На подъеме к перевалу им пришлось совершить невероятно опасный переход по леднику. Под свежим снегом скрывались глубокие трещины. Если люди понимали, по каким приметам их отличить, то осел, к сожалению, этого не умел. Животное провалилось сквозь тонкий слой смерзшегося снега в очень глубокую трещину. Повиснув на поводьях, он раскачивался над пропастью, истошно вопя. Два мешка сорвались с его спины и исчезли в бездне – звук падения никто так и не услышал. Третий мешок удалось вытащить. В нем была цампа. Затем трое путешественников принялись тянуть за веревку, а еще двое ухватились за шею и передние ноги осла. Ценой неимоверных усилий им удалось его вытащить.
В ту ночь поднялась жуткая вьюга, ветер свирепствовал, но укрыться путникам было негде, и они заснули, прижавшись друг к другу, под защитой лишь курток и одеял. Из еды осталась только цампа, а воды не было вовсе. Они набирали в рот снег, чтобы его растопить, а затем размачивали в нем цампу. Цампа и снег – только этим они питались.
На следующее утро путники разделились и отправились в разные стороны на поиски укрытия. Отойдя на расстояние километра, Дордже Вангмо нашла пещеру, достаточно просторную, чтобы все могли в ней разместиться. Они провели там два дня, питаясь цампой и снегом, пока снаружи бушевала метель. Дордже объяснила мне, что погода в горах управляется местными духами и они были явно недовольны тем, что в их владения вторглись люди. Путники все два дня делали простирания[3], молились и воскуривали благовония.
На третий день они проснулись от яркого солнечного света. Но снега намело столько, что пройти было невозможно, особенно с маленькими детьми. К тому же они с трудом представляли себе, в каком направлении нужно двигаться дальше. Поскольку запасы цампы были уже на исходе, Дордже Вангмо приняла решение, что несколько человек должны отправиться на поиски ламы с последователями или хотя бы местных кочевников, у которых можно раздобыть немного еды. Она решила, что пойдет сама, и взяла с собой двух крепких мужчин. Все трещины, кроме самых крупных, были скрыты под толстым слоем снега, и каждый их шаг мог стать последним. Они отправились в путь до восхода солнца, чтобы снег не успел подтаять – оставалась надежда, что он удержит их вес. Направление движения определяла Дордже, она же прокладывала путь.
Прервав свой почти синхронный перевод, Тинли вставил небольшой комментарий.
– У меня железная теща, – сказал он с ухмылкой. – Настоящий боец. Даже ее имя Вангмо означает «могучая».
Добравшись до первого непальского поселения, они узнали, что лама со своими последователями находится в монастыре, стоящем ниже по склону, и что он еще не открыл вход в Потаенную Долину. Они нарвали травы для осла, набили мешок печеным картофелем и вернулись к остальным. На следующий день Дордже провела всю группу по тропе, которую проложила накануне. Еще через два дня они встретились с ламой.
В последующие несколько месяцев лама беспрерывно совершал различные пуджи[4], или ритуалы, чтобы задобрить местных духов. После чего он повел своих последователей (а их было несколько сотен) выше в горы, чтобы открыть то, что Дордже назвала «Небесные врата».
На этом она закончила свой рассказ и поднялась на ноги. Посмотрев время, я, к своему удивлению, обнаружил, что прошло три часа и уже наступила ночь.
– Вот так все и было, – сказала она. – Будь я моложе, показала бы тебе дорогу туда. Но мне уже тяжеловато ходить. Ноги болят, и стопы распухают. – Она наклонилась и потерла левое колено, глядя на свои босые ноги, изуродованные артритом. – Ты только посмотри на мои стопы! Что с ними сделало время! Можешь представить, что я прокладывала своим спутникам проход через снега! Теперь я способна лишь возносить молитвы.
Она завертела своим молитвенным барабаном и, бормоча под нос мантру Падмасамбхавы, вышла из комнаты.
Глава 2
Вниз по кроличьей норе
Я – один из счастливчиков,
Я добрался до своей недостижимой земли.
Карл Густав Юнг
Необычайно воодушевленный, я вышел в гангктогские сумерки. И рассказ Дордже Вангмо, и она сама заставили меня почувствовать пронизывающие ветры и снежные бури, словно пробудили меня ото сна, я чувствовал далекий манящий зов.
Знакомство с человеком, у которого хватило решимости не просто поверить в существование волшебной страны, но и пожертвовать всем ради того, чтобы попасть туда, невероятно восхитило меня.
«В беюл может попасть только тот, – сказала Дордже мне, – кто готов отказаться от всего, что у него есть».
Дордже Вангмо покинула свой родной Бутан и больше никогда туда не возвращалась. Она не только с радостью раздала все свое имущество, но и с легким сердцем распрощалась со всеми, кого знала, потому что место, в которое она собиралась, было лучше всего на свете.
Размышляя об этом, я забрел на самую верхнюю точку в городе. Не знаю, может, дело в большой высоте или просто облака в тот вечер плыли особенно низко, но мне показалось, что прямо над моей головой начинается небо. Нас ничто не разделяло. Звезды сияли так близко, словно до них можно было дотянуться рукой.
