Мама была женой фермера, дочерью фермера, но, главное, она и сама была фермером. Она не только готовила и занималась домашней работой, но и водила трактор, чистила стойла, строила заборы и каменные ограды, вновь и вновь заделывала ямы на дороге. Они с папой вместе глистогонили овец и обрезали им копыта, избавляя от копытной гнили, а перед посевом ячменя вместе убирали со вспаханных полей камни, которые каждый год появлялись из-под земли. Папа стриг овец, а мама скатывала шерсть в тугие клубочки. После развода она ужасно скучала по ферме, но приезжать сюда было слишком тяжело.
⁂
Все уборщицы были женщинами, а убирали мы исключительно мужские комнаты. Мои коллеги весь день что-то чистили, терли и мыли на работе, а потом возвращались домой и там делали то же самое для своих мужей и детей, и так год за годом. Они были знатоками своего дела. Наблюдая, как ловко моя начальница обращается со шваброй, как она выжимает ее под нужным углом и с нужной силой, чтобы та была мокрой и мыльной ровно настолько, насколько нужно, я понимала, что такого уровня никогда не достигну. Я думала о том, что пожарные на острове как-то сами справляются со стиркой и уборкой постелей.
Собирая в пары выцветшие носки, выбрасывая порнографические картинки и намывая туалеты, я задумывалась: а не была бы я счастливее, если бы и не уезжала отсюда? Не была бы жизнь легче, если бы я вышла замуж за одноклассника и не сидела в интернете, если бы между желаниями и возможностями не было такого огромного разрыва? Я думала о маме. Может, и она хотела большего. Она была ненамного старше меня, когда родила второго ребенка, а отец, начиная со дня моего появления на свет, неоднократно оставлял ее одну. Она была способной и заботливой женщиной, и жизнь на далеком острове, на ферме, стоящей на утесе, довела ее до ручки.
Мама ударилась в религию, когда мы с братом были еще маленькими и ей приходилось присматривать за фермой и двумя малышами, пока муж лежал в психиатрической больнице за морем, за триста двадцать километров от нее. Однажды ей пришлось продать целое стадо овец, потому что она не справлялась с ними одна и не знала, когда вернется папа. Родители думали, что ферме пришел конец, но вместе им удалось вырулить. Ее вера долгие годы во многом поддерживала нашу семью, но потом стала одной из причин распада.
Папа сказал бы, что современная евангелическая церковь завлекла ее в свои сети и промыла ей мозги. Мама сказала бы, что церковь спасла ее. Моя позиция зависит от того, с кем я разговариваю. Я помню, как люди из церкви помогали нам и украшали нашу гостиную, пока папа был в больнице. Он помнит, как возвращался и находил дома, в том числе и в супружеской спальне, новые Библии и другие религиозные книги.
Дни становились короче, и вот уже я и уезжала на работу, и возвращалась домой в темноте. Под конец долгой, промозглой оркнейской зимы я как будто растаяла, слившись с тенями. Однажды, в очередной раз таща пылесос вверх по застекленной лестнице, я вошла в столб солнечного света. Я огляделась, чтобы убедиться, что рядом никого нет, и просто легла на ковер, и солнце грело мне голову.
В другой день, уже не в первый раз обнаружив меня плачущей в туалете, начальница из самых благих побуждений сказала, что мне придется уйти, потому что это место, очевидно, не для меня. В день следующей получки я в последний раз поехала домой на пароме для рабочих. А еще через несколько дней я прошлась по всем комнатам, прощаясь с домом, собрала рюкзак и уехала в Лондон, взяв билет в один конец.
