В Литовской Руси русское православное население пользовалось свободами и привилегиями («привилеями» на языке Литовской Руси), утерянными или не приобретенными в Московском княжестве. Особенно это касалось положения городов, которые в Польше и Литовской Руси жили по Магдебургскому праву – юридическому кодексу, возникшему в XIII веке в Магдебурге для самоуправления торгово-промышленного города.[32] Этот кодекс распространился на многие города Германии и остальной Европы, привился в Новгородской и Псковской республиках с поправками на местную вечевую традицию. На территории Литовской Руси Магдебургское право приобрели: Брест (1390), Гродно (1391), Слуцк (1441), Киев (1494–1497), Минск (1499), Могилев (1561), Витебск (1597).[33] Привилегий городского самоуправления не было не только в городах, оказавшихся на территории Московской Руси, но и во владениях Тевтонского ордена, введшего на завоеванных территориях свою военно-монашескую теократию. И в императорской России Магдебургское право было столь недостижимой мечтой, что в Киеве в 1802–1808 годах в знак ностальгической памяти о его получении в конце XV века воздвигли монумент.[34]
Даже при мощном наступлении католицизма в Литве православные могли еще удерживать свои свободы и права. Литовская Русь, которая наряду с Новгородом свыклась с церковной свободой, стояла под угрозой ее лишиться, идущей сразу с двух сторон: со стороны надвигающегося с Запада католицизма и со стороны Москвы, где церковь все более оказывалась под властью великого князя. Именно страх перед Москвой, которая усиливается после Куликовской битвы и начинает войну с Литвой, вынуждает Ягелло на принятие крещения у католиков (1386). Сам русский по матери, Ягелло (1377–1434) решается на брак с польской царицей (Ядвигой) и устанавливает лишь династический союз с Польшей через корону вместо объединения двух стран, потому что сейм, в массе своей православный, встал против государственного объединения с католической страной. Ключевский вообще считает этот союз «механическим соединением несродных и даже враждебных государств», возникший, скорее, в результате «дипломатической интриги, рассчитанной на обоюдных недоразумениях, чем политического акта, основанного на единстве взаимных интересов».[35]
После этого многие русские князья со своими землями переходят к Москве. Но большинство населения продолжает исповедовать православие и добивается для себя равных прав с католиками, которые и получает в привилегиях (1432) при Сигизмунде Кейстутовиче. В 1511 г. таковые привилегии получает православное духовенство; в 1531 г. виленскому католическому епископу было запрещено судить православных. Согласно Ключевскому, «общие и местные привилеи постепенно сравняли литовско-русское дворянство в правах и вольностях с польской шляхтой… с влиятельным участием в законодательстве, суде и управлении», что было закреплено в XVI веке законодательным сводом Литовского княжества, Литовским статутом.[36] Это неудивительно, ибо, как указывает Карташев, к концу XV века в самой столице Литвы – Бильне половина населения «оставалась православной, а по расе и языку – русской».[37] Но отношения Литвы с Москвой все обостряются. «Особенно потряс атмосферу литовско-русской дружбы удар Ивана III в 1471 году по Новгороду за то, что тот для сохранения своей вольности сговорился и перешел в федерацию литовско-русского государства». Конфликт этот усиливается переходом на сторону Москвы стариннейших членов коалиции – князей Смоленского и Черниговского со своими землями.[38]И Литва, и Москва, по видимости, пытаются найти пути примирения и длительного мира, о чем свидетельствует брак великого князя Литовского Александра Казимировича с дочерью Московского великого князя Ивана III – Еленой, с венчанием в католическом костеле Св. Станислова «с редким в истории разделенных церквей сослужением двух иерархий». Однако и этот политический союз, притом что супруги «взаимно любили друг друга и жили мирно»,[39] к длительному миру не привел. Весь следующий XVI век Литовская Русь ведет войны с Московией: 1500–1503, 1507–1508, 1512–1522, 1534–1537. При этом она все еще сохраняет свою независимость и сопротивляется государственному, а не династическому лишь, слиянию с католической Польшей.
