Вернёмся к Полю. Он как-то сказал: «мы ведём себя по-разному с разными людьми», уж не помню, в каком контексте это было произнесено. Со мной, как я уже говорила, он вёл себя предельно искренне, – мы совершенно без обиняков говорили о погоде, спорте, кино, домашних питомцах, «Российской газете», моих парнях и девушках; хотя я не думаю, что Поль так уж нуждался в доверительных отношениях с кем-либо, скорее напротив – старательно их избегал. Очень сомневаюсь, что у него вообще были друзья. Такие как он не ходят ни на одну из встреч выпускников с момента окончания школы, таким как он никто никогда не звонит по личному делу, разве что родственники, которых он ещё не успел настроить против себя. В последнюю нашу встречу Поль сказал, что не знает человека, за которого готов отдать собственную жизнь, из чего следует, что не может называться кому-то другом; да, в последнюю встречу и сказал… Хотя, мне сдаётся, что за своих попугаев он, не раздумывая, бросился бы в огонь. Было ли хоть двое-трое человек с кем Поль время от времени общался? Едва ли… Верно будет предположение, что никто не мог сказать, что знает Поля (да что там, мы не знаем сами себя); с родителями взаимопонимания не испытывал (готова спорить), – не верил в родственные связи («знаешь, Муся, я не верю в родственные связи»); странно общительный и замкнутый одновременно, мог произвести впечатление недалёкого болтуна и интеллектуала-мизантропа-филантропа (нужное подчеркнуть). Поль хотел жить, зарабатывая писательством (об этом он мне сказал, чуть ли не в первый день знакомства), но понимал, что шанс на этом заработать – ничтожно мал, особенно в России. «Кажется, я почти перестал быть чистоплюем», – скажет Поль позже. Из этой мимолётной фразы можно сделать вывод о том, что он усилием воли придавал гибкость собственной совести, дабы при необходимости не встретить сопротивления с её стороны. Но я-то знаю, что чистоплюем Поль никогда не переставал быть, – не тот случай. За эти без малого пять лет чаще всего в его глазах читалось отчаяние, редко когда пробегал проблеск надежды, но этот проблеск был с такой долей безумия, что мурашки бежали по спине при мысли, что эти самые надежды оправдаются. Отчаяние как предчувствие скорой гибели? Сбавим градус.
Прошу простить мне моё хасидское равнодушие по отношению к прерванной жизни; «…мы все умрём, Мэри Бёрк…» – сказал герой любимого мной фильма, «…мы все давно мертвы», – говорю вам я. Жаль, конечно, что Полю не удалось стать автором многих и многих любимых народом произведений, стяжать славу и почёт, как он мечтал; всё равно его несбывшиеся книги, как и миллионы книг написанных, никого ничему бы не научили. Поль-Поль, мне все эти заморочки нужны как собаке пятый Айфон, но ты мне оказал услугу и теперь я плачу тебе тем же. Природа устремляется за искусством; написанные мною слова отливаются в полудрагоценном металле, – отныне и навеки эту историю будут помнить такой, какой расскажу её Я.
Глава 1
– Да-да, он закончил-таки институт… Кто? Какая специализация? Сейчас. Какая у тебя специ… альность?
– Гражданско-…
– А, не важно… Не важно, иди, погуляй (шёпотом).
Я вышел за дверь бани, оставив её полуоткрытой, чтобы было удобнее подслушивать разговор. Отец продолжал разговаривать по телефону.
– Кем хочет стать? Не знаю, не знаю. Писателем, говорит… (пауза). Нет, не пьёт.
В двадцать пять лет спрашивают о том, кем я хочу стать! В нашей стране принято решать этот сакраментальный вопрос много раньше. Мне близка мысль Чинаски: «…эта жизнь, в которой каждый должен чем-то заниматься; кто-то установил это правило, что все должны быть заняты, должны кем-то быть… Дантистом, пилотом самолёта, борцом с наркотиками, швейцаром, проповедником и так далее. Иногда, я просто устаю от мысли о тех вещах, которые мне не хочется делать; о тех профессиях, которые мне не хочется осваивать; о местах, в которых я не хочу побывать, например, в Индии…» Да, я хочу стать писателем и, искренне надеюсь, что мои заметки лягут в основу какого-нибудь произведения, может даже авантюрно-приключенческого романа. Я решил, что слышал достаточно и пошёл на берег озера – покурить.