Глава 4
«Лондонские поля»
Май – месяц, когда я на многое способна и готова к переменам: я родилась в мае, да и мое второе имя – Мэй. Всё будто дышит пьянящей свободой: я решаюсь на новую стрижку, принимаю ванну в шесть утра, рисую, наряжаюсь в странные платья, хожу на собеседования и принимаю наркотики. Вокруг появляются люди, в которых можно влюбиться, а я полна энергии, которая будто притягивает ко мне всё новое, да и в еде и сне нуждаюсь меньше, чем обычно. Я больше пью. Я отлично себя чувствую, держу спину прямо и уверенно разгуливаю по городу. Всё, чего я хочу в эти дни, – это получить как можно больше нового опыта. Я говорю жизни «да» и с волнением и воодушевлением выхожу навстречу новому дню.
Мы назвали эту тусовку пикником, хотя собрались не ради еды, да и вообще ее было мало: несколько баночек соусов из магазина за углом, которые заветривались на солнце, да упаковка помидоров черри. Мы сидели на одеяле в радужную полоску. Это был один из первых по-настоящему жарких дней в году, и солнце так приятно грело мои голые ступни. Я поглаживала ноги под длинной юбкой.
В Лондоне, с его огромными расстояниями, проездными билетами и дорогим жильем, все мы жили достаточно изолированно, и приходилось искать новые способы сколотить компанию. Как только выдавался солнечный выходной, мы отправлялись в парк «Лондонские поля». Это было негласным правилом: все ребята, считавшие себя крутыми, приходили посидеть на грязной траве неподалеку от пабов, магазинов, продающих спиртное, и банкоматов, пока семьи и владельцы собак гуляли неподалеку на игровой площадке.
Там практически оживали картинки из глянцевых журналов, которые листаешь у себя в спальне в пригороде. В поисках своих друзей я шла мимо развалившихся на траве девчонок в готических пачках и парней в матросках, а в наушниках играла электронная музыка. Каждая девчонка в парке тщательно продумала свой наряд: тут были и домохозяйки из пятидесятых в клетчатых платьях и платках, и преподавательницы аэробики из восьмидесятых в леггинсах и трико, и аристократичные хиппи. Парни выглядели как моды, скейтеры или хилые лесорубы. Такой жары на Оркни никогда не бывало. Я была за границей.
Переехав в Лондон, я с энтузиазмом погрузилась в местную жизнь. Я сорвалась сюда внезапно, без малейшей определенности, зато полная веры в себя. Несколько раз в неделю по вечерам я ездила на автобусе в Сохо и Шордич, ходила там в ночные клубы, о которых раньше читала в журналах. Я пробовала красить свои светлые брови красным карандашом для глаз или делать ножницами вырез на спине платья, а на автобусную остановку отправлялась уже с бутылкой. В тот, первый, год я познакомилась с огромным количеством людей: с кем-то – в онлайн-чатах, с кем-то – пока ждали выступления группы в клубе. Я представлялась сама: «Привет, я недавно переехала, и у меня нет ни копейки, давайте я буду писать для вашего блога?», «Я видела тебя на Friendster», «Я читала твою колонку в сети».
Когда кто-то из присутствующих на пикнике предлагал сходить за бухлом, все вздыхали с облегчением. Ему протягивали купюры, просили взять сидра или вина. Он уходил, а мы оставались ждать; девчонки вили цветочные венки и заплетали друг другу косы, парни катались по очереди на чьем-нибудь велосипеде. Мы вели себя как дети, а не как взрослые мужчины и женщины и жаждали безудержного веселья. Мы писали сообщения, приглашая людей присоединиться к нам в следующий раз, обещая, что новая вечеринка будет лучше. С каждым разом мы гуляли всё разнузданнее. Мы ездили из одного клуба в другой на такси и покупали слишком дорогие напитки.
Рядом с нами сидела компания юных и наивных клубных торчков, которые явно не спали прошлой ночью. На одном из них красовалась маска в виде головы льва. Они фоткали друг друга и смеялись.