Эпоха Иоанна Грозного с долгой Ливонской войной и завоеванием части Ливонии в 1563 году становится временем окончательного выбора для Литвы, устрашенной политикой восточного соседа. Хотя тот же год знаменуется новым законодательством, которое уравнивает православных с католиками, это уже не может остановить слияния Литвы с Польшей. Даты событий говорят сами за себя. В 1564 году учреждается опричнина, и начинается террор против всех слоев населения Московского царства. Низлагают на разбойничьем соборе митрополита Филиппа последнюю моральную преграду на пути всенародного террора. «В 1569 году погрому подверглись все города между Москвой и Новгородом. Это было настоящее военное завоевание… собственной земли, не помышлявшей ни о восстании, ни о сопротивлении. Повод был дан доносом на новгородские власти, которые будто бы собирались передаться польскому королю», – писал Федотов.[40]В декабре того же года Малюта душит в заточении митрополита Филиппа и царь совершает свой погромный поход на Новгород, после которого великий город уже никогда не смог оправиться. И в том же году подписывается Люблинская уния между Литовской Русью и Польшей (при значительной оппозиции со стороны Литовского парламента). Литовская Русь продолжает быть прибежищем московитов, спасающихся от Ивановского террора: сюда бегут кн. Курбский, завоеватель Казани, игумен Артемий (Троицкой лавры), первопечатник Иван Федоров. Литва остается центром православной культурной работы. Здесь делается перевод Острожской Библии, переводятся творения греческих отцов. Но уже открывается и путь к окатоличению православных. Русское дворянство, переходя в католичество, получает все огромные права польской шляхты, выбирающей монарха и контролирующей государство. Его же одаривают и крепостными, отчего происходит быстрое закрепощение православного населения. Под мощным давлением католичества православный епископат идет на компромисс: церковь подчиняется Риму, но сохраняет свое православное богослужение и обычаи – женатое духовенство, благодаря своему образу жизни сохраняющее связь с остальной массой церковного народа – мирянами. Это – Брестская Уния 1596 года, которая официально перевела православное население под власть Папы, но с сохранением православного обряда.[41]
До унии Ливонская Русь представляла собой довольно редкий пример религиозно-политического плюрализма. В сейме были представлены и сосуществовали три партии: православные, католики, реформаты. Князь Константин Острожский (15261608), крупнейший магнат и киевский воевода, возглавляет оппозицию православных и реформатов во время собора в Бресте и после него, когда православие оказывается поставленным вне закона в Польше. Для сохранения православного самосознания он учреждает ряд православных школ: в Турове, Владимире-Волынском, в Остроге, в Слуцке. Еще до Брестского собора для сопротивления натиску католичества стали создаваться братства – своеобразная форма православного демократизма. Грамота антиохийского патриарха Иоакима, данная в 1586 году Львовскому братству, предоставила верующему народу право обличать и даже отлучать от церкви неверных и обличать епископов. За Львовом возникли братства в Бильне, Могилеве, Полоцке, Бресте, Перемышле. Братства были ярко выраженной организацией горожан, они имели свои уставы и основывались на демократических принципах: войти в братство мог всякий православный человек, который внес установленный взнос на общие расходы. В них вступали люди всех сословий. В 1620 году в Киевское Богоявленское братство вписалось все казачье войско во главе с Гетманом Сагайдачным. Под его властью в Киеве была восстановлена православная иерархия, ликвидированная после Брестской унии.
Но полностью остановить процесс униатизации в Польше было невозможно, и после унии православные стали превращаться в культурное меньшинство на собственной родине. Более того, русская аристократия, принимая латинский обряд, принималась и в состав польской шляхты, получая как ее политические привилегии, так и экономические в виде крепостных из числа своих же бывших собратьев, но остающихся в своем славянском обряде. Правда, и в униатстве они сохранили традицию братств, которая помогала им организовывать собственную церковную жизнь и защищать свои права уже социально, поскольку при новых порядках униаты постепенно отодвигались в низы общества. Это только усилилось после раздела Польши, когда некогда православное, а ныне униатское население оказалось в границах Австро-Венгерской империи. В середине XIX века одна их часть осталась в Польше, в Галиции, другие же были разделены между австрийской Галицией и венгерским Подкарпатьем, где они тоже оказались под чужим культурным, языковым и социальным влиянием, частенько переходящим в гнет со стороны венгерских и словацких местных властей.[42]
А теперь свяжем этот исторический обзор с русской епархией в Америке. В год, когда Аляска с ее православным населением перешла к Соединенным Штатам и в ней началось умирание православной миссии, произошел перелом и в положении австро-венгерских карпатороссов, вынудивший часть их эмигрировать в Америку. Это были в основном русины, проживавшие на венгерской территории, положение которых резко ухудшилось с получением Венгрией автономии с собственной администрацией (1867). Последняя взялась за активную ассимиляцию русинов именно в мадьярскую культуру. Здесь от бывшей родины осталась только церковь, точнее даже, приход, сохранявший православные обряды и обычаи под властью Рима, при посредничестве униатской иерархии, которая предоставляла большую свободу приходской жизни. Приход-то и был тем единственным местом, где русины веками сохраняли исконные начала самоуправления, даже по мере постоянного снижения социального и культурного уровня и где «притулилось» их национальное самосознание. Именно во второй половине XIX века, после Венгерского восстания 1848 года и особенно венгерской автономии (1867), из венгерских и словацких областей и из польской Галиции началась эмиграция русинов-униатов в Америку.
