Позже, когда он в довольном изнеможении отвалился на перевернутую постель, она выбралась из скрученных в узел одеял и простынь и, с другом добравшись до столика, отпила «бурбон» прямо из горлышка.
– Сколько сейчас времени? – глухо спросила она.
– Полпятого утра, – безмятежно ответил он.
– Бог ты мой… и все это время мы… – она пошатнулась и с суеверным ужасом поглядела на него. – Послушай, милый, я вот что тебе скажу: такие парни, как ты, не доживают до седых волос. Тебя обязательно убьют, и наверняка какая-нибудь взбалмошная баба… Эх, и до чего бы я хотела быть на ее месте! – мечтательно вздохнула она, закуривая.
Он усмехнулся. Не стоило сейчас ей объяснять, да она бы и не поняла и сотой доли того, что хотелось ему сейчас сказать. А ему хотелось, кто бы знал, как хотелось ему выговориться за долгие два с лишним десятилетия молчания. Он рассказал бы этой маленькой женщине с детски чистым и наивным взглядом о том, что давно уже не властен над собой; что «Щит Пророка» тащит его из боя в бой, из одной войны в другую как кутенка на поводке; что всеми своими победами над женщинами да и не только он обязан этому крохотному диску или тому невероятному нечто, что порою виделось ему в чистом небе, когда он порой поднимал глаза. Что это было такое – он не представлял. Он рассказал бы ей, что сжился, сроднился с этой полированной монеткой, и ненавидит теперь «Щит» смертельной ненавистью, хотя и прекрасно сознавал, что именно ему обязан тем, что все же выжил, в каких бы переделках, опасных, а порою просто безнадежных, не доводилось ему побывать за свою бурную жизнь.
Глава вторая
Утро, в самолете Валерьяныч встретил его легким ворчанием.
– Однако, милостивый государь, вы и спите, чистый барин, – сказал он с добродушной укоризной.
– Простите, – сказал Максим смущенно. – Я, наверное, перебрал вашего виски, и…
– Пустое! – рассмеялся Валерьяныч. – Виски кажется было недурное?
– Первоклассное.
– А девочка? – игриво спросил Валерьяныч.
– Не понимаю, о чем вы?
– Ты хочешь сказать, что провел ночь в гордом одиночестве?
– Простите, но я не привык обсуждать подобные темы, – жестко сказал Максим.
– Ах, какие мы гордые! – изумился Валерьяныч. – Я вытаскиваю его из дерьма, даю высокооплачиваемую работу, корплю и пою его, подсовываю ему самую лучшую из наших девочек, которую мы держим только для самых дорогих гостей, ибо она умеет представить все дело так, что ее приходится добиваться, и он же еще кусает руку, кормящую его! Вот она, людская благодарность.
– Простите… – сказал Максим и поскольку Валерьяныч выжидающе смотрел на него, добавил, – шеф…
– Так-то, – удовлетворенно сказал Валерьяныч. – И не строй из себя персону. Если вчера я носился с тобой как курочка с золотым яичком, то это только потому, что у нашей кампании такой стиль работы. Если мы выкачиваем из человека деньги, то он должен за это получить хотя бы определенное моральное удовлетворение.
– Последняя ночь преступника перед казнью? – спросил Максим.
Валерьяныч поморщился.
– Оставим античную философию и прочие высокие материи. ы сейчас покидаем прекрасный мир. Мир выпивки, вкусной еды, женщин и всего, что только могут дать деньги. Нам хочется, чтобы ты хорошо запомнил этот мир и старался бы вернуться в него. Если ты будешь мечтать о возвращении, ты будешь хорошо заниматься, а значит научишься хорошо драться, и не дашь убить себя в первом же бою, а значит кампания выкачает из тебя больше денег. Так что благотворительность тут вовсе ни при чем. Ты понимаешь меня?
– Да, шеф.
– Поэтому занимайся. Хорошенько занимайся. Не печалься, когда тебя будут наказывать, самым худшим наказанием будет, если тебя отстранят от занятий, Понял?
– Да.
– Молодец. Мы, кажется, уже прилетели.
К самолету подъехал неказистый джип. Валерьяныч уселся на переднее сиденье и кивком указал на заднее.
Машина долго петляла по горным дорогам, пока не уткнулась в ворота в длинной бетонной стене, на которой старинной вязью было выведено «Спортивная база цирковых аттракционов». И немного ниже «Частное владение. Вход воспрещен».
