Страшно всем.
Я незаметными движениями пытался отодвинуть девочку за свою спину.
Один из негодяев нагло ухватил её за руку, тянет к себе, улыбаясь во весь фиксатый рот, – куда ж ты рыжуха… от женихов, счастья своего не ведаешь. Мы к тебе с душой, с любовью пламенной. Нехорошо! Ты нам теперь по жизни обязана. С нами и сойдёшь, когда скажем.
– Ну-ка поворотись… сиськи-то у тебя имеются, – шипел второй, пытаясь за ворот притянуть девочку к себе.
– Впрочем, без разницы, лишь бы дырки не заросли, да Пьеро?
– Давненько мы свежатинкой не угощались, соскучились по женской ласке. Похоже, повезло нам сегодня, братан, девка-то недёржаная. Да не трясись так, малявка. Это хорошо, что боишься, сговорчивей будешь.
– А ты, фраерок, – обратился он ко мне, – не лезь на рожон, если жить хочешь. Твоё дело – сторона. За своей тёлкой смотри, а то мы и её оприходуем. Стояка за отсидку накопили – за месяц не истратить.
– Зовут-то тебя как, маруха, – уже не стесняясь, во весь голос спросил тот, кого назвали Пьеро, видно почуяли, что народ боится, – не Алёна, случаем? У меня до зоны такая классная Алёнушка была: ненасытная, тесная во всех местах, горячая, юркая. Какой мы с ней кардебалет исполняли, просто сказка!
– Да ты зенками-то не лупай, а то неровён час в один из них заточка прилетит, – снова обращается уголовник ко мне.
– Да ладно, шучу! Я парень весёлый, покладистый. Мне бы поржать. Отверни рыло, кому сказал.
– Так это… не услышал я твоего имени, подруга. Ещё раз спрошу, не ответишь – пожалеешь, что родилась. Ну же, повторить?
– Ирина, – заикаясь, дрожа всем телом, прошептала девочка.
– Громче!
– Ира.
– Ирочка… с очень мокрой дырочкой. Два раза повторять не собираюсь. Вопрос – ответ, усекла! Ничего, за неделю обломаем. Еж – птица гордая, не пнёшь – не полетит. Будешь послушной – не обидим.
Лиза начала нетерпеливо дёргать меня за руку, чувствуя горячее продолжение (северяне часто сталкиваются с хамским поведением сидельцев). Её лицо налилось кровью и страхом, глаза округлились.
Публика, демонстративно отвернувшись, уставилась в окна.
Сидельцы уже не таились, почувствовав силу, увидели сковавший сопротивление страх.
Воздух был до отказа наполнен сгустками чёрной энергии.
Шрам, это тот, у которого щека разрублена, нахально расстегнул верхнюю пуговицу на пальто пигалицы и запустил татуированную пятерню запазуху.
Ирина еле слышно пискнула, затаила дыхание, закрыв глаза, сжалась в комок.
Лицо девочки парализовано, искажено смертельным ужасом.
– А чё, братан, нормальные сиськи… любимый размер. Не боись, жить будешь. Недельку поиграем и отпустим. Да, Пьеро?
Тот довольно осклабился в щербатой улыбке, больше похожей на оскал, и загоготал.
– Чур, я первый. Люблю целину пахать и упаковки распечатывать. Тебе подруга понравится. У меня в головку семь штук шаров вмонтировано. Для тебя старался, родная, чтобы удовольствие получила на полную катушку. Не пожалеешь. Да не млей ты, поначалу все не хотят. Потом понравится – за уши не оттащишь.
Урки, уверовав в безнаказанность, начали наглеть, не стесняясь никого и ничего.
У меня поджилки дрожали, руки-ноги тряслись. По телу противно ползали полчища мурашек, голова раскалывалась от напряжения, от которого я не видел избавления. К горлу подступала тошнота.
В ушах звенело. Никаких мыслей, кроме желания, чтобы это всё оказалось иллюзией, не было.
Девушку было невыносимо жалко. Представляю, что происходило с ней, если у меня начался приступ паники.
