Эти факты указывают на то, что древняя Киприанова концепция получила живое и сознательное развитие в IX в. в каролингской традиции и в XVII—XVIII вв. во французском галликанизме.
Папа Либерий как участник арианских споров
Г. Е. Захаров
Несмотря на то что вопросы тринитарного богословия, безусловно, занимали центральное место в проблематике арианских споров, данный церковный кризис, охвативший весь христианский мир, имел не только богословский, но и политический характер. Он вобрал в себя целый ряд менее масштабных конфликтов, вызванных соперничеством церковных кафедр, антагонизмом между различными епископами (иногда, но далеко не всегда связанным с их богословскими воззрениями), вмешательством государственной власти в церковные дела. Участники арианского спора стремились сформулировать не только свое понимание тринитарного учения, но и свое видение истории и причин самого конфликта, в который они оказались вовлечены. Причем противоречия в трактовках арианского кризиса были зачастую мотивированы глубокими расхождениями в представлениях о фундаментальных основаниях единства Церкви, о ее устройстве и взаимоотношениях с государственной властью. В течение всего IV столетия противоборствующие стороны развивали несколько конкурирующих между собой интерпретаций арианского кризиса. Несовпадение в оценках предмета и характера споров иногда может даже обескуражить. Так, если свт. Афанасий и его сторонники рассматривали конфликт как противостояние защитников кафолической веры и поборников арианской ереси, покровительство которым оказывал император Констанций II, то для евсевиан кризис был вызван «преступлениями» самого александрийского епископа (которого, впрочем, никто не обвинял в неправомыслии) и еретическим богословием Маркелла Анкирского, а также незаконным вмешательством западного епископата в дела восточных епископов[54].
В то же время стоит отметить, что представления о конфликте даже в рамках одного церковного течения могли существенным образом варьироваться, что расшатывало их и без того хрупкое единство. Таким образом, чтобы представить адекватную исторической реальности модель арианского кризиса, необходимо оставить всякие попытки его схематизации и обратиться к детальному изучению различных интерпретаций современниками арианских споров.
В центре внимания в настоящей работе будет одна из самых значимых и вместе с тем трагических и загадочных фигур в истории IV в. – папа Либерий, занимавший Римскую кафедру с 352 по 366 г. Его образ в церковной традиции имеет двойственный характер: он воспринимается одновременно и как последовательный защитник кафолической веры, и как конформист, предавший свт. Афанасия ради возвращения на кафедру. Был ли папа Либерий исповедником веры, не выдержавшим гонений со стороны императорской власти, но затем вернувшимся на путь ортодоксии, или же римский епископ с самого начала разделял дело Афанасия и спор о вере и имел свой собственный, отличный от афанасьевского, взгляд на конфликт? В рамках настоящей статьи мы попытаемся реконструировать эволюцию представлений папы Либерия об арианском кризисе, рассмотрев их в контексте его взаимоотношений с императорской властью и различными церковными течениями, противоборствовавшими между собой в середине IV в.
I
К моменту восшествия Либерия на Римскую кафедру Римская Церковь уже была активным участником арианских споров. На Никейском соборе 325 г. присутствовали легаты папы Сильвестра пресвитеры Вит и Винцентий, поддержавшие соборные решения, направленные против ереси Ария[55]. В то же время на начальном этапе арианского кризиса участие Римской Церкви в споре было достаточно пассивным. Ситуация изменилась на рубеже 30—40-х гг. IV в., когда повторно изгнанный с Александрийской кафедры своими противниками-евсевианами с согласия восточного императора Констанция II свт. Афанасий Великий бежал в Италию, во владения августа Константа, и обратился к западному епископату за поддержкой[56]. Папа Юлий I, оскорбленный тем фактом, что евсевиане не привлекли его и других западных епископов к процессу над свт. Афанасием, а лишь сообщили им об уже принятых решениях[57], активно вмешался в борьбу[58]. Римский епископ созвал в 340(1) г. в Риме представительный собор италийского епископата[59], на который были также приглашены через папских легатов пресвитеров Елпидия и Филоксена противники александрийского епископа[60]. Евсевиане отказались принять суд папы, указывая на недопустимость пересмотра решений восточного епископата[61], и организовали в Антиохии параллельный собор, который подтвердил постановления, принятые ранее по делу Афанасия, и порицал папу Юлия за его действия[62]. Римский собор, напротив, полностью оправдал александрийского епископа[63]. Под его влиянием папа Юлий стал рассматривать конфликт как следствие попытки ревизии на Востоке определений Никейского собора с целью реабилитации арианской ереси[64]. Евсевиане в свою очередь прямо отрицали, что они являются сторонниками Ария, поскольку епископам, по их утверждению, невозможно следовать пресвитеру: они обратили Ария в свою веру (что позволило совершить его реабилитацию), а не наоборот[65].
