– Я думаю, у вас еще будет время понять, что мы здесь вовсе не такие тупицы, как вам кажется, сэр, – сказала она. – Я, например, чисто случайно знаю, что никакой «речной лошади» не существует!
– Боюсь, что это не так, мисс. Она существует. И живет, по-моему, в Замбезии[15].
Она удалилась, кипя от злости. Замбезия, надо же! И пусть этот самодовольно ухмыляющийся обитатель чердака не думает, что ее легко обмануть, выдумывая всякую чертовщину насчет несуществующих стран и обитающих там животных! Она с удовольствием представила себе, как теперь накажет его: снова станет называть его «мистер Ларк», а возможность непосредственного общения с ним еще больше сократит. Разве что бросит порой «доброе утро» или совсем уж куцее «спасибо», когда ему случится придержать для нее дверь. Это была очень простая, но весьма эффективная стратегия: она продолжала смущать Эммета и путать его планы вплоть до Рождества, когда некий журнальный иллюстратор, тоже проживавший у них в доме, подарил Норе для святочного базара набор стереоскопических открыток, рассчитывая, видимо, произвести должное впечатление на ее отца. Думая, как ей организовать лотерею, Нора перебирала свои «сокровища» и среди подаренных художником картинок наткнулась на изображение лодки, полной горделивых туземцев, мечущих дротики в какое-то усатое чудовище с головой-валуном, которое яростно атакует их лодку, выныривая из взбаламученной воды. Внизу было написано: «ОХОТА НА РЕЧНУЮ ЛОШАДЬ».
Она отыскала Эммета возле дома, он подметал подъездную дорожку.
– Вы когда-нибудь хоть одного видели? – Он удивленно уставился на нее сквозь облачко пара, вылетевшего у него изо рта. – Ну, бегемота?
– Нет, мисс, не видел. – Оказалось, что этот зуб подарил Эммету приятель его отца, много путешествовавший по свету. Нора вытащила из рукава открытку с бегемотом и протянула ему. Он помог ей усесться на перекладину забора, сел рядом, и они вместе стали рассматривать изображение, стараясь, чтобы на него из обеденного зала падал луч света.
Рассмотрев картинку, Эммет присвистнул и сказал:
– Если эта фотография действительно была сделана с такого близкого расстояния от бегемота, то кто-то из тех чернокожих бедолаг наверняка расстался с жизнью, желая заполучить его зуб.
– Ничего себе путешествие – из пасти бегемота на лесопилку в Айове, – только и сказала Нора.
Другие весной развлекались увеселительными поездками и долгими прогулками по вечерам. А Норе и Эммету хватало зуба бегемота. Он постоянно напоминал обоим, как на самом деле мало им известно об этом мире, и они всеми силами стремились сей недостаток исправить. Каждый раз, когда Эммета за чем-то посылали в город, он скупал там – или брал взаймы, или выменивал – все газеты и журналы, какие только мог достать, выискивая на поблекших страницах всевозможные новые сведения, способные пополнить их с Норой общий «бестиарий». Дрожащей рукой он вырезал истории о бирманских диких котах, о невероятных змеях длиной с грузовой вагон, которые были способны своими кольцами сперва раздробить человеку кости, а потом проглотить его целиком. Нора, в свою очередь, копалась в залежах старых газет, которыми местные дамы оклеивали свои кухни, вырывая и вырезая из них картинки с мулами, бредущими по Сахаре и нагруженными так, словно они везут на спине целый церковный купол, или со странными полосатыми волками, наводящими ужас на обитателей островов Тасмании.
Незадолго до того как оба поняли, что влюбились, бродячий цирк привез в Мортон Хоул зебру. Эммет и Нора, стоя на мосту, видели, как повозка с зеброй медленно движется по дороге на противоположном берегу, сливаясь с полосатыми тенями деревьев и словно отмечая начало новой истории.
– Правда ведь, они в жизни никогда не выглядят так же, как на бумаге? – сказала Нора.
