, ха-ха-ха.
Лука выделяется из толпы хохочущих. Во-первых, он выше остальных, во-вторых у него единственного борода, скрывающая хотя бы наполовину бледность его лица. Он складывает газетный лист, и прячет его в пол своего клетчатого пиджака.
– Давайте за успех Луки выпьем, ребят, без шуток – предлагает Талэйта. – Мы все очень гордимся тобой, наш мастер! Ждем твоих новых работ многомиллионным тиражом.
– Фи, как приторно! – кривится Йожин. – Лучше деньгами, Лука, бери деньгами!
Но тянется к нему с бокалом.
Все ударяются, выпивают.
– А ведь снег и вправду стал не редкость. Смотрите, как валит, – задумчиво говорит Тияна.
– А давайте все вместе Савиндан24 отметим у меня, – предлагает Милош. – За городом у отца дом пустует, в нем выходные проведем. Поиграем, выпьем, покатаемся на лыжах.
– А что, неплохая идея! – подхватывает Кристиян. – Я сто лет не катался. Вы как, ребят?
Все соглашаются. Джура улыбчиво кивает и говорит:
– Ребята, уже поздно. Засиделись мы. Не знаю как вы, а я домой. Да и вам не советую допоздна засиживаться.
– Да, точно, мне тоже пора.
– Парни провожают девушек, не забывайте – бросает Джура напоследок и уходит.
– Встречаемся у Милоша тогда, правильно?