К машине подошли двое парней с дубинками. Увидев Валерьяныч, они посторонились. Ворота сдвинулись, и машина въехала во двор.
Лагерь расположился на сухом выжженном солнцем каменистом плато. Оно представляло собой почти правильный круг, диаметром около двух километров. Внутри были разбросаны одноэтажные строения с зеркальными крышами для сбора солнечной энергии, и кругом ни деревца, ни кустика. Мимо них пробежала группа молодых людей. Двигались они в полном изнеможении. На лицах их лежала плотная маска пыли, изредка пробиваемая дорожками пота.
Максим и Валерьяныч прошли в небольшой двухэтажный особнячок у ворот, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, наполненную благодатной кондиционированной атмосферой. Там в кресле, задрав ноги на стол, сидел человек и читал журнал. Увидев их, он отложил журнал в сторону и оказался мужчиной лет сорока с небольшим, с подтянутой спортивной, но слегка уже начавшей полнеть фигурой.
– Привет, – сказал он и кивнул на кресла.
Они сели.
– Этот парень, – сказал Валерьяныч, – будет заниматься у тебя, Боб.
Тот скривился.
– На каких помойках ты ухитряешься откапывать подобных типов?
– Боб, этот парень, что надо.
– У этого парня на лбу написано, что последние пять лет он питался отбросами.
– Это не важно.
– Грешно опустошать дома престарелых. Я уверен, что этот парень видел Ленина.
– Ему еще нет тридцати восьми.
– Силы небесные! – возмутился Боб. – То ты мне подсовываешь сосунков, то дряхлую сорокалетнюю развалину!
– Я никогда не поставлял тебе плохой товар, – с достоинством сказал Валерьяныч. – Если этот рейнджер тебе не нравится, Борис Палыч, я могу отдать его Алексу. Он мне только спасибо скажет. Пошли, Максим.
Они поднялись.
– Эй, подождите! – крикнул им вдогонку Боб.
Они остановились у двери.
Боб с трудом поднялся с кресла и подошел к ним. Его чудовищно гипертрофированный живот колыхался при каждом шаге.
– Разденься, – сказал он Максиму.
Тот снял сорочку.
– Раздевайся догола.
Боб долго рассматривал его икры и бедра, щупал мышцы живота, помял бицепсы, предложил сесть и постукал молотком по коленной чашечке.
– Говоришь, этот парень из рейнджеров? – переспросил он с сомнением.
Это рейнджер с двадцатилетним стажем, – заверил его Валерьяныч. – Сегодня мне представили его послужной список, – он протянул папку, – этот парень прошел огни и воды и ухитрился остаться живым.
Боб бегло просмотрел папку.
– Можешь одеться, – сказал он и, переведя взгляд на Валерьяныч, показал раскрытую пятерню.
Валерьяныч в ответ показал два пальца.
– Что?! – возмутился Боб. – За эту рухлядь?
– Он стоит гораздо больше.
– Он вообще ни черта не стоит, но из уважения к тебе я даю три.
– Из уважения ко мне ты не дашь и растертой сопли. Он стоит семь, но назови я эту цифру, тебя бы вовсе хватила кондрашка.
– Три с половиной.
– Уж лучше мы попытаем счастья у Алекса.
– Это будет предательство, Валерьяныч, – укоризненно сказал Боб.
– Это не будет предательством, – с достоинством сказал Валерьяныч. – Мы все: и ты, и я, и Алекс, работаем на фирму. И, если фирма обнаружит, у него ребята подготовлены лучше, чем у тебя, а это выяснится в первом же бою, она просто-напросто откажется от твоих услуг и это будет справедливо, ибо ты не умеешь подбирать кадры.
– Нашел же ты, чем удивлять людей, – бросил Боб. – Обычный наемник. Ну и что? Мало ли наших ребят, не умеющих ничего, кроме стрельбы из автомата, бросились на Запад, когда открыли все границы? И кому они были там нужны? Не умея ни работать, ни говорить, ни просто жить в обычном цивилизованном мире… Их стали использовать как пушечное мясо, и тогда весь мир сумел оценить хваленые бойцовские качества нашего простого честного солдата. У меня пол-лагеря таких вот героев.