Может возникнуть вопрос, зачем понадобился столь пространный исторический очерк для описания самосознания небольшой группы иммигрантского населения в США, не натяжка ли это? Артикуляция и литературное выражение национального самосознания русин в Австрийской империи начались лишь в XIX веке, но они пошли именно путем восстановления исторической памяти. Один из ранних лидеров этого возрождения национального самосознания в Галичине, называемых «будителями», был филолог Д. И. Зубрицкий (1777–1862), вступивший в переписку с российскими славянофилами, в частности с М. П. Погодиным. Зубрицкий пишет «Критико-историческую повесть временных лет Червонной или Галицкой Руси. От водворения христианства при князьях поколенья Владимира Великого до конца 16-го столетия (то есть Брестской унии)».[43] В одном из своих писем к Погодину Зубрицкий сообщает, что им уже составлена «родословная карта всех князей Рюрикова поколения… слишком 670 лиц», а также окончена первая часть Истории Галичского княжества.[44] Вослед подобных исторических изысканий и местная популярная литература восстанавливает историческую память и преемство русинов от Ярослава Мудрого с его «Русской Правдой», от Новгородского вечевого колокола и от соборного православия начальных Киевских времен. В этом смысле показательна уже упоминавшаяся «Народная история Руси», написанная в Америке Иеронимом Иуциком, который, дав обзор истории русинов от Андрея Первозванного до их положения в Австро-Венгрии (в Угорской и Буковинской Руси) и иммиграции в Америку («Американская Русь»), включил ее в историю государства Российского как параллельную ему и родственную историю.[45]
То, что это самосознание выражало чувство идентичности самого народа, с одной стороны, и давало ему историческую перспективу, с другой, подтверждает сознание и русинской иммиграции в Америке уже в конце XIX века. Приведем собственное свидетельство русинов о себе в форме жалобы на опеку католических миссионеров, посланной в 1899 году в русскую епархию от группы карпатороссов, поселившихся в Канаде. Большую часть этого небольшого письма занимает именно обзор собственной истории: «Року 862 було основано руске князевство. Року 988 князь Болодимир Великий приняв веру вод Греков, а за ним и руский народ. Русины галицки мали своих Князев и королев до року 1337. В роце 1340 польский король Казимир напав на галицку Русь с великою силою войска и загорнув Русь под свою власть; замки королевски зруйновав, а все скарбы заграбив и забрав до Кракова. Року 1351 папа римский заслав энциклику до польских бискупов, щобы ти старали ся запроваджувати латиньство помежь Русинами, если бы не можливо було вод разу запровадити латиньство, то бодай заключите унию с Римом. Але руский народ запротестував против сего добра. Польские ксьондзы однак не могли стерпети всходной церкви под польским панованем, для того старалися силомоц довершити свого дела… Церковная уния з Римом була запроваджена в Галичине в роках под 1681 до 1710 через польских езуитов и через здраду руских епископов. И теперь в Галичине не лепше. Поляки а властиво ксьондзы и езуиты стараются всеми силами затерти следы всходного обряду и тем самым вынародовити руский народ… Мы упенившись в холодной Канаде, водчуваемо все те добро езуитов, котре стоит сумными рядами во нашой истории, а друге живе сведоцтво на нашем народе. За-для того мы тут протестуемо против католицкой школы за ласки Французов и взагале не хочимо их ласк». Подписано «Комитет Вече». Из пятерых подписавших двое – Григорий и Михаил – носили фамилию Фекула. И сейчас, более века спустя, Фекула – известная фамилия деятелей американского православия.[46]
Русины в Австрийской, а затем в Австро-Венгерской империи
В короткий период в новое время с конца XVIII по середину XIX века почти все русинское население было объединено под Габсбургской короной. С разделом Польши в 1772 году Галиция вошла в состав Австрийской империи в качестве восточной части королевства Галиции и Лодомерии. В 1775 году к нему в качестве Черновицкого округа отошла и Буковина, исторически румынская область, аннексированная Россией у Турции и затем уступленная ею Австрии. Подкарпатское население, оказавшееся у Венгрии, тоже было внутри одного государства. На этнографической карте Австрийской империи, составленной незадолго до Первой мировой войны, русины, разделенные внутренними границами между Галицией, Буковиной, Венгрией, Словенией и Словакией, даже не упоминаются, скорее всего, чтобы не привлекать к ним внимание соседней России. Кроме того, весьма чувствительная к проблеме многонациональности имперская власть не желала раздражать национализмы всех этих народностей упоминанием русинского меньшинства. А сами русины, в силу своего низкого социального статуса, не могли отстоять своих прав. После объединения Литвы с Польшей и введения Унии само русское дворянство было ополячено. Принимая католичество латинского обряда, оно допускалось в состав польской шляхты со всеми ее политическими правами и экономическими привилегиями. То же постепенно произошло с купечеством и высшим духовенством. Остались верны своей народности и своей вере – в форме унии, то есть православного обряда на церковнославянском языке внутри римской организации, – только мелкие ремесленники, крестьяне и низшее духовенство («попы и хлопы»). Не имея собственных высших и средних учебных заведений, русины оказались лишенными и собственной интеллигенции. Образование было доступно лишь на польском, венгерском и немецком языках, и, получая его, русины уже тем самым ассимилировались в господствующей культуре и чаще всего теряли связь с собственной народностью. Интеллигенцией, верной народу и его заботам, оставалось лишь униатское духовенство. Оно и играло роль лидеров в культурной жизни населения, основной ячейкой самоорганизации которого, как и в Средние века, оставался приход. При императрице Марии-Терезии, при которой русины оказались внутри границ империи, а затем при императоре Иосифе II их церковные и гражданские права были значительно расширены и в теории Греко-Католическая Церковь была уравнена с господствующей Римско-Католической.[47]