Следует отметить, что данное заявление евсевиан не было лишено оснований: в богословских постановлениях Антиохийского собора отсутствуют какие-либо характерные для самобытного богословия Ария идеи (учение о творении Бога Сына из ничего, представление о временности Его бытия и неполноте Его знания Отца и Самого Себя)[66]. Несмотря на очевидный субординационистский уклон, евсевиане, в сущности, отстаивали традиционную для Востока оригенистскую триад ологию[67].
Впрочем, показательно, что, выступая за нерушимость никейских постановлений, в своем послании к евсевианам Юлий воздерживается от какой-либо богословской полемики с восточными епископами, полностью сосредоточившись на дисциплинарных вопросах[68]. Данное обстоятельство вполне согласуется с установками его противников, которые не обвиняли свт. Афанасия в приверженности ереси, а только в канонических, политических и «уголовных» преступлениях[69]. В сущности, главным предметом споров между папой Юлием и евсевианами в этот период был вопрос, может ли восточный епископат принимать решения, касающиеся Александрийской кафедры, без консультаций с западными епископами и имеет ли право западный епископат инициировать пересмотр подобных решений.
Несмотря на отсутствие богословской составляющей в деле Афанасия, избежать обсуждения богословских проблем на Римском и Антиохийском соборах не удалось. Связано это было с тем, что одновременно со свт. Афанасием с апелляцией к папе Юлию обратился другой восточный епископ, низложенный евсевианами, – Маркелл Анкирский[70]. Его оппоненты обвиняли его в приверженности монархианской ереси и именно на этом основании осудили его на соборе в Константинополе в 336 г.[71] Между Маркеллом и его оппонентами из стана евсевиан разгорелась и литературная полемика. В этот период свои антимаркеллианские сочинения создают такие известные восточные богословы, как Евсевий Кесарийский («Против Маркелла» и «О церковном богословии») и Акакий Кесарийский[72].
Богословские расхождения между Маркеллом и евсевианами действительно были существенными. Маркелл учил об одной ипостаси Отца и Божественного Логоса[73] и отрицал вечность царства Христова[74]. Кроме того, его обвиняли в том, что он считал возможным использовать имена «Сын» и «Христос» по отношению к Логосу только в Его воплощенном состоянии[75]. Евсевиане же отстаивали учение об ипостасных различиях Лиц Пресвятой Троицы, рассматривая Сына Божия как совершенный образ Бога Отца. В то же время учение о единстве Троицы в евсевианском богословии оказывается неразвитым[77]. Хотя евсевиане прямо не критиковали постановления Никейского собора, их триипостасная триадология была уязвима для критики со строго никейских позиций, чем и не преминул воспользоваться Маркелл Анкирский. Как и свт. Афанасий, он представил себя перед лицом италийского епископата как защитник никейской веры, несправедливо обвиненный в ереси подлинными еретиками—евсевианами[78]. Следует отметить, что папа отнесся к Маркеллу с определенной долей осторожности[79]. Он не оспаривал богословское значение выдвинутых против анкирского епископа обвинений, но посчитал их ложными, после того как Маркелл представил ему свое исповедание веры[80].