Мы болтали о работе, о том, берут ли после стажировки на оплачиваемую постоянку, сыпали именами дизайнеров, издательских домов, звукозаписывающих студий. Парень в легинсах, похожий в них на лорда восемнадцатого века, громко жаловался, что на его проект выделили лишь десять тысяч фунтов. Другая девчонка выпрашивала у всех ЛСД, и было такое чувство, будто это последний день какого-нибудь фестиваля, который длится вечно. Еще один парень говорил в трубку: «Да, тут можно легко разжиться».
День медленно превращался в вечер, мы перетаскивали одеяло, чтобы оставаться на солнышке, и в итоге все гуляющие оказались на одном пятачке земли, усыпанном окурками и пустыми жестянками. Рядом с нами мужчины, попивающие крепкий лагер из банок, завернутых в тонкие синие пакеты, продавали странные книги и прочие штуки, выложив их прямо на земле: розовый пластиковый телефон, сборник рецептов для фондю, детские ролики, чайник без крышки. Можно было и пакетиком травы разжиться, если знать, у кого спрашивать.
Глория отмечала день рождения, и кто-то принес с собой бутылку попперсов. Мы сначала отнекивались, вспоминая подростковый опыт и то, как от них болела тогда голова, но всё же пустили ее по кругу, попеременно нюхая попперсы и глотая розовое игристое вино прямо из бутылки.
На Мэг были совсем коротенькие шорты, топ-халтер и солнцезащитные очки в стиле Лолиты. Одной ногой она обвивала ногу своего бойфренда, хотя сама и не прижималась к нему. К нам подошел незнакомец в костюме, явно слишком теплом, не по погоде, и попросил у Мэг разрешения сфотографировать ее «для сайта со стритстайл-образами». Мэг состроила недовольное лицо, но затем согласилась и начала умело позировать.
Когда мимо нас проходила группа родителей с колясками, казавшихся нам инопланетянами, Мэг сказала: «Ведите себя нормально». «Но я не хочу быть нормальной», – возразила Глория. На ней был ярко-бирюзовый комбинезон. Мэг капнула медом, который мы добавляли в убийственные коктейли, на свою узкую лодыжку, прямо над туфлями на пробковой подошве, и на нее полезли муравьи. Опьянев, мы наблюдали за тем, как крошечные насекомые наперегонки мчатся к своей сахарной смерти, а Глория надувала мыльные пузыри. Кто-то сказал, что это жестоко, но Мэг уверяла, что муравьям очень весело. Она была слишком красивой, мне так и хотелось поставить ее на место.
Мы бегали в магазин за бухлом всё чаще, хохотали всё громче и продолжали передавать попперсы по кругу. Кто-то – вполне вероятно, что и я, – уронил бутылку, и ее содержимое пролилось на одеяло в радужную полоску. Все ринулись к мокрому пятну, склонились над ним, шумно вдыхая попперсы с ткани и хихикая, как столпившиеся у корыта свиньи. Это было глупо, жалко и смешно. Надышавшись, я перевернулась на спину и уставилась в небо. Горизонт кренился, а я лежала, словно укутанная теплым светом. Мы с друзьями летали. Мы были все липкие и сладкие от солнцезащитного крема и меда, по нам ползали муравьи, солнце слепило меня; я никогда еще не была так пьяна.
Солнце садилось. Мы придвигались всё ближе друг другу, и вот уже лодыжки соприкасались с расслабленными запястьями и держащими сигареты пальцами. Мы то и дело смущенно отводили взгляд вниз, на траву; наши пьяные мысли витали где-то в облаках, где пересекались белые следы самолетов. Я прикоснулась большим пальцем ноги к его щетине. Заметив синяки на его плече, ощутила мощный прилив желания.
Позже, на вечеринке в складском помещении, я оторвалась от остальных, но мне и одной было хорошо. Волосы собраны в высокий тугой пучок, длинное платье, в руках напиток, бит качает – я чувствовала, что парю высоко над землей. Я становилась самой собой. Бледные плечи, выделяющие меня в толпе ярко-алые губы, поднимающаяся вверх струйка дыма…
Сноски
1
Дополнен переводчиком.