На каком-то очередном бесцеремонном коленце обнаглевшей в конец парочки меня переклинило: страх за Иришку пересилил ужас, сковавший липкими оковами, заставил влезть между Шрамом и девушкой.
Пьеро мгновенно, словно из воздуха, ловко материализовал внушительного размера нож, прижал к моему глазу, ощерился, теперь уже угрожая реально.
Шрам попытался ударить меня коленом в пах, но промазал. Пьеро отдёрнул нож, боясь видимо применять его в автобусе.
Кто знает, чем он руководствовался, но убрал лезвие и замешкался, а я, больше от испуга, чем в приступе храбрости, врезал ему головой в нос.
Пьеро заверещал, схватившись за лицо свободной рукой, хрустнуло-то прилично, хорошо было слышно.
Шрам пытался дотянуться до меня, однако теснота мешала ему реализовать задуманное быстро.
Женщин моментально прорвало: они начали голосить, требуя мужиков вмешаться, а водителя – немедленно остановить автобус.
Лиза тем временем, увидев расклад сил не в мою пользу, да ещё нож, вцепилась зубами в запястье руки Пьеро, ту, в которой была заточка.
Бандюган заорал, выронил оружие. Кто-то ногой оттолкнул страшный предмет подальше. Кровища из носа урки хлестала фонтаном, ему было не до сопротивления.
Шрам, не сумев ударить без замаха, натянул шапку на глаза Лизе, и влепил ей хлесткую пощёчину.
Подруга, намеренно, либо нет, попала коленом в самое чувствительное место одичавшего мерзавца. Но важнее было то, что автобус остановился.
Мужики начали заворачивать Пьеро руки, выталкивать из салона второго бандита.
Агрессивность сидельцев моментально испарилась.
Шрам кубарем со ступенек улетел в лужу, вскочил и рысью ретировался, оставив истекающего кровью напарника, которого моментально скрутили, уложив мордой в пол.
Весь автобус гудел, как перегруженный трансформатор, пересказывая события последнего часа. Люди немного расслабились, но успокоиться не получалось: слишком большое напряжение накопилось за минуты террора.
Водитель направил автобус прямиком в милицию, куда и сдали хулигана, который верещал и ныл, забыв моментально про свою крутость.
Дружка своего он тоже сдал, хотя его и так бы нашли – слишком заметный след в виде рваного шрама выдавал его с головой.
Всё это время Ирина ни на шаг не отходила от Лизы, пострадавшей, как та считала, за неё.
У моей подружки, получившей чувствительный удар чуть выше переносицы, заплыл полностью один глаз и светился сизой радугой другой.
Держалась она стоически, но когда я предложил посетить травмотологию, разревелась не на шутку: очень уж Лиза уколов боялась.
Теперь она будет до конца дней вспоминать об этом инциденте. Ну не мог я смотреть спокойно, как на моих глазах, практически публично насилуют ребёнка. А в драку полез, покорившись инстинкту самосохранения, импульсивно, можно сказать непроизвольно, более того – защищаясь от возможного удара соперника.
Думаю, мне просто повезло. Впрочем, девчонке повезло гораздо больше: кто знает – куда занесла бы её в итоге встреча с великовозрастными головорезами, не окажись рядом пугливого юноши, поднявшего волну протеста.
Когда Ирина рыдала у меня на плече, прижавшись щупленьким детским тельцем, Лиза с негодованием и укором, безмерно ревнуя, наблюдала за нами.
Она теперь и моя спасительница.
Кто знает, на что были способны эти безмозглые существа. А вдруг, правда, выкололи бы мне без сожаления глаз?
Как стремительно и безрассудно вступилась она за меня, готовая, рискуя собой, спасти любимого.
Прошли часа два после драки, а дрожь в коленках не унималась. Теперь меня колотило основательно: дошло, наконец, что рисковал я практически жизнью. И не только своей, но и Лизкиной тоже.
Моя Лизавета. Ну, как не любить такую? Мы теперь крепко повязаны, можно сказать, кровью.
И с Иринкой мы теперь в доску свои.