В полемике между папой Юлием и восточными епископами были затронуты также некоторые экклезиологические проблемы. Дошедшие до нашего времени свидетельства показывают, что получившая развитие в историографии интерпретация конфликта Юлия с евсевианами как столкновения апостольского и имперского принципов церковной организации лишена всяких оснований[81]. Евсевиане не формулируют в ходе спора какой-либо специфической «имперской экклезиологии», а, напротив, придерживаются апостольской: они обращают внимание папы на то обстоятельство, что учителя веры пришли в Рим с Востока (οί του δόγματος είσηγηταί), поэтому у него нет оснований превозноситься над восточным епископатом[82]. Римская Церковь в лице ее предстоятеля, по их мнению, неоправданно присваивает себе особые прерогативы, рассматривая себя как «пристанище апостольского попечения» (αποστόλων φροντιστήριον) и «первоначальную митрополию благочестия» (εύσεβείας μητρόπολιν έξ αρχής γεγενημένην)[83]. Евсевиане также подчеркивают незыблемость решений всех законно созванных соборов и отрицают право папы инициировать их пересмотр[84].
В послании папы Юлия также отсутствует критика какой-либо «имперской экклезиологии», и он не пытается приписать ее своим оппонентам. Его понимание иерархии церковных кафедр и собственного авторитета основано на идее апостольского преемства. При этом в тексте Юлия отсутствует идея уникальности статуса Римской Церкви и ее основателя – ап. Петра – как таковая. Папа подчеркивает, что пострадавшие в ходе арианских споров церковные общины Востока имеют апостольское происхождение: «Ибо страдали не малые какие Церкви, но те, которыми лично управляли апостолы» (ούχ αΐ τυχοΰσαι έκκλησίαι αί πάσχουσαι, άλλ’ ών αΰτοι οί απόστολοι δι’ εαυτών καθηγήσαντο), поэтому связанные с ними конфликты не могут быть разрешены без привлечения западного епископата и, в особенности, римского епископа. В первую очередь это касается Александрийской Церкви, в отношении которой, по утверждению папы, существовал обычай (έθος): «Прежде писали к нам и здесь уже решалось, кто прав» (πρότερον γράφεσθαι ήμΐν, και ούτως ένθεν όρίζεσθαι τα δίκαια). Сам Юлий возвещает то, что принял от ап. Петра (α γάρ παρειλήφαμεν παρά του μακαρίου Πέτρου του αποστόλου, ταΰτα και ύμΐν δηλώ) – очевидная ссылка на локальное предание Римской Церкви. Упоминает он и Павловы постановления[85]. Экклезиологическая модель, представленная в послании Юлия, оказывается фактически тождественной сформулированной более чем на столетие ранее концепции св. Иринея Лионского и Тетуллиана[86]: иерархия локальных Церквей определяется их происхождением – апостольские Церкви обладают особым авторитетом как хранительницы апостольского предания. Римская Церковь основана ап. Петром, поэтому ее епископ имеет право говорить от его лица, однако апостольские Церкви Востока также обладают особым значением. В то же время, в отличие от св. Иринея, папа Юлий делает акцент не на вероучительных[87], а на дисциплинарных аспектах апостольского предания[88].
Прямое столкновение восточного и западного епископата не могло не вызвать беспокойства императоров Констанция и Константа. В 343 г. они созвали в Сердике вселенский собор, который должен был урегулировать ситуацию. Стоит отметить, что нет никаких оснований утверждать, что инициатором созыва собора был Юлий[89]. По свидетельству западных делегатов, императоры (et ipsi religiosissimi imperatores permiserunt) поставили перед епископами три основные проблемы, которые они должны были соборно разрешить (tria fuerunt, quae tractanda erant): 1) «о святой вере и о чистоте истины» (de sancta fide et de integritate veritatis); 2) «о лицах, о которых говорят, что они извержены [из сана], о предвзятом суде или, если смогли бы доказать, то было бы справедливое [его] подтверждение» (de personis quos dicebant esse deiectos de iniquo iudicio, ut, si potuissent probare, iusta fieret confirmatio); 3) «о тяжких и плачевных несправедливостях» (graves et acerbas iniurias), соделанных Церквам[90]. Восточные и западные епископы так и не собрались на общее заседание. Причиной тому было нежелание западных епископов исключить из числа участников собора прибывших с ними в Сердику свт. Афанасия и Маркелла. Восточные епископы посчитали для себя невозможным участвовать в соборе, на котором присутствуют уже осужденные ими епископы. В результате вместо одного собора единения в Сердике было проведено сразу два собора. Собор восточных епископов (к которому присоединились некоторые иллирийские сторонники евсевианского течения) подтвердил решения предыдущих евсевианских соборов и разорвал общение с западными епископами, осудив их предводителей (в том числе и папу Юлия). Собор западных епископов (значительная часть которых представляла балканские кафедры)[91] и присоединившиеся к ним немногочисленные восточные епископы сохранили верность проафанасьевскому курсу Римского собора. Предводителями собора были епископы Осий Кордубский и Протоген Сердикский[92]. Следует отметить, что папа Юлий в Сердику не приехал, но направил на собор своих легатов – пресвитеров Архидама и Филоксена и диакона Льва (carissimorum fratrum et conpresbyterorum nostrorum Arcydami et Filoxeni et carissimi filii nostri Leonis diaconi)[93]. Судя no всему, римские легаты не играли значимой роли в соборных прениях[94]®.