Мой роман с профессией агента по недвижимости в Санкт-Петербурге оказался скоротечным (снимать через меня жильё никто не хотел), – через четыре дня кончились деньги и стало не на что ездить на работу, а ехать приходилось долго, – дом папика был в 55 километрах от ближайшей станции метро, и, чтобы добраться до работы и обратно необходимо было заливать в бак десять литров бензина – на меньшее моя машинка не соглашалась, ещё пришло время менять масло; да и метро не бесплатно. Работа в казанском суде – это был вариант на крайний случай, я только не предполагал, что этот случай придёт так скоро. Я испытывал прилив сил после окончания университета и надеялся, что этой инерции мне хватить на то, чтобы закрепиться в самом, на мой взгляд, хорошем городе России. В дальнейшем я планировал уехать в Калифорнию и начать с чистого листа; сжечь все мосты. Собирался купить в России квартиру для дальнейшей сдачи внаём, чтобы были деньги на жильё и бензин в США. Мне кажется, что США – подходящая страна для моего проживания: там хорошие дороги, работают законы (в отличие от наших), к тому же в США сняли великое множество замечательных фильмов, на которых я вырос и, этот последний аргумент – самый главный. Последние два года учёбы в Казани я подрабатывал в качестве таксиста, – узнал город… В жизни полно разного рода ненужных знаний, я считаю, что приобретение их только отвлекает от главной цели, если вы её конечно имеете, господа… Батареи энтузиазма были разряжены. Теперь придётся сделать шаг назад. Я делаю.
Через двое суток я гнал своё «синеватое недоразумение» в сторону Казани. Все любят роуд-муви; разве нет? Но рассказывать особо нечего. Примерно на половине пути вся жидкость в организме была заменена энергетиком; все поры пропитались никотином. Пока не закончились деньги на телефоне, я переписывался с Эн. В числе прочего я написал ей: «Послушай Ундервуд – «Химия и жизнь», – мне кажется это про нас». «Сектор Газа» был прослушан по первому кругу и пошёл на второй; «я вам не чета, я – супермен, я – рок-звезда…» Тщетно пытаясь вызвать ностальгию посредством песен, на которых я вырос и под которые делал первые глотки алкоголя, я, всё же, не мог не думать о будущем. Единственно важным знанием за почти десять лет учёбы на юриста, – перед законом не все равны; рано или поздно такое положение дел вредило всем, – эта мысль была последним прибежищем идеализма в моём циничном мозгу. Я не очень страдал по этому поводу, поскольку ненавидел (и продолжаю ненавидеть) людей, страх и ненависть – эти два родственных чувства; у меня даже был собственный афоризм на эту тему: «если бы жизнь была справедлива – не было бы ни Ада, ни Рая». Впрочем, в Ад с Раем я тоже не верил. Во что я верил, так это в то, что когда есть крыша над головой и еда – это «и есть наша лайф», – пел из колонок уже теперь Васильев. «Я верю в свой гонорар», – сказал Корсо. Вот так простенько соображала моя голова на тот момент. Пришло время для зелёной остановки и я зелёноостановился. Какое счастье проезжать через такие города как Вологда, Ярославль, Владимир, Нижний Новгород, Чебоксары; проезжать не останавливаясь. Хотя в Ярославле пришлось завернуть в общепит. Центральная улица Ярославля в три часа ночи произвела на меня хорошее впечатление. Пространство около ресторана быстрого питания было хорошо освещено, и возникло ощущение уюта и безопасности; тёплая ночь усилила приятное впечатления. Я разложил еду и напитки на капоте автомобиля и не торопился заканчивать трапезу. Минут через десять мимо прошествовала толпа пьяных ребят. Мне пришло на ум моё давнишнее умозаключение: лучше пасть жертвой коварства, чем тупости. Вскоре я уже гнал на восток, разрезая ночную мглу светом единственной работающей фары.