Эммет пожал плечами:
– Наверное, и люди тоже так.
В ноябре, когда река начала покрываться льдом, Эммет уехал в Небраску. Нора никогда так не грустила, как в предвкушении его отъезда. Прощание у них вышло какое-то вымученное, и теперь она приготовилась мучительно ждать писем от него. Однако ждать ей не пришлось. Эммет несказанно ее удивил, вечером того же дня появившись в гостиной ее отца, одетый во все самое лучшее, с распахнутым настежь сердцем и с зажатыми в руке полевыми цветочками.
История – в том виде, в каком Эммет впоследствии рассказывал ее их сыновьям, – гласила, что он успел доехать до Фрихолда, когда его точно молнией ударило: а ведь я ее люблю! И он повернул коня обратно. На самом деле, как подозревала Нора, все было несколько иначе: Эммет добрался до Фрихолда, понял, что плохо представляет себе свои дальнейшие планы, и вернулся, чтобы в этом разобраться и получить «подкрепление».
Они поженились в доме ее отца и уже следующей весной отправились в путь. В течение двух лет они следовали за строящейся железной дорогой, питаясь различными слухами. Обычно на переднем крае продвижения переселенцев на запад школьные учителя оказывались не нужны, и судьба бросала Эммету один неожиданный вызов за другим, но у него хватало храбрости, сил и умений, чтобы браться практически за любую работу: кладовщика, продавца в лавке, клерка на железнодорожной станции. И каждый раз их приводило в уныние то, что новичков, даже самых умелых и образованных, нигде не желали слишком долго терпеть. Так что не успевала Нора как-то привыкнуть к занавескам и матрасам с трудом обустроенной приютившей их комнатушки, как им снова приходилось сниматься с места.
Она начала ощущать ту беспредельность пространства и бесконечность странствий, которую столько лет назад описывала ей мать, лишь когда у них за спиной осталось немало разных городов и поселков. И эта беспредельность ощущалась все явственней, произрастая как бы из внешних пределов Нориной души. Она не могла не чувствовать, отмечая особенности каждой новой остановки на своем бесконечном пути – вид, открывавшийся из окна их очередного пристанища, дорогу, ведущую к магазину, лицо живущей по соседству женщины, – что некие расплывчатые сумерки постепенно сгущаются как впереди них, так и позади. И с каждой их новой попыткой как-то обустроить свою жизнь эти сумерки, похоже, подбираются все ближе, все теснее окутывают их.
Конечным пунктом в итоге оказался Шайенн, штат Вайоминг. За несколько лет до прибытия туда Ларков компания «Юнион Пасифик»[16] лихо прошлась по этим местам, оставив после себя этакий разрушенный Вавилон – желчно-серые растерзанные равнины и буквально выпотрошенных людей. Оказалось, что эти шахтеры, аферисты, сводники и щеголеватые хлыщи обладают куда меньшим запасом прочности и мужских качеств, чем им самим представлялось. Из своего крошечного окошка на Еловой улице Нора часто видела, как эти побежденные люди, больше похожие на тени, крадучись возвращаются под вечер домой, и чувствовала, что им с Эмметом тоже почти наверняка грозит здесь полный крах, ибо все вокруг них двигались и жили точно вслепую, озаренные гибельным сиянием всеобщего разорения.
Ни одно из начинаний Эммета в Шайенне так и не увенчалось успехом, хотя молотки строителей стучали там день и ночь. Не успевала с чьего-то фальшивого фронтона облупиться краска, как совсем рядом, на той же улице, возникал остов нового строения, похожий на бледные кости обнаженного сустава. А когда новое здание выглядело уже почти готовым, тут же возникало невольное подозрение, что оно, вполне возможно, скоро сгорит, тем самым вызвав необходимость новых строительных работ. За городом тянулась двойная колея железной дороги, которую со всех сторон окружали равнины, зимой серые, занесенные грязным снегом, а во все прочие времена года желтые; по равнинам были разбросаны далекие, почти невидимые форты. Можно было встать в любом месте и посмотреть в любом направлении, и тебя неизменно охватывало одно и то же чувство: нахождения в неком нигде, которое все же странным образом имеет свои пределы и отлично со всех сторон огорожено. А внутри этого нигде существовал Шайенн, желавший лишь одного: всегда оставаться точно таким же, как сейчас.
