Владимир Великий
Клятвоотступник
Сей труд посвящаю Берте Теодоровне Фрай, моей любимой женщине…
Глава первая.
Сынок, не опозорь светлую память о нашем прадеде…
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином…, клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине…». Слова из текста Военной присяги раздавались в разных концах большого строевого плаца. Очередное молодое пополнение Западной группы войск, название, которое она унаследовала 29 июня 1989 года от Группы советских войск в Германии, давало торжественную клятву на верность своей армии, своему народу.
Среди молодых солдат был и рядовой Александр Кузнецов. Он с нетерпением и с тревогой ожидал команды командира роты, который вот-вот должен был пригласить его для принятия присяги. Юноша в военной форме то и дело шевелил губами, повторяя про себя текст торжественного обещания, который он, как и многие его товарищи, знал наизусть. Свою фамилию молодой солдат услышал как-то неожиданно. Он тотчас же сильно ударил левой рукой по плечу впереди стоящего солдата и строевым шагом вышел из строя. Сделав три шага вперед, Кузнецов замер и встал навытяжку. Капитан строевым шагом подошел к новобранцу и передал ему папку, в которой был текст присяги. Затем громко дал команду:
– Рядовой Кузнецов, к принятию Военной присяги приступить…
Молодой солдат в правую руку взял папку, левой сжал приклад автомата. Он прочитал только два абзаца текста, как сильно рванул ветер. Папка неожиданно выпала из руки солдата и мощный поток ветра понес ее по плацу. Новобранец неожиданно для себя услышал хохот. Кто-то из военнослужащих, скорее всего, это был «дед», громко прокричал:
– Смотрите-ка, этот салага даже принять Военную присягу по-человечески не может. А что у него будет потом?
Дальнейшее изречение «деда» прервал командный голос офицера:
– Рядовой Макулов, прекратите разговоры… Лучше бегите за папкой и принесите ее ко мне, как можно быстрее…
Из строя неспеша вышел солдат, который то и дело корчил гримасы, что явно смешило стоящих в строю «стариков». Кузнецов искоса посмотрел на вышедшего, тот был казах. В национальности армейского старика он нисколько не сомневался. В его родной деревне Найденовке казахов было предостаточно. Они стали валить сюда гурьбой особенно тогда, когда в стране началась перестройка. Поход за папкой продолжался недолго, минуты три. Макулов ускоренным шагом подошел к офицеру и доложил о том, что лист с текстом присяги в нескольких местах порван и залеплен грязью. Запасной папки у офицеров не оказалось, не было таковой и у соседей. Замполит роты, офицер с очень бледным лицом, скорее всего, он чем-то болел, стремительно помчался в казарму за резервной папкой, которая находилась в канцелярии подразделения. На какое-то время торжественная обстановка улетучилась, кое-кто в строю зашушукался.
Выход из создавшегося положения нашел ротный командир. Он весело улыбнулся и спросил стоящего навытяжку «неудачника», который чуть-чуть не плакал:
– Рядовой Кузнецов, я надеюсь, что Вы текст Военной присяги знаете наизусть… Или нет?
Солдат сначала на вопрос офицера никак не прореагировал. Он какие-то доли секунды молчал, словно еще раз проверял свои возможности наизусть прочитать текст присяги. Затем громко ответил:
– Так точно, товарищ гвардии капитан…
После этих слов солдат напыжился, глубоко вдохнул и выдохнул. Затем, словно на него смотрел весь человеческий мир, он начал громко чеканить:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь…
Рядовой Кузнецов, единственный сын простой крестьянской семьи Антониды и Николая Кузнецовых, действительно искренне и честно клялся на верность своей Родине, своему народу. Он был настолько взволнован, что его суровое лицо стало розовым. На широком и прямом лбу выступили большие капельки пота. От громового голоса высокого деревенского парня, одетого в военную форму, стали даже разлетаться в стороны птицы, которые до этого мирно сидели на больших раскидистых каштанах.
– Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа…
Последний абзац присяги солдат произнес с особым вдохновением и пафосом, у него даже в это время почему-то учащенно забилось сердце, запершило в горле. На несколько мгновений наступила тишина, все и вся вокруг затихло. Молчал и тот, который только что громовым голосом отчеканил текст священной клятвы. Кузнецов сам не мог осознавать, как он ее прочитал, хорошо или плохо. Он только тяжело дышал и напряженно смотрел в одну точку перед собою. Куда солдат смотрел и почему он туда смотрел, никто из его сослуживцев не знал. Да и знать не мог потому, что этого не знал и сам Александр Кузнецов. Молодой человек в солдатской шинели крепко сжимал обеими руками автомат и молчал. Из его глаз текли слезы. Волнение подчиненного и, конечно, его слезы моментально заметил капитан Макаров. Он улыбнулся и немного крякнул, затем очень громко скомандовал:
– Рядовой Кузнецов, к подписанию присяги приступить!