Помедлив, Валерьяныч сказал:
– Знаешь, чем этот парень отличается от других героев? Тем, что он не герой. Он совершенно не герой. Он не бравый вояка и не спесивый солдафон. Он солдат. Рядовой солдат. Он был, есть и будет солдатом. Знаешь, что меня поразило при первой встрече с ним? Его спокойствие. Он терпелив, упорен и настойчив. Он умудрился двадцать лет пробыть рейнджером во всевозможных «Легионах смерти», у генерала Кондора и полковника Доу, и не получить ни царапины. Ты был когда-нибудь ранен?
– В Бразилии, – ответил Максим. – Отравленной стрелой из сумпитана.
– Ну и как?
– Болел с неделю.
– Вы слышите, Борис Палыч? Неделю, когда одна стрелка размером с мизинец может уложить слона. Нет, меньше чем за семь тысяч я тебе его не отдам.
– Но ты же сказал пять! – возмутился Боб.
– Мне слишком долго пришлось тебя уговаривать. А мое время дорого. Ну как?
– Хорошо, – хмуро согласился Боб и выписал чек. – Посмотрим, много ли стоит твой… как ты его назвал?
– Флавий. По имени древнего и знатного рода Флавиев.
– Ну это еще куда ни шло. А то язык можно сломать со всеми твоими Веспасианами и Доминицианцами.
– Всего хорошего! – сказал Валерьяныч, довольно пряча чек в бумажник.
– Пока.
Когда Валерьяныч вышел, Боб нажал кнопку селектора.
– Бомбу ко мне.
Через некоторое время в комнату вошел низенький крепыш с багровым лицом.
– Этого парня зовут Флавий. Будет заниматься у тебя. Проверь, на что он способен, через неделю доложишь.
– Слушаюсь, шеф.
Выйдя из дома, они пересекли двор. Человек, которого звали Бомбой, привел его в одно из строений, стоявших на отшибе. Внутри находились двадцать пять аккуратно застеленных кроватей.
Из шкафа Бомба достал какую-то хламиду из грубого полотна.
– Оденешь тунику. Свою одежду положишь в этот ящик. Подметешь казарму, вымоешь полы, вот этим, – он достал из кармана пакетик с лезвием от безопасной бритвы. – Почистишь писсуары и унитазы. Вопросы есть?
– Никак нет.
– Ну-ну, – толстяк вышел.
Переодевшись, Флавий (он принял это имя так же просто, как и вообще все подставные имена, под которыми привык служить) принялся за дело. Он давно уже нигде не работал, и этот труд доставил ему радость. Тем же самым он занимался во всех казармах, где служил и не брезговал этой работой, как, впрочем, и любой другой.
Когда он закончил, в прихожей послышались голоса и шум. Зашумела вода в умывальнике. Казарму наполнил гвалд.
Несколько парней в таких же туниках, как и у него ввалились в казарму и остановились на пороге, разглядывая новичка.
– Господи! – воскликнул наконец парень лет двадцати трех с нечесанной шевелюрой и щетиной недельной давности. – А я-то гляжу, в нашем верзальнике чистота, как в храме божием. К чему бы это, думаю? Не иначе как конец света настал! А это оказывается новенький все так хорошо вылизал. Ты, наверное, всю жизнь провел в туалете, папаша?
– Да нет, только половину, – ответил Флавий. Теперь ему, как и во всех местах, где он служил, предстояла утомительная процедура «прописки».
– А где же ты провел вторую половину? – продолжал допытываться парень. Он сразу не понравился Флавию.
Казарму заполнили молодые мужчины в туниках и, остановившись в дверях, прислушивались к тому, как измываются над новеньким, который был лет на пятнадцать старше самого взрослого из них.
– Так, где же ты провел вторую половину жизни?
– В цирке братьев Рогови, – ответил Флавий. – Убирал за обезьянами. Ты должен знать это место. Там во второй клетке справа, от двери сидел твой папа.
По казарме пронесся громоподобный хохот. Парень взбеленился. Глаза его налились кровью, руки сжались в кулаки.
Послышались возгласы:
– Вмажь ему, Цицерон!
– Выдерни из него кишки, Цицерон!
– Что ты сказал! – прошипел Цицерон. – Повтори, подонок!..
– Я только сказал, что ты сынок, достойный своего отца… Флавий нырнул под удар и провел правый прямой снизу. Цицерон рухнул, как подкошенный. К нему подбежали двое и принялись приводить его в чувство.
К Флавию подошел белокурый молодой человек с красивым, но порочным лицом.
– Ты неправильно сделал, что ударил его. Ты должен попросить прощения. Цицерон здесь больше всех. А ты еще новичок.