Даже Эммет не сумел избежать влияния этого места. Сперва он попытался воплотить в жизнь свою заветную цель и стать школьным учителем. Он взялся за дело со свойственным ему добродушием и чувством юмора и начал с малого: создал крошечную школу и даже ухитрился заполнить ее непослушными оборванцами, которые запросто его перекрикивали, а во время урока шлялись по всей школе. Школа, разумеется, дохода почти не приносила, к тому же Эммета со всех сторон окружали люди куда более удачливые, чем он. И он, конечно же, понимал, какие возможности, ранее им не виданные, могут ему открыться. Хотя от тех, кто подсаживался к нему в пивной и начинал плакаться на жизнь, толку особого не было. Они твердили, что их риск совершенно не оправдался, что они обанкротились, что всех здесь ждет одна судьба, а на самом деле они пытались внушить «этому учителишке», что ему ничего здесь не светит и лучше б он убирался, пока не поздно. Норе было нетрудно об этом догадаться – от ее отца в свое время избавлялись аналогичным образом.
Конечно же, в итоге их дом превратился в некий приют для всевозможных «несчастненьких». Нора уже забыла, когда Эммет вечером возвращался без очередного «хвоста» в виде очередной опустившейся личности, голодной и наполовину спятившей от жаркого солнца и абсолютной пустоты жизни. Лежа на супружеской кровати, отделенной от остальной комнаты буйволиной шкурой, она слушала, как Эммет до рассвета защищает перед новым знакомцем святость труда и человеческого достоинства.
Одним из их наиболее терпимых временных постояльцев оказался некий человек по имени Сэнди Фрид. Он подрабатывал на каком-то предприятии по определению количества металла в руде, но был уволен, и его занесло к ним в город. Чисто случайно он оказался за одним столиком с Эмметом в салуне «Железная лошадь». Оба оказались склонны произносить поэтические филиппики по поводу отсутствия работы и поведения властей, однако Нора легко могла догадаться, что конкретно послужило причиной укрепления этой внезапной дружбы. Вероятнее всего, Эммет, как всегда, что-то царапал в своем блокноте, а Сэнди оказался не настолько пьян, чтобы не суметь прочесть написанное, заглядывая ему через плечо. А потом, скорее всего, заявил: «Позвольте выразить вам, сэр, мое искреннее удовольствие! Как, черт возьми, приятно встретить здесь еще хоть одного грамотного и культурного человека! Простите мое богохульство, но так хотелось высказаться от души. Я действительно страшно рад!»
Затем они, вероятно, долго жали друг другу руки и обменивались любезностями. Эммет счел необходимым поведать о крушении своих планов по созданию школ для переселенцев. А Сэнди Фрид, изумленно глядя на нового друга большими влажными глазами, торжественно провозгласил: «Да если б среди переселенцев было побольше таких людей, как вы, сэр, я бы небось тоже не стал горло этой дрянью полоскать! Да, да, сэр! Я, может, уже и совершил бы все то, что собирался совершить на этой проклятой Территории ввиду наступающего века».
