– А имя Тулшук, – спросил я, – оно что-то значит?
Кунсанг сказал: чтобы понять это, мы должны мысленно перенестись в прошлое, в Голок, селение к северу от Кама в восточном Тибете. Там родился его отец. При рождении он получил имя Сенге Дордже, что означает «львиная молния».
С самого раннего детства Сенге Дордже был невероятно сообразительным мальчиком, остроумным и охочим до шалостей. Его образованием никто не занимался, но он научился всему сам. Как часто бывает в Тибете, когда маленькие мальчики демонстрируют выдающиеся способности, окружающие стали подозревать, что он – инкарнация. Еще в совсем юном возрасте его отправили учиться в Доманг Гомпа, монастырь, находящийся в его родном Голоке. Это случилось в начале или середине 1920-х годов.
В том монастыре жил великий лама, известный как Доманг Тулку («тулку» означает «реинкарнация») – так звучал его титул. Этот человек неоднократно перерождался ламой и служил в Доманг Гомпа жизнь за жизнью, с каждой инкарнацией увеличивая свое духовное знание. Имя этого ламы было Дордже Дечен Лингпа. Поскольку он сам принадлежал к лингпам, избранным и редким открывателям сокровищ, то смог распознать этот дар и в мальчике. Он заметил, что Сенге Дордже проявляет и к учебе, и к проказам одинаковый интерес. Лама также узнал, что, несмотря на то, что мальчик прогулял почти все занятия, одноклассники ему завидовали, потому что Сенге Дордже с легкостью повторял наизусть древние писания, лишь вскользь пробежав их глазами. Тогда он начал подозревать, что мальчику предначертано великое будущее.
Когда Сенге Дордже достиг возраста, в котором выпадают молочные зубы, лама решил испытать его. Он взял мальчика и еще полдюжины юных послушников в поход через пустынную равнину за монастырем. Там цепь голых холмов неожиданно упиралась в огромную скалистую гору. Он выстроил их друг за другом и повел по извилистой тропе прямо по отвесному, осыпающемуся склону над крутым обрывом.
В конце восхождения они пришли к трещине в скале, которая оказалась пещерой. Там, в полумраке, он усадил их в кружок и достал ритуальные предметы ламы: дордже – медный двусторонний жезл, символизирующий молнию, дамару – небольшой барабан, сделанный из черепа ребенка, и дилбу – ритуальный колокольчик. Из старой кожаной сумки он высыпал немного риса в маленькую медную миску и поставил ее в центр их тесного круга.
Тибетские ламы поют священные мантры таким низким голосом, что можно почувствовать, как вибрирует воздух. Представьте, насколько усилится вибрация, если дело происходит в пещере и звук резонирует в толще древних скал. Если вам семь лет и вы воспитанник монастыря, в котором изучаете мир духов и способы общения с ним, то распевающий мантры лама будет казаться вам волшебником, чьи удары в барабан доносятся до других миров, а звуки колокольчика призывают невидимых существ. Вы сидите и чувствуете, как страх ползет по позвонкам, вас охватывает благоговейный трепет, и вы ощущаете, как воздух в пещере становится плотным и обретает форму.
В тот день Дордже Дечен Лингпа провел церемонию, заставившую юных послушников замереть, широко распахнув глаза, в ожидании явления сверхъестественного. Когда он добился необходимой атмосферы, в которой казалось возможным любое необъяснимое событие, лама взял из миски горсть риса. Монотонно повторяя заклинание, перемежавшееся паузами, наполненными оглушающей тишиной, он подбросил рис в воздух.
В наступившей тишине раздались изумленные детские крики – зерна риса превратились в пурбы, тибетские ритуальные кинжалы, которые стали кружиться в воздухе.
Лица мальчиков исказил ужас, они отпрянули назад – все, кроме одного, Сенге Дордже. Его лицо стало сосредоточенным, он поднял руку, впился взглядом в ближайшую пурбу и с уверенностью, которая возможна, если в сердце не закрался страх, схватил ее и крепко сжал.
Послушники начали громко радоваться удаче своего товарища, который смог проникнуть в видение и вынуть из него предмет. Дордже Дечен Лингпа просто улыбнулся.