В то же время папа, безусловно, мыслился западными отцами как один из самых авторитетных защитников кафолической веры и свт. Афанасия Великого. Собор обращается к Юлию с официальным посланием, в котором отцы сообщают о задачах, поставленных перед ними императорами[95], о принятии ими в общение Маркелла Анкирского и свт. Афанасия[96] и о приверженности их оппонентов «арианской или евсевианской ереси» (Arrianam et Eusebianam heresim)[97]. Особого порицания удостаиваются иллирийские сторонники евсевиан Урсакий Сингидунский и Валент Мурсийский, именуемые в послании «нечестивыми и неопытными юнцами» (de impiis et de imperitis adulescentibus Ursacio et Valente)[98]. Кроме того, западные отцы просят папу взять на себя труд сообщить соборные решения италийскому, сицилийскому и сардинскому епископату[99].
Никакого намека на то, что участники Сердикского собора стремятся получить от папы подтверждение своих решений, в послании нет. Напротив, сами западные отцы с одобрением высказываются о попытке папы выступить в роли посредника в споре свт. Афанасия с евсевианами и порицают отказ последних от участия в Римском соборе[100]. В окружном послании Сердикского собора, а также в послании к епископам Египта и Ливии содержится прямое подтверждение решений Юлия, оправдавшего свт. Афанасия[101]. Таким образом, можно прийти к выводу, что западные отцы рассматривают свой собор как инстанцию более высокого уровня, чем собор, созванный папой, впрочем выражая его действиям (в том числе и стремлению взять на себя роль посредника в разрешении конфликта) полное одобрение.
В то же время именно Сердикский собор впервые канонически фиксирует учение о первенстве Римской Церкви. В послании собора к папе Юлию Римский престол, в силу его Петрова происхождения, провозглашается главой всех Церквей: «Будет очевидно, что прекрасно и совершенно правильно, если епископы Господни из каждой конкретной провинции будут обращаться к главе, то есть к престолу апостола Петра» (Нос enim optimum et valde congruentissimum esse videbitur, si ad caput, id est ad Petri apostoli sedem, de singulis quibusque provinciis Domini referant sacerdotes)[102]. В канонах собора, при всей неоднозначности их формулировок, римское первенство впервые рассматривается не только в перспективе авторитета, но и в перспективе юридических прерогатив: Римский престол наделяется полномочиями апелляционной инстанции. В случае осуждения того или иного епископа провинциальным собором обвиняемый получает право обратиться с жалобой к римскому епископу, и тот, если сочтет нужным, может созвать новый собор из епископов соседних с кафедрой обвиняемого провинций и, если пожелает, может направить на собор своих легатов (в латинской версии – каноны 3, 4, 7, в греческой – каноны 3, 4, 5)[103]. Данная прерогатива также мотивируется почтением к ап. Петру (sanctissimi apostoli Petri memoriam honoremus; Πέτρου του αποστόλου την μνήμην τιμήσωμεν) (канон 3). Следует подчеркнуть, что инициатором провозглашения Римского престола центром Вселенской Церкви, судя по всему, был не сам папа Юлий, а епископат западных провинций Империи, а также балканских областей, для которого, вероятно, в условиях арианского спора, разделившего Церкви Востока и Запада, идея вселенского первенства одной авторитетной кафедры представлялась выходом из кризисной ситуации.