Когда Сэнди Фрид после очередной попойки вновь обретал способность держаться на ногах достаточно твердо, он прилагал все силы, чтобы быть в доме полезным. Нора обнаружила, что он, например, может быть чудесным собеседником. Его Богом данное красноречие было еще и подкреплено невероятным обаянием, которое он сумел в себе развить за долгую жизнь, поскольку ему то и дело приходилось просить прощения за различные правонарушения, из-за которых он испытывал попеременно то гордость, то стыд. Сэнди оказался человеком довольно начитанным и неплохо знал поэзию, о которой мог с наслаждением говорить часами. Скитальческая жизнь разожгла в нем интерес ко всевозможным чудесам, встречающимся в мире. Правда, его рассказы об этих чудесах несколько варьировались от раза к разу, но это уже мелочи, а слушать его непрерывную занятную болтовню Норе, возившейся по хозяйству, было приятно. И потом, разговоры с Сэнди заставляли сидеть на привязи те зловредные сумерки, что не давали покоя ее душе. Если Сэнди не становился жертвой своих главных грехов – выпивки, азартных игр и проституток, – он рассуждал вполне здраво и довольно ясно мог предсказать многие события вплоть до начала следующего века. И, между прочим, это были поистине великолепные пророчества! «Всесторонняя информация! – Это была его любимая тема для беседы за завтраком, особенно если он уже успел прийти в себя после очередного унижения, полученного вчера. – Новости, дебаты! Вот что способно помочь и плугарю, и каменотесу, Эммет. Ты вступил в бой на стороне справедливости? Так распространи слово об этом от Шайенн до Калифорнии!»
На тот момент Ларки прожили там уже почти два года, и Эммет потерпел полное поражение, тщетно пытаясь перенаправить ненависть шайеннских школьников с индейцев на англичан, а с несчастных переселенцев на богачей-скотоводов. Ему также не раз приходилось «держать саван» на похоронах всяких «чужаков» – пастухов, старателей, золотоискателей, – где он зачастую оказывался единственным, кто провожал покойного в последний путь, и уже начинал чувствовать, что положение этакого «столпа общины» куда чаще оказывается весьма невыгодным, чем приносит хоть какую-то пользу. В любой день и час у его дверей могла появиться очередная отчаявшаяся вдова, которую общество, подчиняясь интересам кого-то более могущественного, не только лишило мужа, но и ограбило, обманом отняв у покойного участок земли или причитающуюся ему долю в виде денег или товаров. И каждой из этих женщин были нужны конкретный совет, защита, понимание того, как жить дальше. Сознавая свою ограниченность и чувствуя себя из-за этого виноватым, Эммет частенько попросту покупал у этих женщин скот, чаще всего овец, стараясь хоть немного облегчить свалившееся на их плечи бремя, а они, собрав вещи, уезжали – возвращались к своей прежней жизни, какой бы она ни была, от которой не так давно сами же отказались.
– Господи, что же нам делать со всеми этими проклятыми овцами? – в ужасе спрашивала Нора, когда их ветхий, еле державшийся самодельный загон оказался окончательно переполнен.
– Продадим, конечно! – весело откликнулся Эммет.
И он действительно попытался это сделать, но после нескольких неудач узнал от людей более сведущих, что ему удалось собрать уже вполне приличное стадо, расстаться с которым ему, видимо, так просто не удастся. Как ни странно, Эммет так этому обрадовался, что его довольство собой не смог поколебать даже гнев Норы. Он сразу бросился «выправлять судно» и с воодушевлением начал учиться новому делу – и это, по правде говоря, было тем его свойством, которое вызывало у Норы искреннее восхищение. Эммет научился даже стричь овец, однако сложностей в их жизни все не убывало, и до него понемногу дошло, что его овцам явно не хватает кормов и таких пастбищ, где они могли бы спокойно толстеть, не опасаясь приближения губительных зим.
К этому времени Сэнди Фрид уже перебрался на Территорию Аризона. Немного там поскитавшись, он взял на себя роль рекламщика и промоутера в небольшом шахтерском районе между Финиксом и Флэгстаффом. За тысячу долларов он получил по ипотеке участок земли с домом-развалюхой и установленным в доме печатным станком. И все это – за одну тысячу долларов! Хотя сам Сэнди такой суммы никогда в жизни не видел и никогда в жизни не заработал бы. Но на банковских бумагах стояла его подпись, и в рекламных брошюрах и информационных бюллетенях, напечатанных, правда, с орфографическими ошибками, значилось его имя, и весь этот рекламный хлам он с восхитительной регулярностью посылал Эммету и Норе под общим заголовком «Страж Амарго».