– Я был новичком, когда ты еще ползал под столом и делал в штаны, – ответил Флавий.
– Не имеет значения. Это было там. Здесь ты новичок и должен выполнять наши законы. Я прав? – обратился он к друзьям. Те одобрительно зашумели.
– Хорошо. Я извинюсь перед ним, – сказал Флавий.
– Да. Ты извинишься перед ним. По нашим законам новичок, который обидел старика, должен встать перед ним на колени, попросить прощения и лизать ему пятки. Пока они не станут чистыми. Ты сделаешь это.
– Только сначала он должен полизать мне зад, – сказал Максим. – Пока он не станет чистым.
– Ты упорствуешь, – с удовольствием заметил парень. – Хорошо. Сейчас ты перестанешь упорствовать, Клавдий!
Из толпы выдвинулся высокий худой японец.
– Сделай так, чтобы он стал спокойным.
Японец медлил.
– Клавдий, он ударил Цицерона.
– Хоросо дерай, – сказал японец. – Цицерона большая дурак.
– Мы знаем, что вы не ладите. Но ведь Цицерон пришел почти одновременно с тобой. И мы вас обоих уважаем. Если сегодня его не проучить, завтра он поднимет руку на тебя. Старших надо уважать.
Немного подумав, Клавдий сказал:
– Моя дерай покойна.
Парень отошел, дав японцу место для боя. Приняв стойку, тот с шумом потянул воздух и вдруг с диким воплем с места прыгнул вверх, выбросив вперед правую ногу. Флавий уже был готов к этому, принял удар на блок и, когда японец пролетел мимо, с силой ударил костяшками пальцев по центральному нервному узлу.
Тогда на него набросились все остальные. Спустя мгновение на том месте, где он только что стоял, копошилась груда человеческих тел. Так продолжалось около минуты, потом из кучи разнеслись пронзительные крики, и то один, то другой стали вылетать из общей свалки и падать на дощатый пол.
Спустя еще несколько секунд Флавий встал и, тяжело дыша, оглядел поле битвы. Оно осталось за ним. Годы службы в диверсионном батальоне «Летучая смерть» не прошли даром.
В казарму, запыхавшись, вбежали Бомба и гигант с угольно-черной бородой.
У двери гигант споткнулся о распростертое тело японца.
– Эй, Клавдий! Что с тобой? Что случилось?!
– Этот новый… – с трудом ответил японец. – Он маро-маро знай дзю-дзюцу.
Гигант в упор посмотрел на Максима.
– Зачем ты с ними дрался?
– Наверное у вас такой способ знакомства, – пожав плечами, ответил Флавий.
– Кто первый тебя ударил? – спросил Бомба.
– Не знаю.
– Я накажу зачинщиков, – пообещал он.
– Но я и в самом деле не знаю.
– Может ты хочешь пожаловаться ланисте Бобу? – подозрительно спросил Бомба.
– Нет.
– Так кто же затеял драку?
– Я.
– Ты?
– Да, я.
– Тогда ты должен быть наказан.
– Дело ваше.
– Хорошо, – с видимым удовлетворением сказал Бомба. – Нерон! – к нему подошел давешний красавчик. – Возьми Публия и Архимеда и всыпьте ему пять… нет, десять горячих!
– Пошли, – сказал Нерон.
Они вышли во двор.
– Ложись! – Нерон указал на длинную деревянную скамью перед казармой. Флавий лег. Двое ребят крепко привязали его к скамье кожаными ремешками. На нем задрали тунику.
Нерон взял в руки бич и стегнул его по спине. Удар был несильный, но громкий.
– Гладить его будешь ночью! – рявкнул Бомба. – Дай сюда бич.
Он отвесил новичку десять полновесных ударов.
– И не пикнет даже… – сказал он с сомнением. – Дубленая что ли у него кожа? Может еще пяток добавить?
– Не стоит, шеф, – осторожно сказал гигант, которого звали Цезарем. – Он не сможет работать.
– Ты думаешь? Ну ладно, унесите его.
Флавия развязали и взяли под руки, но он вырвался и, шатаясь, с трудом добрел до казармы и упал в изнеможении на кровать. Спустя некоторое время возле него присел Цезарь.
– Тебе было очень больно? – спросил он осторожно.
– Пустяки, – ответил Флавий, с трудом выдавив улыбку.
– Не обижайся на них. Эти дураки сами себе установили такие дурацкие законы. Цицерона мы проучим, слишком уж много он стал себе позволять.