Такую историю поведал мне Кунсанг. Конечно, ни он сам, ни я не были там. Но, как и во многих его байках, в этом рассказе среди очевидного вымысла была доля правды, которая размывала границу между реальностью и выдумкой. Он будто специально добавлял в свой рассказ реальные факты, чтобы сбить собеседника с толку. В данном случае такой деталью была сама пурба. Кунсанг сказал мне, что с тех пор его отец всегда носил ее с собой – либо в полотняной сумке, либо за поясом.
Когда Кунсангу было около десяти лет, он с друзьями часто пробирался в комнату отца во время грозы. На ночь отец всегда клал пурбу в миску с рисом рядом с кроватью, и, когда приближалась гроза, кончик кинжала начинал светиться в кромешной темноте, ярко вспыхивая за мгновение до каждой молнии, расчерчивавшей небо. Это приводило друзей Кунсанга в такой ужас, что они еле сдерживали крик и пытались сбежать. Но он удерживал их и заставлял сидеть молча и смотреть, на светящуюся пурбу рядом со спящим отцом.
На следующий день после того, как Тулшук Лингпа вытащил пурбу, Дордже Дечен Лингпа взял его с собой на долгую прогулку.
– Простите, что я взял ту пурбу, – сказал мальчик, как только они остались одни. Он думал, что его будут отчитывать.
Дордже Дечен Лингпа улыбнулся про себя.
– Ничего страшного, – сказал лама. – На самом деле это очень хорошо, что ты взял ее. Вчера была проверка, и ты единственный, кто прошел ее. Я могу сделать так, чтобы пурбы появились в воздухе, но ни одну не могу перенести в наш мир. Пурба, которую ты взял, это нам-тер, небесное сокровище, клад, спрятанный много лет назад на небе. Раз ты смог забрать ее, значит, ты – тертон. Дай-ка мне посмотреть на нее.
Пурба была заткнута за пояс Тулшука Лингпы. Он почтительно протянул ее ламе, который внимательно осмотрел кинжал и сказал Тулшуку бережно хранить его, потому что тот даст ему большую силу.
Дордже Дечен Лингпа вернул пурбу мальчику и доверительно сказал:
– Я скоро уеду. Я собираюсь в Сикким, где попытаюсь открыть проход в беюл Демошонг, Потаенную Долину, где еще никто никогда не был. Со мной идут тридцать человек. Но путь туда не прост: нам предстоит пересечь тибетские степи, встретиться с разбойниками, преодолеть гималайские перевалы на юге Сиккима и затем взобраться на гору Пяти Райских Сокровищ – Канченджангу. Если я достигну своей цели, то уже никогда не вернусь и мы больше никогда не увидимся. Я хочу, чтобы ты знал кое-что: тебя ждет выдающаяся жизнь. Ты не задержишься здесь, а отправишься в далекие земли. Твое имя будет известно далеко за пределами страны. Если у меня не выйдет открыть проход, то это сделаешь ты.
Перед тем как Дордже Дечен Лингпа ушел в свой последний поход (его попытка открыть проход не удалась, и он умер на обратном пути в Голок), он руководил коронацией мальчика в Доманг Гомпа. Лама объявил его лингпой и даровал имя – Тулшук Лингпа.
Тулшук означает «сумасшедший».
Почти каждый вечер я приходил в квартиру Кунсанга в Дарджилинге, чтобы побеседовать о его отце. Кунсанг со своей семьей жил в районе рынка, над пивнушкой, в которой обычно почти нет посетителей, лишь пара-тройка мужчин, потягивающих чанг за столиком с одинокой свечой посреди единственного зала. На верхнем этаже располагается квартира Кунсанга, к которой ведет длинный и неосвещенный коридор. Был сезон дождей, и я наощупь пробирался через темноту, стряхивая капли воды со своего зонта, пока наконец не натыкался на едва различимую дверь.
Обычно мы беседовали с Кунсангом в его спальне, которая также выполняла функции гостиной, в ней же находился и семейный алтарь. На стене висели изображения тибетских буддийских божеств и портреты важных лам школы ньингма в церемониальных шарфах. В одном углу стоял телевизор, а в противоположном – семейный алтарь, блестевший в полутьме комнаты, освещенной единственной масляной лампой. Эта лампа да рассеянный свет из окон зачастую были единственными источниками света во время наших встреч, поскольку из-за муссонов в Дарджилинге постоянно случались перебои с электричеством.