Несмотря на то, что у меня не горела одна фара, меня ни разу не остановили дорожные полицейские, даже в, мать её, республике Чувашия, I am lucky-man, не иначе!
Усталость взяла верх, и я свернул с дороги. Мне приснился сон: я был в числе делегации, которая явилась на двор какому-то древнему царю; на званом ужине царь, в числе прочих увеселений, представлял послам слепого рассказчика, фантазия которого рисовала перед слушателями удивительные миры. Нам объяснили, что сразу после рождения будущий рассказчик был специально ослеплён, и с тех пор познавал окружающий мир только по рассказам других людей; в частности к слепцу был приставлен особый человек, который читал ему художественную литературу. Только слепой рассказчик собрался удивить всех собравшихся очередным рассказом, как я проснулся.
После четырёхчасового сна (с двенадцати до шестнадцати) в трёхстах километрах от Казани, я проснулся ужасно перегретым и искусанным комарами. Мне срочно нужно было выпить фруктового сока, а потом пол-литра газированной минералки. Я рванул с поля, на котором спал и через десять минут подъехал к магазину. Получив необходимое количество жидкости, мой организм захотел курить и плакать. Первое я тут же осуществил, второе отложил на потом. Требовалось сменить пластинку, поскольку после сна я – другой человек. Поискав радио и наткнувшись на какую-то доисторическую песню: «Там, все-все там, все-все там, все-все там, Ждет меня Амстердам». – Ещё не хватало! Я поставил Сплина, которого недолго слушал в самом начале пути. Немного помотав вперёд, я нашёл «старые добрые» песни и, на этот раз, вникая в каждое слово, начал слушать. По времени ехать оставалось ещё часов пять-шесть. «Я не хочу, я не хочу, я не хочу домой», – читал мои мысли Васильев. Мне стало совсем печально. Если подумать, то дома у меня не было. Была квартира в Казани, которая принадлежала маме и, был недостроенный дом под Петербургом, который принадлежал папе. Я, за последние восемь лет, переезжал туда-сюда несколько раз; менял города и работы. Не менее четырёх раз я говорил (отцу, матери, Тони, Аркадию, Мсти, себе), что приезжаю в тот или другой город навсегда. Теперь я поумнел до того, что помалкиваю на эту и некоторые другие темы. Окончание любого путешествия – маленькая смерть. Я старался не останавливаться надолго. Папа мне много раз рассказывал один и тот же анекдот про старого еврея, который несколько раз уезжал на ПМЖ в Израиль из Союза и несколько раз возвращался обратно, имея в виду, что я такой же; «…когда ответственные товарищи поставили перед ним ультиматум об окончательном выборе, задав ему вопрос: «выбирайте – где вам по-настоящему хорошо!» старый еврей ответил: «по-настоящему хорошо мне в дороге». Предпоследними словами папика были: «Вот ты говоришь: творчество; а знаешь ли ты, что бизнес – это тоже творчество?» «Знаю», – ответил я и уехал.
У меня мало всего, значит, у меня мало поводов расстраиваться. А вообще-то, чтобы расстраиваться, повод необязателен.
А если снимся – это сон с тяжёлого похмелья,
Я знаю – я останусь цел и невредим,
Когда взорву все города и выкурю всё зелье…
Глава 2
Председатель мне назначил ровно на девять утра, а я приехал ровно в десять, – не слишком умно с моей стороны. Благо Команданте подошёл к одиннадцати.
– Два дня назад отмечал день рождения, – начал Команданте.
– Нет, я был в дороге, – кашлянув, ответил я.
– Ах да, ты же у нас не пьёшь, – проговорил шеф, глядя на рядом стоящую секретаршу.
– Угу (информация была устаревшая, но я не стал противоречить).
– Саша?
– Павел.
– Ну да, ну да.
– Бла-бла-бла?
– Бла-бла.
– Бла-бла?!
– Бла.
(…а я батюшку-то вашего знавааал, а я батюшку-то вашего знаваааа-а-ал… Ла-ла-ла-лаа-лааааа…!)
– Где хочешь работать?
– Здесь, – выдал я заранее подготовленный ответ.
– Здесь?!
– Это был бы идеальный вариант… – начинал потеть я.
