Борисов, ранее бывавший только в Кабульском аэропорту, радовался возможности посмотреть на столицу страны, которой оказывает «братскую помощь», и всю дорогу пялился в окно встретившего их армейского пазика.
Расположенный в чашеобразной долине, окружённой островерхими горами, Кабул мало напоминал столичный город. Одноэтажные саманные дома были обращены к дороге глухими стенами. Борисов не увидел ни одного окна, зато многие улочки выстилали узорчатые разноцветные ковры.
– Вот это да! – воскликнул он. – У нас за такими коврами в Военторге очередь на год расписана. А здесь они под ногами валяются!
– Так по технологии положено, – пояснил прапорщик, водитель автобуса. – Новый ковёр надо вытоптать!
В городской толчее плавно шествовали группы женщин в паранджах чёрного, бежевого и голубого цветов, но встречались афганки с открытыми лицами и в европейской одежде. Мужчины щеголяли в серо-зелёных армейских шинелях и оливковых мундирах Царандоя – местной милиции. Старики были одеты в длинные белые рубахи – «камис», короткие матерчатые шаровары и резиновые калоши. С криками носились ватаги ободранных, босоногих мальчишек с грязными лицами. Они бойко торговали сигаретами и жвачкой…
Сквозь толпу, вдоль торговых лавок – дуканов, где можно купить всё – от кучки дров и наркотиков до американских джинсов и монгольских дублёнок, пазик медленно продвигался к центру в чадящем и постоянно сигналящем потоке машин.
На площади, окружённой четырёхэтажными домами, стоял бравый регулировщик. Устроившись на специальной тумбе, он отточенными движениями полосатого жезла руководил водителями. И пробка мгновенно рассосалась.
Снова подал голос прапорщик – знаток кабульских достопримечательностей:
– А ведь это единственный регулировщик на весь Кабул!
– Неужели единственный?
– Так точно! Его в программе «Время» показывают чаще, чем нашего командарма!
В районе Дар-Уль-Аман над городом возвышался дворец «Тадж-бек». Некогда служивший резиденцией Амина, он сильно пострадал при штурме в 1979 году, но пару лет назад был отремонтирован, передан под армейский штаб и теперь поражал взоры обилием разноцветного мрамора и лепнины, расписными узорами высоких потолков.
Впрочем, долго любоваться интерьерами Борисову не пришлось. Прибывших офицеров рассадили в большом зале. За столом президиума, совсем как на партсобрании, накрытым красной скатертью, разместились: начальник политотдела армии – генерал-майор Чупров и два полковника. Одного из них Борисов узнал – это был заместитель Чупрова – Беглов, приезжавший в Баграм на итоговую проверку, а второго – с авиационными погонами представили как инспектора ГлавПура Истратова.
Чупров, на усталом лице которого застыло выражение недовольства, долго и нудно говорил о напряжённой политической обстановке, о том, что все силы мирового империализма во главе с США ополчились против молодой Демократической Республики Афганистан, что народная власть на территории, где дислоцируются части и соединения 40-й армии, носит по-прежнему очаговый характер, что лидеры мятежников Гульбеддин Хекматияр, Ахмад-шах Масуд и мулла Фарух активизировали свою деятельность, что повсеместно продолжается насильственная мобилизация мирных жителей в бандформирования, участились случаи засад и обстрелов войсковых колонн, факты мести тем, кто служит народной власти, и вдобавок ко всему увеличилось число караванов с территории Пакистана и Ирана, поставляющих самое современное оружие моджахедам и пополнение для их отрядов…
– Всё это, товарищи политработники, налагает на нас с вами повышенную ответственность, – вещал генерал Чупров. – Каждый из вас должен помнить о необходимости наращивать усилия по боевому слаживанию, расширять пропагандистскую работу по выполнению решений XXVI съезда партии, ужесточать спрос с коммунистов-военнослужащих, мобилизуя их на достойное выполнение воинского интернационального долга.