Команда офицера, словно молния, пронзила голову солдата. Кузнецов строевым шагом подошел к столу и взял авторучку. Затем наклонился над папкой и с трудом отыскал свою фамилию. От волнения его правая рука почему-то сильно дрожала. Александр с трудом преодолел волнение и как можно четче и красивее сделал свою подпись. Он впервые так старательно и очень ответственно подписывался под первым, как сейчас он считал, самым важным в его жизни документом. Раньше Санька несколько раз расписывался, однако тогда серьезного значения своей подписи паренек не придавал. В этот же день эта подпись для повесы из глухой сибирской деревни очень многое значила. И не только значила, но и многому, очень многому его обязывала. После того, как солдат сделал подпись, он повернулся лицом к строю и опять замер. Приведенный к присяге ждал очередной команды от своего командира, ее почему-то не было. И это заставляло молодого солдата опять волноваться. Кузнецов, словно истукан, стоял навытяжку и смотрел поверх строя солдат роты, в которой ему с этой минуты предстояло служить. Неожиданно до него донеслась четкая команда капитана:
– Рота, смирно! За усердие, проявленное в период подготовки и принятия Военной присяги, рядовому Кузнецову от лица службы объявляю благодарность…
Затем офицер повернул голову в сторону почти двухметрового солдата, который, скорее всего, еще не мог понять того, почему и за что ему объявили впервые в его жизни благодарность. Кузнецов медленно и с недоумением повернул голову в сторону командира и громко произнес:
– Служу Советскому Союзу!
После отбоя рядовой Кузнецов еще долго не мог заснуть, хотя очень сильно хотелось спать. Последнюю неделю на сборах молодых солдат, перед тем как его направили служить в первую роту первого мотострелкового батальона, он спал практически по три-четыре часа. Командир первого отделения сержант Тонконос был очень строг к молодым солдатам. Подчиненный из его отделения «отбивался» только после того, как четко и без всякой запинки рассказывал наизусть обязанности солдата или текст присяги. Младший командир не тратил свое драгоценное время для сна ради каких-то салаг. После отбоя к нему устремлялись двое-трое новобранцев, желающих сдать зачет. Сдача, как правило, заканчивалась неудачей. Стоило солдату где-то запнуться или нечетко выговорить слово, как экзаменатор взмахивал рукой. Это означало, что следующий прием будет только через два дня. Неудачник с понурой головой направлялся в Ленинскую комнату учить устав.
Очередной контроль осуществлялся по его же личной инициативе и почти всегда включал в себя своеобразный «предбанник». Если ученик был уверен в своих силах, то сначала шел к дневальному. Внутренний наряд на сборах молодых солдат состоял из старослужащих. Дневальный не удосуживал себя тщательным прослушиванием и восприятием того, что говорил его собрат. Он просто-напросто сидел на тумбочке и презрительно, а то и с сожалением, смотрел на салагу в новенькой военной форме, который, словно заводной, в пятый, а то и в десятый раз чеканил вслух обязанности солдата или текст Военной присяги. Оценка дневального, как правило, не всегда была объективной. «Салага» опять уходил в Ленинскую комнату и зубрил устав, зубрежка длилась еще пару часов. Сдавать экзамен ночному экзаменатору повторно категорически запрещалось. В независимости от исхода экзамена для салаг следовал «довесок», они должны были до блеска вычистить часть территории, закрепленной за внутренним нарядом. Это был, как правило, туалет или коридор. Продолжительность военной «барщины» длилась иногда довольно долго, вплоть до подъема. Были и исключения. Барщину мог прервать дежурный по части или офицеры роты, которые иногда контролировали ночной покой своих подчиненных или несение службы внутренним нарядом. Отработку мог прервать и командир отделения, который по естественной нужде выходил из спального помещения. После информации дневального тот лично принимал решение о помиловании или наказании своего подчиненного. Счастливчик мгновенно бежал в спальное помещение отсыпать последние часы или минуты долгожданного сна. Тот, кто не был помилован, вынужден был вновь идти «советоваться» с вождем мировой революции…
Желание хорошо выспаться было и у рядового Кузнецова, который только что начинал обживаться в новом подразделении и на новом месте. После команды: «Рота, отбой!», Александр сразу же ринулся в спальное помещение. Через пару минут он уже лежал в постели, кровать находилась на втором ярусе. Приятный запах чистых простыней благоприятствовал сну молодого солдата, в просторной комнате также было тихо. Только кое-где раздавался храп или тихий полушепот. Вскоре стало тихо и в коридоре. Дежурный офицер в прямом смысле загонял подчиненных в спальные помещения, которые по разным причинам еще продолжали бродить по казарме.