Обычно я заставал Кунсанга сидящим на кровати скрестив ноги, с разложенными тибетскими священными писаниями. Он читал мантры и, когда я входил, лишь на мгновение поднимал взгляд, указывая на скамью с подушками напротив себя, которую я давно облюбовал. Закончив с чтением, он вставал, продолжая распевать мантры, поджигал немного бумаги и щепок в сковородке, на которой, должно быть, когда-то жарили лепешки чапати. Затем он принимался дуть на огонь через короткую трубку, чтобы угольки раскалились докрасна, и клал туда сосновое благовоние, санг. Комнату сразу наполнял ароматный дым. Открыв окно, Кунсанг ставил чашу с тлеющим сангом на жестяную крышу соседнего дома, которая начиналась прямо под окном, а крыша нашего дома защищала чашу от дождя – в такой тесноте ютились дома на дарджилингском рынке. Кунсанг не переставал читать мантры до тех пор, пока белый дым не растворялся в низких облаках, стоявших над городом уже много дней подряд.
Завершив ритуал, Кунсанг аккуратно заворачивал писания в кусок ткани, обвязывал ее разноцветной лентой и забирался на кровать, чтобы поставить книгу на полку. Потом он садился с широкой улыбкой на лице и, шевеля своими гномьими ушами, принимался смеяться еще до того, как кто-нибудь из нас произнесет хоть слово.
– Итак, и что же случилось дальше? – воодушевленно говорил он.
За эти бесчисленные вечера Кунсанг поведал мне историю своего отца от начала до конца, иногда начиная рассказ с финальной части. Он раскручивал сюжет в обратном направлении, ведя меня через вереницу фантастических эпизодов до тех пор, пока ко мне каким-то чудом не возвращалось чувство реальности.
Обычно сразу после моего прихода к нам присоединялась его дочь Еше, а чаще сын Вангчук. Им было по двадцать с небольшим, они хорошо говорили по-английски и по очереди выступали в качестве переводчика, параллельно изучая биографию деда и необычайные обстоятельства детства отца.
Затем жена Кунсанга приносила чай – она присаживалась на кровать и слушала мужа, не произнося ни слова, – не считая тех случаев, когда история становилась настолько смешной, что мы не могли удержаться от хохота.
Иногда чай нам приносил Таманг Тулку, мальчик лет восьми-девяти. Таманги – народ, исповедующий буддизм, живущий в непальских Гималаях, рядом с тибетской границей. Мальчик был тулку, то есть реинкарнацией ламы, но, вероятно, не очень высокопоставленного. Поскольку Таманг Тулку родился в семье настолько бедной, что его родители не смогли позволить себе отдать сына в монастырь для надлежащего обучения, Кунсанг согласился взять его к себе. Мальчик жил в доме, одновременно выполняя функции привилегированного слуги, сына и служащего двух одежных лавок, которые семья Кунсанга держала в маленьком кирпичном торговом комплексе под нескромной вывеской «Продовольственный рай». В обмен на такую загруженность Кунсанг учил мальчишку писать и читать, а также был его наставником на пути дхармы. Лишь спустя очень долгое время Кунсанг сообщил мне, что на самом деле паренек не был тулку. Собственно, он и раньше не производил на меня такого впечатления. После этого я стал называть его Таманг Не-тулку.
Кунсанг – мирянин. Он не бреет голову и не носит мантию, за исключением особых случаев, когда надевает белую накидку тантриков-мирян, или нагпа. При этом многие считают его ринпоче. Ринпоче означает «драгоценный». Это титул тибетских высокопоставленных лам. Кунсанга называют Дангси Ринпоче – это звание носят сыновья лам высшего ранга.
Особая сверхъестественная способность лингп, позволяющая им проникать в пространство безвременья и возвращаться оттуда не с пустыми руками – будь это учение в форме терма, сокровище или план прохода в потаенную долину, зачастую передается по наследству, от отца к сыну. Первым в династии эту способность обрел отец Тулшука Лингпы Кьечок Лингпа, и была высокая вероятность, что и Кунсанг наследует ее. Будучи сыном Тулшука Лингпы, он, безусловно, обладает знанием, опытом и образованием, но утверждает, что судьба не наделила его тем редким и необычным даром, по которому можно распознать истинного лингпу.