Борисов, сидя в предпоследнем ряду, слушал генерала вполуха, хотя автоматически и делал пометки в своём блокноте: всё, что в Союзе принималось за чистую монету, здесь, в Афгане, казалось далеко не таким однозначным.
«Лучше бы снабжали всем необходимым! Одни словеса… А тетрадей для политзанятий нет, материалов для наглядной агитации нет! Столы и табуретки делаем сами, кто во что горазд…» – про себя комментировал он речь высокого начальника.
Генерал Чупров закончил доклад и предоставил слово представителю Главного политического управления Советской армии и ВМФ.
Полковник Истратов начал неожиданно:
– А теперь, товарищи офицеры, поговорим о гигиене. Да-да, о самом элементарном – о мытье рук. Грязные руки привели к тому, что в прошлом году в вашей армии, – тут полковник выразительно глянул на начпо, – только вирусным гепатитом переболело пятнадцать тысяч человек. Это же полторы полнокровные дивизии! Число заболевших тифом и дизентерией тоже сопоставимо с этой цифрой. Ну, ладно, я понимаю: жара, немытые фрукты, понос… Но вчера я побывал в Кундузе, так вот, у пятидесяти процентов солдат срочной службы – педикулёз! Проще говоря – вши! Кто здесь из Кундуза? Прошу встать…
В зале поднялись подполковник и два майора.
Истратов окинул их гневным взглядом:
– Дожили, товарищи офицеры! Вши едят ваших солдат! Вы сами-то руки моете? В бане когда последний раз были? Вы хоть раз заглядывали в палатку, которую отвели для инфицированных больных? Полагаю, что нет! А я вот удосужился! Там на шестьдесят койко-мест одна печь и полная антисанитария. Больные лежат на голых матрасах… Дежурного врача не наблюдается… Бачок с кипячёной питьевой водой отсутствует! Скажите, что вы лично, офицеры-политработники, сделали для того, чтобы предотвратить подобное безобразие?
Истратов, невзирая на воинский этикет, так горячо распекал старших офицеров, что Борисов и себя почувствовал виноватым. Ведь и в его батальоне тоже всего одна баня-самострой, и она не отличается идеальной санитарией: «Надо будет уговорить комбата и сделать ещё одну… И медсанчасть проверить».
Наконец экзекуция «кундузцев» закончилась. После публичной взбучки в зале установилась звенящая тишина. Все напряжённо ждали, кто будет следующим. Но Истратов с чувством выполненного долга сослался на неотложные дела и удалился, а следом за ним ушёл и начпо.
Полковник Беглов с явным облегчением объявил:
– Сейчас, товарищи офицеры, перед вами с сообщением выступит постоянный корреспондент газеты «Красная Звезда» по Туркестанскому военному округу капитан Царедворцев. Прошу вас, товарищ капитан…
Из первого ряда поднялся и, одёрнув новенький китель, прошёл к трибуне Николай Царедворцев.
Со школьным другом Борисов не виделся года четыре, если не пять: служили далеко друг от друга, и время отпусков не совпадало. Да и отдыхать Царедворцев уезжал к морю, а не в задымлённый Челябинск…
Николай почти не изменился со времени их последней встречи: всё та же «гагаринская» улыбка, комсомольский задор в глазах и речах, разве что в талии чуть раздался – от кабинетного сиденья.
Борисов о служебной карьере друга был наслышан.
Царедворцев после училища, по протекции тестя-генерала, остался служить во Львове. В редакции окружной газеты «Слава Родины» его сразу назначили на майорскую должность – начальником отдела комсомольской работы.
Но каким образом Коля при таком высоком покровительстве очутился в богом забытом Туркестанском военном округе, теперь ещё и «прифронтовом», Борисов не ведал ни сном ни духом.
В перерыве, объявленном после доклада Царедворцева о деятельности средств массовой информации по освещению ратного труда ограниченного контингента советских войск в Афганистане, Борисов протиснулся к нему через толпу выходящих из зала.
Царедворцев обрадовался встрече. Они обнялись, отошли в сторону, пропуская участников сборов, спешащих на обед.
