Ожье вскипел ещё больше, он уже не говорил, а кричал, и только подозрительная тишина, неожиданно установившаяся на кухне, заставила его резко сбавить тон.
– Хватит ходить вокруг да около! Во что ты вляпался? Можешь внятно, доходчиво объяснить? Или хочешь сказать, что у моего сына куриные мозги?
– Па, – ответил как можно мягче Сергей, – во что я влип, тебе лучше не знать. Излишние знания здесь залог твоей смерти. Единственное, что от тебя требуется в данной ситуации, повторяю, как можно скорее, желательно завтра же, убраться из России, но не одному, а с Любушкой и Вероникой.
Ролан беспомощно развёл руками.
– Да невозможно это так быстро, Серёжа, ты думаешь, о чём говоришь? – вздохнул он. – Ведь нужно визу оформить, паспорт. Мы же не в Пензу собираемся. Если положение таково, как ты его преподносишь, надо было задолго до моего приезда начать этим заниматься, я уж не говорю о вчерашнем дне: он просто был бездарно потерян, что же ты меня в свои планы сразу не посвятил? И до сих пор большую часть информации утаиваешь, скрываешь. Что с тобой? Ты предлагаешь, чтобы вот так, найдя тебя после стольких лет, я бросил тебя, сбежал отсюда поджавши хвост, зная, что тебе угрожает смертельная опасность? Не слишком ли многого ты хочешь от меня? Давай сначала, досконально, прошу, нет, уже умоляю тебя: внятно можешь мне объяснить, зачем, с какой стати тебя потянуло в политику?
Тут в комнату заглянула Вероника.
– Ребята, когда будете обедать? Нам надо знать. Детей мы уже покормили. Но в ресторан не пойдём, это точно. Считайте, что сегодня просто нет настроения. Не беспокойтесь, готовила Алина, так что всё ожидается вполне съедобным.
Слава богу, в кармане Ожье на сей раз было достаточно русских денег, и он тут же спровадил сноху вместе с ее подругой, «богиней секса», в магазин.
– Итак, рассказывай, но на этот раз, повторяю, без двойного дна, – вздохнул Ролан, когда они вновь оказались наедине, – я тебя во все свои дела давно посвятил, теперь твоя очередь.
Сергей долго колебался, затем решился всё-таки на исповедь.
– Эх, хотя бы пивка сейчас! Для храбрости… – Он вздохнул и присел на край дивана. – Ну да ладно. Вот ты сказал, что никогда не был диссидентом, па. Но я всегда, сколько себя помню, ощущал себя сыном диссидента. Да, мать публично открестилась от тебя и не изменила своего мнения даже тогда, когда вас перестали считать изгоями – наоборот, на какой-то, пусть даже очень короткий, период, принялись превозносить. Я не застал эту пору осознанно, был слишком маленьким, но это не помешало мне, когда наступило время всеобщего отрезвления, наперекор резко переменившемуся мнению, гордиться, восхищаться тобой. Я так рассуждал, утешая себя: Солженицын, Некрасов, Марченко, Амальрик, Войнович, Буковский – ты вполне мог стать в один ряд с ними, просто не успел. И я твёрдо верил, что, когда вырасту, пойду по твоим стопам. Только по-другому, по-своему. Поскольку правды, справедливости в России за прошедшие четверть века не прибавилось ни на грош. Пожалуй, наоборот, ещё меньше стало.
Сергей встал, сунул руки в карманы и, не глядя на отца, принялся бродить по комнате.
– Ты мой отец, я должен десять раз подумать, прежде чем осуждать тебя, и не исключено, что ты был прав, не запачкав своё имя предательством, отказавшись петь под чужую дуду. Но мне нужно осмыслить всё это, я не могу в один миг перечеркнуть, переменить всю свою жизнь.
Ожье устало усмехнулся.
– «Слова, слова…». Когда же по существу? Сколько можно болтать, Серёженька? В конце концов, дело касается не только меня. За себя сам решай, но с ними – женой, дочерью – как? Тоже кинешь на алтарь красивой идеи?
Сергей долго молчал, затем тяжело вздохнул.
– Ладно, я всё расскажу. Суть проста: как ты уже догадался, я состою в партии Кукшина. Партия – тьфу, мелочь, плюнуть да растереть! Для высших звеньев она никакой опасности, даже интереса не представляет: там броня, но есть другая сфера – так называемая «малая политика», где (как это ни покажется на первый взгляд странным) как раз и крутятся самые большие деньги. Ведь прежде чем что-либо разворовать, необходимо сначала в нужную сторону направить денежные потоки. То есть лоббирование, коррупция и лишь потом оголтелое воровство. Так вот: всё было тихо до поры, уравновешено, отлажено, и вдруг, почти по Маяковскому, ворвалась в сие сонное царство на самом пике его неземной благодати орда «рабочих, матросов, голи» со своим знаменитым: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время». Казалось бы, чего проще – крикнуть им: «Пшли вон!», вот только вместо маузеров да пулемётных лент крест-накрест у этих ребят каким-то образом появились очень важные документы – неоспоримые свидетельства и доказательства, убийственный по силе компромат на тех, кто слишком долгое время чувствовал себя безнаказанным. Да ты, наверное, сам «Форбс» читал: наши ротшильды вместо того, чтобы во время вселенского кризиса разориться, увеличили свои и без того заоблачные состояния в разы. Казалось, с чего бы? Да с того, что львиная доля денег, направленных в экономику вроде как для «спасения нации» была бессовестнейшим образом разворована.
– Понятно, – с горечью откликнулся Ожье. – Так вот почему ты меня вызвал, вот отчего в меня стреляли. Моя миссия – передать эти документы на Запад?
Сергей долго смотрел на отца с недоумением, затем от души расхохотался.
– Па, извини, но кем ты себя возомнил? Ты уж не обижайся, но у нас и в России, и за границей такие люди есть – не чета тебе! «Буря! Скоро грянет буря!» – Он вновь принялся лихорадочно бродить по комнате. – Так, кажется, у Горького? Мы ещё поборемся. А мои паникёрские настроения не принимай всерьёз. Вот только «жена, дети… алтарь красивой идеи» – тут ты не прав, как раз всё наоборот. Да и насчёт себя… Пойми, не стал бы я призывать тебя на помощь без крайней нужды.
Сергей долго молчал, ожидая, что отец придёт ему на помощь, однако Ролан сидел в оцепенении: он был слишком удручён новыми обстоятельствами, которые ему открылись.
– Что ж, тяжелый у нас получился разговор, но, наверное, без него нельзя было обойтись. Теперь, когда ты знаешь всё, уезжай, па, я тебя очень прошу. И уезжай поскорее. Кстати, паспорт заграничный Веронике с Любушкой, как и визу, я давно уже выправил.
– Ладно, – сделал последнюю попытку переубедить сына Ожье, – но, может, ты всё-таки передумаешь?