Хотя Кунсанг и не является лингпой, его познания в дхарме, или тибетском буддизме, весьма обширны и глубоки. Благодаря этому и потому, что он сын Тулшука Лингпы, Кунсанг много общался с самыми высокопоставленными ламами нашего времени и получил от них посвящение. Хотя очень большую часть своей жизни Кунсанг посвятил дхарме, многие годы он еще и управлял собственным бизнесом. Теперь, когда одежными лавками занимаются в основном его дети и Таманг Тулку, он стал больше времени уделять дхарме. Основную часть дня он проводит сидя на кровати со скрещенными ногами, разложив перед собой печа, или писания. Белые клубы санга улетают в небеса из его окна, и он беспрестанно совершает ритуалы для себя, своей семьи и других.
Множество людей обращаются к нему за наставлением или с просьбой совершить ритуалы для исцеления больных. Кроме того, он раздает освященную воду и прочие вещества, над которыми совершил соответствующие церемонии. Часто, когда я приходил к Кунсангу, то заставал у него людей, слушающих его толкования определенных вопросов дхармы или приносивших ему подношения для того, чтобы он провел ритуал для их близких. Бывало, они приводили с собой больных родственников, он выслушивал их жалобы, сверялся с астрологическими календарями, давал им тибетские лекарства и травяные сборы, а также, опираясь на их веру в него, наделял людей силой, необходимой для исцеления.
Однажды, когда из комнаты вышел сын старого и очень больного тибетца, унося с собой фиал с освященной водой, Кунсанг пожаловался:
– А что мне остается делать? Они приходят ко мне, и нужно что-то им отвечать. Хотя иногда я занят, очень занят! Моему отцу предлагали стать главой нескольких монастырей. Мне тоже. Но меня это не интересует. Если ты настоятель монастыря, то, когда кто-нибудь умирает, тебе приходится бросать все и целый день совершать пуджу. А иногда и несколько дней. Когда кто-то заболевает, все кричат: «Ринпоче, скорее! Скорее!» И что поделаешь, приходится идти.
В другой раз Кунсанг сказал мне:
– Таманги говорили мне: «Ты хорошо образован, и у тебя доброе сердце. Ты сын ламы очень высокого ранга. Мы предлагаем тебе монастырь». Но я сказал: «Нет-нет-нет». Такая работа не по мне. Тогда они сказали: «Ринпоче, если у тебя будет большой монастырь, ты станешь великим ламой с кучей учеников». Вот что сказали таманги. Но в месяце только тридцать дней. Если у меня будет свой монастырь, то у меня не останется ни одного свободного дня, ни одной свободной секунды. Такая работа мне кажется очень скучной.
Глава 3
Побег через горный перевал
Несмотря на то, что Тибет отмечен на всех картах мира, его принято считать тайной страной духовного знания. И хотя этот образ чрезмерно идеализирован в народном представлении, у него есть свои основания: на протяжении многих веков Тибет сохранял изоляцию и ни в одном другом месте нет такого количества духовных учителей, имеющих репутацию самых просветленных в мире. Где же еще искать предания о скрытых мирах, как не в стране, которая сама была до недавнего времени скрыта от остального мира? Оставаясь до 1959 года, пожалуй, самой закрытой страной на Земле, Тибет смог сберечь драгоценные жемчужины древней мудрости.
В тибетской традиции существует два типа скрытых миров. Один из них известен как царство Шамбала, и, как и у любого царства, у него есть история, царские династии и даже свои литературные памятники. Хотя Калачакра-тантра, одно из основополагающих писаний тибетского буддизма, пришло в Тибет из Индии, считается, что оно было создано именно в этом потаенном царстве. Говорят, что некоторые люди, в том числе русский художник и писатель Николай Рерих и его жена Елена Ивановна, умели общаться с Тайными Учителями Шамбалы. Учителя следят за духовным развитием планеты из своего царства, местоположение которого никто точно не знает. Согласно большинству источников, оно спрятано внутри кольца снежных вершин где-то на севере западного Тибета. Люди верят, что царство Шамбала должно сыграть важную роль в будущем человечества.