– Как ты, Бор? Давно здесь? Похудел…
Борисов от жары, нервотрёпки и не самого лучшего рациона в самом деле сбросил килограммов десять и на офицерском ремне вынужден был проколоть новые дырки, но перед другом принял вид лихой и придурковатый:
– Полгода уже на диете! Вхожу в спортивную форму… – засмеялся он. – Служу в Баграме, замполитом батальона. А тебя, Коля, какая нелёгкая занесла из Прикарпатского – в Туркестанский?
– Не поверишь, тестюшка удружил… – поделился Царедворцев. – Всё мою карьеру строит. Говорит, чтобы продвигаться наверх, нужен боевой опыт… Вот и выхлопотал мне через своих друзей в ГлавПУре перевод в Ташкент. Правда, на подполковничью должность, но с обязательным условием – побывать южнее Кушки и отличиться…
– И как, отличился? – Борисов посмотрел на его грудь: рядом с колодкой юбилейной медали красовались серая с жёлтой окантовкой планка медали «За боевые заслуги» и багряная с сиреневым – ордена Красной Звезды. – Да ты герой!
Царедворцев самодовольно усмехнулся:
– Трудно ли умеючи… Две командировки сюда. И обе – удачные. Один раз с десантниками в рейд сходил на Чагчаран… Они большой склад с оружием захватили. Второй раз с кундузскими вертолётчиками слетал на перехват каравана… Сам, конечно, не стрелял, но материалы оба раза сделал отличные: «…во время учебных стрельб воины подразделения капитана такого-то поразили все мишени, помогли жителям кишлака починить дорогу, прорыть арык» и так далее… А ты разве не читал? В «Звёздочке» опубликованы…
– Не читал, – смутился Борисов. – Некогда было, да и с газетами у нас перебои…
– Это непорядок! Исправим, – деловито изрёк Царедворцев и продолжил разглагольствовать: – Задачу минимум, поставленную тестем, я выполнил. Теперь, с госнаградами, легче в академию будет поступить: орденоносцы идут вне конкурса!
– Да тебе-то что бояться? За тебя и так слово замолвят!
– Э-э, не скажи! Сейчас всё строго. Там… – Царедворцев ткнул указательным пальцем в потолок. – Большие перемены грядут. Говорят, перестраиваться будем! А куда и за кем перестраиваться, пока не совсем понятно… Слушай, а ты что рапорт в академию не пишешь? Хочешь, я о тебе с Чупровым переговорю? Он с моим тестем дружит. Решим вопрос положительно…
– Нет, спасибо, я сам, – отказался Борисов, хотя учёба в академии являлась его давней мечтой.
– Ну, как знаешь, была бы честь предложена, – слегка нахмурился Царедворцев, но тут же склонился к уху Борисова и, хотя рядом никого не было, зашептал: – Слушай, Бор, а у тебя случайно нет комсомольского билета? Ну, такого, чтобы пулей был пробит и кровью залит побольше, но чтоб имя и фамилия читались?
– Это что – убитого комсомольца? – Борисов даже не сразу понял, о чём идёт речь.
– Ну да. Билет ведь на сердце хранится! – Глаза Царедворцева сияли: – Пуля «душмана» пробила комсомольское сердце… Представляешь, какой материал? Закачаешься! У меня его «Комсомолка» и «Правда» с руками оторвут… А потом я этот билет в Музей боевой славы округа отдам. Они уже ждут…
– Такого билета у меня нет, – сухо сказал Борисов, вдруг вспомнив поговорку индейцев – их общего детского увлечения: «Есть много способов пахнуть скунсом…»
– Ну, нет, так нет. – Царедворцев подхватил Борисова под локоть и, поскрипывая новенькими хромовыми сапогами, повлёк по коридору к офицерской столовой. – Спрошу в политотделе армии, у комсомольцев. У них точно отыщется.
На ходу он продолжал говорить:
– Я до завтрашнего утра в Кабуле. Остановился в корпункте «Правды», в особнячке, рядом с нашим посольством… Ты, Бор, давай отпросись у начальства, вечерком посидим, выпьем, вспомним всех наших, ты мне о своей семейной жизни расскажешь, стихи почитаешь… Пишешь, не бросил?