Ясный лунный свет лился сквозь быстро плывущие, клубящиеся облака. Передо мной простиралась глубокая и широкая долина, по краю которой поднимались лесистые холмы. За ними вздымались белые вершины Канченджанги. Именно там, под этим же лунным светом, лежали заснеженные склоны, о которых так живо говорила Дордже Вангмо.
Возможно, подробность ее рассказа заставила меня поверить не только в правдивость событий, но и в существование того места, которое она искала. Я чувствовал, что обязан больше узнать об этой истории.
На следующее утро я снова навестил Дордже Вангмо и спросил, знает ли она еще кого-нибудь, кто пытался попасть в беюл вместе с Тулшуком Лингпой. Она назвала мне двоих людей, те рассказали о еще нескольких, так в поисках участников того путешествия я побывал в деревнях, монастырях и горных ретритах от Дарджилинга и Сиккима в восточных Гималаях до западных Гималаев и Непала. Мне удалось встретиться с большинством доживших до наших дней участников той экспедиции, все они были уже глубокими стариками. Кроме того, я познакомился с членами семьи Тулшука Лингпы. Эти удивительные люди, когда-то без колебаний оставившие все, что у них было, чтобы последовать за своей мечтой, проявили участие и уделили мне время, чтобы рассказать о событиях, ставших для многих из них самым невероятным приключением в жизни.
Моим наиболее ценным собеседником стал единственный сын Тулшука Лингпы Кунсанг. С его помощью мне удалось сплести воедино историю самого Тулшука Лингпы и его фантастической экспедиции. Кунсангу было восемнадцать лет, когда его отец отправился в беюл, поэтому от него я мог из первых уст узнать то, что другие пересказывали с чужих слов. К тому же отец сам рассказывал Кунсангу историю своей юности.
Вполне естественно ожидать, что сын будет преувеличивать подвиги своего отца – и в этом нет ничего зазорного. Но, какими бы невероятными ни казались некоторые детали его рассказов, я всегда получал подтверждения его словам в разговорах с другими людьми, и это поражало меня куда больше, чем сами байки. Уважение и восхищение отцом были продиктованы глубокими познаниями Кунсанга в тибетском буддизме. Но почтительное отношение не мешало ему видеть, что в его историях было много комичного и того, что можно назвать божественно вдохновленным безумием.
Я записал почти пятьдесят часов интервью с ним. Расшифровывая записи, я с удивлением обнаружил огромное количество мест, которые просто невозможно разобрать из-за смеха.
Зачастую я не мог понять, где проходит граница между вымыслом и реальностью в историях Кунсанга. У меня возникало чувство, будто я иду по узкой доске, балансируя над глубокими водами, а он увлекает меня все дальше и дальше, заставляя терять контроль и забывать о законах логики.
Обычно его рассказ имел вполне надежное основание, но по ходу сюжета события становились все более фантастичными, и я вдруг ловил себя на том, что продолжаю слушать, веря каждому слову, хотя уже давно должен был усомниться. И я даже верил в реальность таких его утверждений, которые сами по себе никто бы не воспринял всерьез. Но каждый раз я находил подтверждения его словам в рассказах других людей. А иногда наоборот – я перепроверял у него факты, которые услышал от других, и, к своему удивлению, обнаруживал, что даже самые немыслимые подробности совпадали.
По рассказам Кунсанга оказалось легко представить, каким был его отец: он воплощал в реальность то, что мы привыкли относить к миру фантазии. Нет, он не путал факты и домыслы, однако в своих рассказах ловко объединял их, создавая нечто совсем иное.
С самого раннего детства нас учили разделять истину и фантазию. Мы можем читать «Алису в Стране чудес» и мысленно переноситься в мир волшебства. Но, находясь там, мы осознаем, что все это понарошку. Представляя Страну чудес, мы попадаем в тайное королевство чудес, созданное фантазией автора, однако при этом сохраняем чувство реальности. Мы не пересматриваем границы между реальностью и вымыслом, а забавы ради отменяем их на время. Такой подход весьма благоразумен. Можно предположить, что и Льюис Кэрролл придерживался его. Он мог сочинять истории о Стране чудес, оставаясь уважаемым оксфордским преподавателем.
Представьте, что случилось бы, если бы Льюис Кэрролл объявил, что Страна чудес – реальна, и начал бы собирать экспедицию. Безусловно, в Оксфорде того времени, да и в сегодняшнем тоже он прослыл бы Безумным Шляпником. Граница между правдой и вымыслом тонка, но прочна – как и граница между здоровым человеком и сумасшедшим. Пересекая одну, неизбежно пересекаешь и другую.
Когда я встретился с Кунсангом в первый раз, то спросил, что означает имя его отца.
Кунсанг ответил, что для понимания значения имени Тулшука Лингпы мы должны вернуться во времена Падмасамбхавы – провидца, обладавшего магическими силами, жившего в VIII веке, его называют основоположником дхармы, или буддизма, в Тибете. Падмасамбхава странствовал по Центральной Азии и проповедовал буддизм, подчиняя себе бонских божеств (древней религии тибетцев, имеющей много элементов шаманизма) и превращая их в защитников дхармы.