Относительная тишина способствовала притоку все новых и новых мыслей в голову армейского салаги. Кузнецов про себя улыбнулся, когда начал думать, что он, скорее всего, впервые в истории Вооруженных Сил, пусть даже в истории этого мотострелкового полка, за столь короткое время службы получил благодарность от командира роты. Хотя ему за знание текста присяги денежного довольствия не добавили, но такой «взлет» приводил его к мысли, что через полгода он получит звание младшего сержанта и будет командовать целым отделением. Большого желания получать звание ефрейтора у сибиряка не было, служивому солдату не хотелось ходить с одной «соплей» и видеть ухмылки своих однополчан.
От мечты стать младшим командиром солдат перенесся к воспоминаниям о гражданской жизни, которую, как ему казалось, он покинул уже очень давно. Кузнецов закрыл глаза и ему сразу же представилась его родная деревня. Перед ним возник Петька Сорокин, который первый сообщил ему о том, что его забирают в армию. Пятиклассник от своего дома бежал во всю прыть на самую окраину деревни к покосившейся деревянной постройке, в которой находились последние пятьдесят совхозных коров. Саша вместе со своей матерью управлялся со скотиной. Пацан, увидев призывника на сеновале, закричал еще истошней:
– Ей, Кузнец, тебя сегодня в армию забирают… В армию тебя забирают… Ты, Санька, слышил?
Двухметровый верзила, словно эта информация мальчишки его не касалась, спокойно продолжал дергать вилами сено из большого стога. Лишь после того, как школьник вручил ему в руки маленькую бумажку, Кузнецов несколько опешил. Ему не верилось, что этой осенью его заберут в армию. Об отсрочке от военной службы, правда, на неопределенный срок, Александру говорил сам районный военный комиссар. Майор отсрочку мотивировал тем, что пока не найдется отец призывника, его могут не взять в армию. Он оставался единственным ребенком у матери, к тому же, она очень часто болела. Женщина со слезами на глазах и с целой кипой всевозможных справок упрашивала офицера не брать сына в армию, хотя бы до появления мужа. Младший Кузнецов довольно часто плакал по отцу, свои слезы от матери скрывал. О странном исчезновении отца юноша узнал еще в профессионально-техническом училище, в котором учился без всякого желания. В итоге он его не закончил, несостоявшегося каменщика отчислили за неуспеваемость и за большой пропуск занятий.
Отец Саньки исчез неизвестно куда в конце сентября, буквально через неделю, после того как он с женой в районном центре Изумрудное продал быка. Животину хотели продавать позже, однако жизнь заставила сделать это раньше. Деньги за мясо по крестьянским меркам были очень большие. Они были семье очень кстати, в деревне уже полгода люди не получали зарплату. Антонида очень тщательно готовила своего мужа к визиту в областной центр. Она исписала целых два листа из ученической тетради с перечнем необходимых покупок. Хозяин, прочитав многочисленные заказы хозяйки, весело засмеялся и с ухмылкой произнес:
– Ну и ты, паря, даешь… Антонида, ты хочешь, чтобы я все это за один раз на своем горбу принес к тебе в дом. Упаси Бог, такого не будет. В крайнем случае, я сделаю несколько ходок или попрошу своих знакомых горожан, которые все твои заказы привезут на машине…
Антонида предложения своего мужа встретила в штыки. Она, чуть не плача, с надрывом заголосила:
– Я тебя знаю, пьянь несусветная. Ты со своими городскими собутыльниками все деньги пропьешь. Меня и сына по миру без куска хлеба и без копейки пустишь… Я бы Сашку с тобою отправила, да он мне нужен позарез на ферме. Да и денег много надо на билеты…Ты же ведь, пьянь несусветная, знаешь о том, что у меня спина вот-вот откажет…
Больше жена своему мужу ничего не сказала, она только горько заплакала и вышла вон. Через час ей нужно было идти на ферму, предстояло еще найти и своего двухметрового «балбеса». Так мать прозывала своего сына, который вообще отбился от родительских рук…
Через некоторое время хозяйка вернулась в дом обратно, болела душа за свои кровные. По ее настоятельной просьбе Николай деньги для сохранности завернул в носовой платок и еще застегнул булавкой внутренний карман потрепанного пиджака. Мужчина из областного центра Омино через день не вернулся, как об этом его просила Антонида. Не появился он в Найденовке ни через два дня, ни через неделю. Супруга забила тревогу, принялась бегать по деревне и расспрашивать односельчан. Никто из них ее мужа не видел: ни в городе, ни в деревне. Страшно забеспокоился и управляющий фермой, внезапно пропавший, хоть и пьяница, тому был нужен позарез. В деревне, в которой каких-то пять лет назад проживало свыше пятисот человек и было около полтораста дворов, осталось всего и вся с гулькин нос. Из почти сотни жителей часть была немощной. Местный чиновник исчезнувшего к числу последних не относил. С каждым часом терпение ожидать своего мужа у Антониды Кузнецовой лопалось, она принялась писать письма. В течение недели известила около десятка близких и дальних родственников, которые проживали во всех концах большой страны. Она бы и больше писем написала, однако не знала точных адресов, не было также денег для покупки конвертов с марками.