Борисов от приглашения отказался, сославшись, что ему надо возвращаться в часть. Царедворцев стал настаивать. Но тут его окликнул полковник Беглов, сказав, что начальник политотдела ждёт на обед в зале командующего.
– Ладно, Бор, пока! Ты ещё в столовую успеешь… Увидимся после обеда, – помахал рукой Царедворцев.
Сразу после обеда Борисов вместе с подполковником Клепиковым убыл в Баграм на его уазике. В дороге он размышлял о встрече с Царедворцевым, о его циничной просьбе – раздобыть комсомольский билет убитого солдата ради «классного материала», о той лёгкости, с которой Коля умудрился в кратких командировках получить медаль и орден. У самого Борисова за время службы в Афгане никаких «железок» на груди не было, ведь в рейды он не ходил, не ранен и не контужен…
Уазик неспешно двигался в колонне правительственных войск по широкому шоссе, идущему на Чарикар. Это шоссе – одно из немногих в Афганистане можно было назвать цивилизованной и сравнительно безопасной дорогой. Здесь часто встречались посты, на которых дежурили афганские и советские солдаты.
Спустя пару часов колонна остановилась на привал, и Клепиков решил продолжить движение самостоятельно. Вообще-то, передвижение, даже по этому шоссе, одиночным транспортом не рекомендовалось, но до поворота на Баграм, где базировался танковый батальон, осталось не более десяти километров, зелёнки вдоль дороги не было – так что же терять время!
Они почти доехали до своего поворота, когда на обочине пустынной дороги показался одиноко стоящий автобус – обычная афганская «барбухайка», разукрашенная, как цирковой балаган.
Клепиков скомандовал водителю:
– Вася, остановись, не доезжая… Метрах в двадцати. – И обратился к Борисову: – Оружие проверь, капитан… Посмотрим, что там такое…
Борисов расстегнул кобуру, вытащил ПМ, снял с предохранителя:
– Может, не стоит связываться, Владимир Константинович? Рискуем ведь…
Клепиков только улыбнулся:
– Так и так рискуем. – И приказал водителю: – Двигатель не глуши! Если что – гони к заставе за подмогой…
«Ага… если что – никакая подмога не поспеет…» – Борисов нехотя выбрался из машины.
– Спрячь пистолет, капитан, но кобуру держи открытой, – Клепиков первым двинулся к автобусу. Борисов поплёлся за ним.
«Барбухайка» не подавала признаков жизни: шторки на окнах закрыты, внутри – ни звука. Но едва только Клепиков и Борисов подошли поближе, дверь водителя распахнулась и из неё выскочил афганец лет тридцати. Он, широко улыбаясь, представился на довольно сносном русском:
– Я Абдулло, офицер службы безопасности. Везу группу партийных активистов в Сумучак. Будем проводить агитацию среди местного населения.
– Агитация – это хорошо, – кивнул Клепиков. – А документы у вас есть, товарищ Абдулло?
Афганец протянул ему мятый листок с синей печатью, испещрённый арабской вязью.
Клепиков повертел бумагу, вернул «хадовцу» и попросил закурить.
«Зачем? Ведь он не курит…» – подумал Борисов.
Пока афганец, продолжая улыбаться, доставал из кармана и угощал подполковника сигаретой, Борисов подошёл к автобусу сбоку, остановился напротив окна.
Шторка немного сдвинулась, и прямо в лоб Борисову нацелился ствол автомата. Устаревший образец АК-47 был оружием «душманов» – у правительственных войск на вооружении таких не было. Борисов успел оценить это и даже разглядел потёртости и царапины на стволе.
«Вот так и сбываются мечты… Хотел, чтобы меня убили, – сейчас убьют! А умирать-то не хочется…» – Он застыл на месте, поглядев в сторону Клепикова, который продолжал мирно беседовать с дружелюбным афганцем.
Подполковник, уловив его взгляд, приложил руку к ушанке и попрощался со своим собеседником: