Я отвлёкся, но, подозреваю, ещё вернусь к этой теме.
Так вот, вы раздумываете: как написать жалобу, чтобы она была воспринята и изучена судом, а не выкинута в корзину со стандартной отпиской? Один из вариантов, пришедших мне в голову, − максимально подробно проанализировать версию обвинения, используя только установленные законом методы оценки доказательств и постаравшись свести на нет свои личные эмоции.
Каждый день, придя в школу, я со всех сторон обкладывался протоколами, экспертизами, справками, заключениями, свидетельскими показаниями и всем остальным и писал кассационную жалобу в Верховный Суд Российской Федерации. Это чем-то напоминало написание курсовых работ в университете, и я потратил почти месяц.
То, что получилось в итоге, можно смело назвать тщательным и всесторонним изучением материалов уголовного дела: каждое слово в данной работе подкрепляется доказательствами с указанием тома и листа уголовного дела, каждый вывод приводится с указанием правовой нормы, которая использовалась при оценке того или иного доказательства. У меня получилось 43 страницы сплошного текста – это вполне самостоятельный труд, дающий полное представление о случившемся происшествии. Любой судья, следователь, адвокат и вообще юрист, не обременённый корпоративными интересами обвинения, ознакомившись с этим трудом, неизбежно примет решение о том, что мой приговор следует, по крайней мере, перепроверить.
В качестве сопроводительного письма пришлось ещё написать краткую общую жалобу-резюме, а своё исследование я оформил в виде приложения. Отправил в суд и … разумеется, получил ответ всё в том же духе: мол, у вас в приговоре всё правильно, сидите дальше.
Ну, что ещё сказать? Прямо руки опускаются!
В порыве безысходности я послал свою работу в телепередачу «Человек и Закон». У меня даже сохранилось уведомление о вручении. Наверное, таких писем там полным-полно…
В общем, никак.
040. Виктор Александрович
Не было бы разбойника, не стало бы и праведника.
Д.Н.Мамин-Сибиряк, «Золото»
В тот самый период, когда я ходил в школу, как на работу, и писáл кассационную жалобу, меня переселили в другой проходняк, а на моё место в красном уголке поступил новоприбывший дневальный.
В этом другом проходняке жил Виктор Александрович, который заслуживает отдельного описания.
В четвёртом отряде и, пожалуй, во всей колонии это по сей день самый здоровенный осуждённый. Внешне он чем-то напоминает борца сумо. Ростом 176 см, Виктор Александрович весит около 120 кг и представляет собой груду мышц, обильно покрытую плотным слоем сала, выпирающего на боках, на груди и в других местах. Добавьте к этому свирепейшую физиономию и лысый череп, покрытый шрамами. Добавьте к этому также и тот факт, что Виктор Александрович – профессиональный боксёр, очень самонадеянный и признающий только физическую силу. Этакий бычара!
Глядя на него, я ещё раз убеждался, что мне просто повезло, что я умудрился одолеть своего «потерпевшего» − Вадима Николаевича, который отличался от Виктора Александровича только тем, что не был боксёром, но зато занимался какими-то восточными единоборствами, весил на 10 кг меньше (полагаю, за счет меньшего количества жира) и, в отличие от Виктора Александровича, служил в ВДВ. Во всём остальном Вадим Николаевич походил на Виктора Александровича, как более поджарый брат-близнец. Остановить такого верзилу можно только решительными радикальными средствами, драться с ним в моём случае − такое же бесполезное занятие, как пытаться потушить пожар кружкой воды. Если бы инстинкт самосохранения не смог прорваться сквозь этот пожар, то вместо меня в тюрьме сидел бы Вадим Николаевич, это однозначно, и именно за умышленное убийство, а ваш покорный слуга отбывал бы вечное заключение в земле…
Однако, как случилось, так и случилось. Возвращаемся к Виктору Александровичу.
К тому моменту, как меня переселили к нему в проходняк, он уже отсидел около восьми или девяти лет и чувствовал себя в зоне превосходно. Он славился неуживчивостью, и многие зеки сочувствовали мне по поводу моего нового места пребывания. Так и говорили, придурки: «Да-а, не повезло тебе!..»
В самом деле, выдержать вульгарнейшую манеру общения этого детины было делом не из лёгких; весь первый месяц нашего совместного проживания он регулярно старался меня как-нибудь задеть или уязвить. Оказалось, что так он присматривается к людям. Диалоги с ним были крайне сложными для меня, тем более что я находился в глубокой тоске по поводу своего заключения. В основном я игнорировал его грубости, отвечая только в том случае, когда он, по настроению, был более или менее вежлив. Я всегда держал с ним ровный тон, не поддаваясь даже на откровенные провокации. Точнее, в тех случаях, когда следовало бы съездить ему по физиономии, я без всяких эмоций советовал ему перефразировать свою реплику. Наверное, со стороны это выглядело комично, но со временем некоторые факты из моей биографии привели Виктора Александровича к заключению, что я не такой уж никчёмный человек, и он смягчился. Поле напряжённости между нами стало ослабевать.
Вообще, как я позднее понял, в голову Виктора Александровича был плотно вбит комплекс самоутверждения именно путём физического превосходства. Моя апатия приводила его в недоумение: он ожидал либо ответного «быкования» с моей стороны, которое легко было бы подавлено, либо безоговорочного признания его авторитета и подхалимского поведения в режиме «хи-хи/ха-ха». Он считал за людей только таких же здоровяков, как и он сам, а также некоторых блатных, и типов, рекомендованных его приятелями.
В-общем, притирались мы довольно долго, но мне и в голову не приходило, как многим моим предшественникам, переселиться в другое место. Затем появились признаки того, что Виктор Александрович ожидает от меня каких-то более или менее добрососедских отношений, ‒ я же был глубоко погружен в самого себя и вообще ни с кем не общался, кроме как по необходимости.
Потόм Виктор Александрович узнал, что я вполне сносно владею английским языком. По каким-то причинам его очень воодушевил этот факт, и он попросил меня заняться репетиторством. Мы стали заниматься английским три-четыре раза в неделю, и это окончательно сломило между нами лёд. В роли репетитора я даже имел возможность его ругать, но делал это чисто по-приятельски. К концу второго месяца мы прочно ужились в одном проходняке, я стал считаться «своим», а Виктор Александрович потихоньку поднатаскался в Simple & Continuous Tenses.
041. Cops
Есть лицемеры религии, лицемеры общественных основ, собственности, семейства, государственности, а в последнее время народились даже лицемеры «порядка».
М.Е.Салтыков-Щедрин, «Господа Головлёвы»
Есть такое слово – «мент». Возможно, раньше это слово было жаргонным и даже несло в себе оттенок пренебрежительности. Сейчас это не так, термин стал общеупотребительным. Его можно услышать на улицах, по телевизору, по радио, в кинофильмах, в песнях, в книгах, в газетах и журналах. Слово употребляется во всех социальных кругах и знакомо всем без исключения если не с пелёнок, то с детства. По ТВ идут сериалы: «Менты», «Менты-2», «Ментовские войны», «Ментовские войны – 2», «Ментовские игры», «Менты в законе», «Приключения ментов», «Я – мент», «Он – мент», «Мы – мент» и т.д. Понятно, что данное слово не используется в деловой переписке, в официальных документах и в официальных речах так же, как, например, слово «жратва».
Лет двадцать назад я общался с одним милиционером, приятелем моих знакомых, и он сказал, что большинство сотрудников тогда ещё милиции относятся к слову «мент» совершенно спокойно. В разговорном английском есть слово «коп», в русском разговорном – «мент». Сказал он это просто, без обиняков. Сотрудники органов правопорядка не обижаются, когда их так называют знакомые, друзья, коллеги. Они не оскорбляются, если чувствуют, что вы не хотите им нахамить.
Совсем другое – слово «мусор». Это – то же самое, что и «мент», только с явным негативным оттенком.
В зависимости от своих нравственных и моральных установок мент легко может превратиться в мусора. Обычно такая трансформация происходит при самоуправстве, при превышении служебных полномочий, при использовании служебного положения в корыстных целях, при необоснованном применении силы и спецсредств, при пренебрежении к правам граждан и к своим обязанностям. К этому коррупционному набору почти неизбежно добавляется раздутое самомнение и чувство безнаказанности перед гражданскими. Мусорам закон не писан, мусор признаёт только кнут вышестоящего начальника или ФСБ. Государство, создавая систему баснословных льгот и привилегий для своих служителей, не ограничивает в них жуткое и пошлое самодовольство.
Использовать преимущества представителя власти в служебных целях не возбраняется, и вообще эти преимущества были созданы специально в рамках общественного договора, с этим все согласились. Другое дело, когда преимущества используются в некрасивых целях, или в связи с неумением держать себя в руках, или из побуждений садизма, жадности, невежества. Мусор, в самом безобидном случае, может быть всего лишь нерадивым, халатным ментом, в худшем – уголовным преступником, при оружии, звании и погонах.
Насколько я понял, мусорство затягивает: неиспорченный системой мент-новичёк, настроенный на благородное служение закону, сначала сталкивается с препятствиями, которые удобнее не преодолевать; затем он наблюдает беззаконие и молчит, потому что нельзя вносить смуту и сдавать своих; потόм постепенно впитывает мусорские понятия, и вот он уже рявкает на гражданских. Об этом снято множество фильмов и сериалов.
Кто же относится к ментам?
Прежде всего, все без исключения сотрудники полиции, ведомственной охраны, всех подразделений МВД и Росгвардии. Сотрудники ГИБДД также относятся к ментам, но для них есть специальный, более узкий термин – «гаишники». Сотрудники Федеральной Службы исполнения наказаний – тоже менты. Следственный Комитет – менты. В зависимости от поведения и от обстоятельств к ментам могут быть отнесены также сотрудники ФМС, ФССП и других ведомств. Судьи и прокуроры формально ментами не являются, но среди них существенное количество бывших ментов, особенно среди мужчин, и это не может не оказывать влияния на их деятельность.
Военные к ментам не относятся и пользуются всеобщим уважением: они предназначены для борьбы с внешним врагом. Неважно, надуманный враг или реальный. Неважно, защищает армия интересы страны, народа или олигархии. Важно, что враг – внешний. Военные дают присягу и, в случае реальной угрозы, способны спасти страну и мирное население; и они не кидаются на своих. Отсюда – уважение.
042. Джонни
Какой ещё смерти может пожелать себе старик, как не плечом к плечу с молодыми парнями?
Маргарет Митчелл, «Унесённые ветром»
Уж не знаю, но мне кажется, что это был ребёнок, который, ещё ползая на четвереньках, нашёл где-то старый погон − возможно, отцовский или дедовский. Поблекшие звездочки этого погона, пришитые к жёсткому куску материи, приглянулись мальчишке, и погон стал его любимой игрушкой и сокровищем.
Дед малыша начинал свою карьеру в НКВД и далее служил по той же части; отец также боролся с внутренним врагом, и в конце концов обосновался в Следственном Комитете. Он был непререкаемым авторитетом для нашего пацанёнка. Немудрено, что, глядя на отца, мальчишка очень хотел стать милиционером. Они регулярно смотрели вместе ментовские сериалы, и частенько отец восклицал: «Во молодежь пошла!» При этом он трепал сына за плечо и глядел на него с надеждой.
Нашего героя звали Джонни [имя изменено].
Помимо найденного погона, Джонни очень любил нагрудные, в том числе наградные, знаки отца. Но к ним доступ был предельно ясно ограничен: отец строго-настрого запрещал Джонни лазить в его письменный стол, а ордена, медали и прочие интересные штуки вообще были заперты в самом нижнем ящике.
Мальчик рос, и ценность найденного погона со звёздочками росла вместе с ним. К совершеннолетию Джонни с восхищением уяснил себе таинственную и поразительную мысль о том, что менты – это бандиты, а бандиты – это и есть менты. Эти фразы часто звучали на кухне в различных вариациях и запомнились ему как непреложные, реальные истины. Отец и его сослуживцы не раз использовали их в своих разговорах. Часто можно было услышать такие реплики:
− Да срал я на этот закон! Я и есть закон! Что я в протоколе напишу, так и будет!
− Представляешь, этот придурок что-то там вякал про какие-то права! Вот урод! Я его быстро дубинкой угомонил!
− Не-е, братан! Работают пусть всякие упыри! Пускай работают и платят, суки, налоги! Вот мы с тобой − менты, и нам ничего не будет! Главное – не борзеть! Наливай!
− Какая, на хрен, тригонометрия! Какой, мля, Географический диктант! Ты чё, дебил? Тоже мне, профессор!
− Грёбаный йод! Опять завтра с бодуна ехать на эти сраные следственные мероприятия.
– Слыхал, чё президент сказал?! Власть должна быть сильной!
– АУЕ!
– Урурý!
− За Путина!
Воспитание Джонни получил соответствующее. Его мать была тихой, незаметной женщиной.
Милиция была переименована в полицию. По этому поводу был устроен грандиозный праздник, в котором Джонни принимал активное участие: лихое грубоватое веселье отца и его друзей в тот день завораживало юношу до трепета. Уверенность, с которой отец смотрел в завтрашний день, ещё больше утверждала в Джонни намерение стать таким же.
В школе Джонни был твёрдым троечником и с презрением относился к отличникам. Зачем быть отличником, если тебе гарантированы ментовские погоны? В том, что такая гарантия есть, Джонни не сомневался: во-первых, поможет отец, а во-вторых, Джонни взрослел и видел, что новый культ личности уже народился и что страна уверенно превращается в полицейское государство – и это не могло не радовать, так как сулило ему большие перспективы.
Обучение в полицейском училище окончательно укрепило в Джонни веру в себя и в свои возможности. К концу учёбы надо было определиться и выбрать сферу деятельности: торговля наркотиками или оружием, продажа прав и свобод, крышевание бизнеса, рэкет, вымогательство или т.п. Джонни выбрал уголовный розыск и поступил стажером в Следственный Комитет, под крыло к отцу, и здесь открыл для себя простые, но эффективные методы работы с обвиняемыми и подозреваемыми.
Найденный в детстве погон превратился для Джонни в фетиш, и ему это нравилось. Он стал носить его пришитым изнутри к правой штанине. В каком именно месте, я вам не скажу, потому что не знаю.
043. Трудоустройство
Когда досуг принудителен, разве можно пусть даже намёком осуждать хотя совершенно пустой, но труд!
Ф.Поол, С.Корнблат, «Гладиаторы по закону»
Проводив Сергея Сергеевича, сдав выпускные экзамены в училище и закончив очередную жалобу на приговор, весной 2014 г. я оказался не у дел. Чтение художественной литературы и занятия английским с соседом я в счёт не беру, так как первое – это само собой, а второе – это не для меня, а для Виктора Александровича. Мне абсолютно нечем было заняться, и я стал стучаться во все двери. Прежде всего, написал заявление в училище на следующий учебный год, на специальность «Электромонтёр по ремонту и обслуживанию электрооборудования». Потόм стал наводить справки по трудоустройству в колонии и выяснил, что можно пойти работать в столовую – мыть посуду, чистить картошку, расставлять на столы баки с едой, потόм их убирать, протирать столы, нарезать хлеб на пайки и т.п. Работа очень нудная и неинтересная, на полный рабочий день. Деньги платят только завхозу столовой и, может быть, нескольким поварам. Остальные работают бесплатно − либо в надежде на поощрение со стороны Администрации колонии, либо исходя из каких-то своих интересов: например, чтобы быть ближе к еде,− такая трудовая деятельность не фиксируется в личном деле.