– А ты не сломаешься? – тут впервые я увидел этот взгляд. Это был взгляд разочарования, такого, знаете, ожидаемого разочарования. Верно, жизненный опыт Команданте подсказывал, что люди слабы и трусливы, ждать от них ничего не стоит.
– Не сломаюсь. (Я не особенно изощрялся в ответах на вопросы одного из самых влиятельных людей города и субъекта Федерации, просто… даже не знаю почему, наверное, знал, что время для проявления остроумия ещё найдётся).
– Наденька, у нас всё ещё вакантно место секретаря судебного заседания? (Наденька носила русское имя, но татарское отчество и фамилию, так что она тоже не явилась исключением из правил).
– Да, Команданте (конечно, она не называла его «Команданте», но в своих заметках я буду называть нашего шефа именно так, – сложное отчество).
– Это очень ответственная должность, с неё начинали многие судьи. Оформляйте. Наденька, теперь у нас работает (заглядывает в мой паспорт) Павел Павлович Гончаров (мой характер больше соответствовал литературному герою писателя Гончарова – прим. П.П.), – сын моего армейского друга, с которым мы до сих пор общаемся (раз в два года, – прим. автора), только никому об этом не говорите; ха-ха… Всё.
Отлично, подумал я; нет ничего хуже, чем великолепное начало. Что касается алкоголя, – пару месяцев прошло, как я возобновил питие; четыре года назад наши с алкоголем отношения стали очень напряжёнными, и мы приняли решение на время разбежаться, в общем, как поёт «Ундервуд» – мы расстались друзьями.
Так я из пустого места, за секунду, стал «секретарём судебного заседания»; ещё через пятнадцать минут начался мой первый рабочий день, который я провёл в нескольких, весьма напряжённых очередях, – к наркологу, который сказал мне на выходе что-то типа: «не подведи того, кто дал тебе эту работу», к психиатру, к терапевту и к ксероксу в магазине «1001 мелочь».
– Завтра я тебе всё объясню… Что делать, что не делать… Делопроизводство… График-мрафик-наркотрафик. – сказала на прощанье Наденька Юсуфовна.
Этот день я завершил безудержным весельем в компании одного из двух моих друзей – Антона (Тони). Обсуждали карьерные перспективы, пили пиво и, снова пили пиво (мы бы и от водки не отказались, но с двадцати двух ноль-ноль до десяти часов утра продажа спиртных напитков с массовой долей этилового спирта более пяти процентов… ну, сами знаете). Разговор был такого типа:
– Теперь у нас свой человек в суде!
– Да, можешь воровать, убивать, обманывать; потом мне звонишь, я иду в зал заседания, чтобы посмотреть, как тебя посадят.
– Ха! Ну а как же госзакупки?
– Отдельная тема, и тоже мимо меня (так выражается мой младший брат). Весь мир театр, а люди в нём актёры, а я в нём – рабочий сцены низшего пошиба.
– Мда, судья – режиссер; помощник судьи – ассистент.
– Я – секретарь – мебельщик…
– Как интересно происходит движение по карьерной лестнице? Через постель?
– Даже если так, то я всё равно никому не скажу. Даже тебе…
Ещё мы катались на моей машине в состоянии алкогольного опьянения и на машине Тони и обсуждали последствия того, как попадёмся в лапы органов правопорядка и тогда не видать водительских прав и, возможно, работы в суде. Мне было так хорошо и беззаботно, как может быть хорошо и беззаботно государственному служащему в перерыве между служениями государству.
Глава 3
На моих глазах «заполировали» на тюрягу молодого таджика; он моложе меня, но у него двое детей. Он избил и ограбил несовершеннолетнюю девчонку. А может не он.
– Образование, – промямлил судья.
– Доктор.
– Что?! Повторите?
– Он доктор, доктор медицины, – пояснила переводчик.
Странно, что доктор (он же врач) совершает подобное преступление. Я для себя решил, что молодой таджик невиновен, а все присутствующие представители системы – сволочи.
– В гражданском производстве трут-мнут, а мы осуществляем правосудие, так-то ёпрст!.. – сказал судья в перерыве, облокотившись на край стола. У меня возникло ощущение дежавю.