А сапоги так не купили – не до них было.
Пришлось звонить директору в совхоз, просить, чтобы прислали за нами машину.
Всей правды я не мог ему рассказать, соврал, что на нас напали хулиганы. В милиции подтвердили, я ведь с их телефона разговаривал.
Ира сбегала в аптеку, купила бодягу, какой-то вонючий крем, бинты, вату и колдовала над Лизиными травмами, пока за нами не приехали из совхоза.
Ей действительно оказалось пятнадцать лет. Совсем ребёнок.
И надо же было такому случиться!
Медичка в совхозе выписала подруге больничный лист. Уколы назначать не стала, памятуя о произошедшем не так давно инциденте, когда от вида шприца пылающая в лихорадочной температурной агонии Лиза устроила форменный погром.
В тот раз досталось и мне, и врачу.
Лиза неделю сидела дома, читала лёжа одним заплывшим глазом.
В свободное от служебных обязанностей время мы предавались абсолютному разврату.
Это была замечательная неделя, если не считать ежедневной выволочки за мою инициативу, – ещё раз полезешь не в своё дело – пеняй на себя: расстанемся.
Врёт ведь. Куда она теперь без меня? А я без неё и вовсе потеряюсь – кто тогда станет защищать меня от бандитов.
Вон их сколько развелось.
Я всё решила
Стали дни скупы, однообразны,
С горьковатым привкусом полыни.
Все мечты нелепые напрасны,
Грёзы тоже лишние отныне.
Будет ночь пленённой птицей биться,
Утопая в нитях звёздной пыли.
В предрассветном сумраке приснится,
Будто Вы меня не разлюбили.
Людмила Цымбалова
Как милы Сергею роскошные русые кудряшки и трогательное в настороженной робкой застенчивости кукольное личико любимой. Её гибкий стан с выразительной талией, дурманящий запах, то ли обильно цветущих луговых трав, согретых полуденным солнцем, то ли соблазнительно спелой лесной ягоды. Дразнящий простодушной доверчивостью и беспредельным обожанием взгляд навевал сонмы грёз, отражающихся в бездонно серых глазах-омутах.
В её зачарованном взгляде невозможно было не утонуть.
Не было у парня в тот миг ни малейшего шанса выплыть из водоворота избыточной эмоциональной впечатлительности. Не было!
Трепетно напрягаясь всем телом, в блаженном экстазе зажмуривая глаза, пылко и требовательно прижимал восторженный мальчишка девочку к упругому торсу, опасаясь неумелой поспешностью спугнуть хрупкое, манящее восхитительными чувственными соблазнами счастье не только любить, но и обладать.
Разбуженная впечатлительным воображением и деликатными, но откровенно интимными знаками внимания, девушка, повинуясь неодолимому сенсорному импульсу, изобретательному воображению и первобытному инстинкту затрепетала в предвкушении восхитительного полёта и зависла в состоянии головокружительной романтической невесомости, не позволяющей милому нарушить законы интимной гравитации.
– Сегодня можно, – подумала девочка, – так будет правильно.
Даже если это коварное сладкое наваждение, кратковременный морок – неважно! Адреналин и гормоны знают своё дело.
Неистовый восторг накрыл Сергея с головой, ловко оторвал от земли, закружил, завертел.
Наслаждаясь неожиданным, но желанным моментом близости с невинной возлюбленной, юноша медленно провёл тыльной стороной руки по горячей от смущения и неловкости щеке девушки, провоцируя тем самым обоюдное пьянящее влечение.
Энергия прикосновения заставила подружку реагировать неожиданным, непривычно возбуждающим образом. Анжелика закрыла глаза, встала на цыпочки, неуверенно потянулась навстречу, позволяя кавалеру больше, чем всегда.
Трепетные тела пронзила череда соблазнительно волнующих, необыкновенно сладостных для всего тела разрядов.
Юноша, не понимая причины своей безрассудно дерзкой решительности, бесстыдно скользил руками и губами по желанному телу подруги, не ведая преград. Любимая напрягалась, вздрагивала, принимая довольно нескромные робкие ласки с видимым наслаждением.
Комната, окно, стол, стулья – всё кружилось в неторопливо обманчивом экзотическом танце, растворялось, плавилось в безумно ускоряющемся темпе, увлекая целомудренную парочку в страстный водоворот непредсказуемо значимых событий.
Резкий стук в дверь остановил стремительное вращение, наполненное невероятной новизны и сладости ощущениями, которые растаяли вместе с потоком возвращающегося сознания.
Девочка с недоумением смотрела на раскрасневшееся нагое тело, непристойно распластавшееся на основательно смятых простынях в странно расслабленной позе, на Сергея, опасно нависающего над ней, на убедительные улики свершившегося интимного слияния.
На полу красноречиво валялась скомканная одежда, тревожно сигналил о непоправимых последствиях излишне азартного сближения висящий на спинке стула бюстгальтер.
Анжелика была потрясена. Непостижимо: когда, как это всё произошло, ведь она лишь на мгновение зажмурилась, на секундочку провалилась в блаженное забытьё, доверилась!
Сколько прошло времени: мгновение, час, два? Как всё это объяснить маме!
Девушка в спешке подобрала разбросанные вещи, растерянно, безмолвно упрекая взглядом, посмотрела на друга, силясь задать какой-то весьма важный, но щекотливый и не до конца осознанный вопрос, на который уже не было времени.
Сергей взял любимую за худенькие плечи, чувственно прижал, с трудом сдерживая дыхание, не справляющееся с потребностью перевозбуждённого организма в кислороде, помог кое-как одеться.
Действия сладкой парочки выглядели комично. Искры остаточного напряжения ещё блуждали по воспалённой коже, руки не слушались. Истеричные спазмы готовы были проявиться сию секунду самым затейливым образом, – как же так!
Юноша неловко щёлкнул застёжкой бюстгальтера, нежно поцеловал любимую сзади в шею, пытаясь загладить вину, успокаивая тем самым и себя тоже.
Последний разряд прошил тело подруги, породив попутно тысячи слишком деликатных и сложных, чтобы немедленно осмыслить, вопросов, надежд и мучительных в откровенном неведении сомнений.
Земля не ушла из-под ног, небо не обрушилось, но это удивительное событие изменило их жизнь до неузнаваемости, чему поспособствовали со своей стороны родители, ставшие невольными свидетелями сокровенной интимной тайны, которую уже невозможно было скрыть: слишком много улик указывали на свершившееся деяние.
Взрослые не стали скандалить: что поделать – дети выросли. Семейное единение должно оказать на ретивых влюблённых целебное действие. Жизнь научит всему, в том числе разумной осторожности.
Чуда не случилось: Вселенная решила не спешить вознаграждать молодых прибавкой в семействе. Впрочем, и молодые не торопились расширять границы среды обитания.
Жизнь была или казалась им настолько восхитительной, яркой, что третий в ней был бы сейчас явно лишним.
Счастье и благополучие лились через край.
Анжелика с присущим ей усердием начала неутомимо наводить тщательный порядок в отношениях и в семейном гнёздышке, которое освободила для молодой пары одна из бабушек.
Кто в доме хозяин спорить не было смысла: конечно, она – женщина.
А ещё супруга безумно полюбила азартно и шумно выяснять отношения, особенно перед сном. Потом с наслаждением азартно и шумно мириться в постели.
Серёжка, пытаясь погасить воинственное настроение и вспыльчивый темперамент любимой, чувствовал себя виноватым, потому старался изо всех сил.
Наверно, чересчур ревностно, слишком последовательно и ретиво взялась Анжела внедрять в интимные отношения элементы семейной деспотии. Иначе, отчего любимый, не прожив с ней и года, украдкой сбежал к первой встречной: к кроткой, похожей на сушёную воблу непонятного возраста кобылице в очках на половину лица, которая до той поры незаметно жила в гордом одиночестве в соседнем подъезде?
То, что соперница была тщедушна, невзрачна, выглядела выцветшей квартирной молью, было обидно вдвойне.