Кунсанг рассказал мне, что Падмасамбхава не только хорошо знал прошлое и разбирался в настоящем, но и мог заглядывать в будущее. Он проповедовал лишь то, что было необходимо для закрепления буддизма в этом глухом в те времена месте. Остальные знания, которыми владел Падмасамбхава, должны были быть открыты в более поздние времена, сотни и тысячи лет спустя – и он спрятал их. Эти спрятанные знания в Тибете известны под названием тер или терма, что означает «сокровище». Тех, кто способен найти терма, называют тертонами, открывателями сокровищ.
Терма, спрятанные Падмасамбхавой, представляли собой тантрические писания. Кроме того, он спрятал определенные ритуальные предметы, которые давали невероятную силу нашедшему их. Также он сокрыл великие духовные откровения. Но самыми важными, по словам Кунсанга, были потаенные долины, подобные той, что находится в Сиккиме и называется беюл Демошонг. Эти долины – драгоценнейшие сокровища Падмасамбхавы, и отыскать их труднее всего. Кунсанг рассказывал о великих откровениях Падмасамбхавы с большой верой и страстью. Падмасамбхава знал, что учению Будды в Тибете будет грозить опасность, и предвидел, что и когда потребуется людям. Некоторые важнейшие писания тибетского буддизма на протяжении многих веков были надежно спрятаны в сознании тертонов, на уровне, который неподвластен изменениям. Терма остаются скрытыми, пока не приходит нужное время, не появляется очередная инкарнация какого-то тертона и не «открывает» их.
Я сказал Кунсангу, что могу представить, как Падмасамбхава прятал тексты или даже дордже – двухконечный медный инструмент в виде молнии, который ламы используют в своих ритуалах, но не понимаю, как можно спрятать откровение, тем более духовное, и он расхохотался.
– Тебе лишь кажется, что ты понимаешь, как Падмасамбхава прятал тексты. Чтобы тебе было ясно, он не просто закапывал текст в какой-нибудь пещере или засовывал его в трещину в скале. Это выглядело совершенно иначе.
Он объяснил, что Падмасамбхава прятал терма в пяти разных областях. Некоторые он сокрыл в земле, они известны как са-тер, а некоторые – в горах, их называют ри-тер. Другие, чу-тер, он спрятал в воде, а еще одни, нам-тер, – в небе. И последние, гонг-тер, Падмасамбхава сокрыл в самой ткани сознания.
Одно дело – спрятать терма, и совсем другое – найти их. Спрятав терма, Падмасамбхава оставлял одного из только что прирученных «защитников дхармы» охранять его и следить, чтобы никто не открыл терма, пока это конкретное писание, магический предмет или откровение действительно не потребуется.
Он не только прятал терма во внешнем мире, но и помещал его в мир внутренний – в сознание одного из своих учеников. Но не в изменчивый, поверхностный слой сознания, в котором хранятся воспоминания и который стирается с каждой инкарнацией, а в глубинный, неизменчивый слой, где оно хранилось под надежной защитой.
Дальше все происходит следующим образом: когда время приходит и возникает нужда в определенном терма, рождается инкарнация соответствующего ученика. Он слегка безумен и способен переживать религиозный опыт, в котором при посредстве защитника дхармы или дакини (женского духа-вестника или проводника) получает знания или силу непосредственно от Падмасамбхавы.
Когда тертон получает писания, они не выглядят как книга. По крайней мере сначала. Иногда то, что открывает тертон, лишь несколько царапин на камне. В других случаях он вводит руку внутрь камня и вынимает оттуда туго скрученный пожелтевший свиток, на нем начертаны несколько «букв» алфавита, который способен прочесть только тертон. После этого он проводит многие часы или даже несколько суток без сна, расшифровывая информацию, скрытую в этих нескольких символах, как однажды сказал Тулшук Лингпа, переводя их с языка небес на тибетский.
Тулшук Лингпа был тертоном. Тертоны славятся своим безумным характером, их поведение предугадать абсолютно невозможно. Они неординарны, иррациональны и по природе своей абсолютно непостижимы. Их сила – алогичное поведение. Люди ждут, что они пошатнут основы трезвомыслия, которое всех нас сдерживает. В конце концов, они призваны открывать скрытые сокровища, и поэтому тибетцы относятся к ним с особым почтением. Подобно драгоценным камням, они появляются на земле крайне редко.
Этому искусству нельзя обучиться. Либо эти способности даны тебе от рождения, либо нет. Как бы усердно ты ни работал, пытаясь стать тертоном, без врожденного дара это невозможно. А если такой дар у тебя есть, слишком упорно развивая его, ты рискуешь его потерять. Как писал Уильям Блейк в «Бракосочетании Рая и Ада», «прогресс проторяет прямые дороги, но гений выбирает непроторенные пути»[5].
Кунсанг объяснил мне значение имени его отца. Лингпы – кто-то вроде тертонской элиты.
– Они находят особые вещи, – сказал он. – И поэтому они особенно безумны.