Какие всё-таки у нас дочки! Я смотрел на них и понимал, что они не будут такими, как он. Не знаю, почему, но я это видел. Они немного посидели со взрослыми и быстро убежали. А я ему что-то пытался про воспитание… Эх, да было бы кому… А на прощание я дочек обнял и поцеловал. Когда я коснулся руки Машеньки, я думал, сейчас взорвётся и мозг, и душа и весь мир! И Василиса… в прежней жизни ее не было, совсем. Но я прижал её к себе и услышал, как бьётся сердечко. Родное-родное. Частичка меня. И тебя.
Знаешь, за что бы я отдал все на свете самые интересные фильмы и вообще всё, что в кино, по телевизору и в игровой приставке? За то, чтобы хотя бы десятую часто этого времени, на развлекуху потраченного, просто гулять в парке. Семьёй. Аня, дочки – они ведь всегда были так близко, а мы с тобой были от них слишком далеко. Мыслями и душой мы слишком часто были не с ними.
Больше я к ним не ездил. Хотя, завтра меня отвезут посмотреть на них из машины. Я попросился в последний раз их увидать.
И вот ещё. Знаешь, какая мысль была первая, когда я понял, что меня «разбудили» через десять лет? Как на этом срубить бабла и как бы тот прежний Коля мне конкуренцию не составил. Не знаю, когда и с какой мыслью «проснулся» ты. А знаешь, что бы первое я спросил сейчас? Живы ли мама и папа.
Я был на их могиле. Они вместе. Если бы «проснуться» на полгода раньше, я бы успел застать маму и с ней поговорить… И ещё раз услышать её, услышать, что она скажет. Хотя, нет, слова-то помню. Только вот смысл приходит лишь сейчас.
Чувствуешь, как изъясняться стал? Скажи, не как раньше! Это польза литературы. Хочется поставить смайлик, но культура не позволяет)))
И ещё одна моя надежда – это ты. Проживи так, чтобы у нас с тобой были потомки, и чтобы они тобой гордились. И чтобы мы гордились ими.
Когда уже обратно в клинику возвращался, песня по радио была. «Ромео и Джульетта» Галанина. Послушай… Может, поймёшь что… Меня зацепило. А может быть, ещё успеешь их застать.
Удачи!
Коля»
И ещё в конверт была вложена фотография. Семья.
Он плакал. Лежал и плакал. В подушку, в рукав, уткнувшись в стену. Пытался вспомнить лица, прикосновения, запахи, жесты, слова. Самые-самые мелкие детали. Вспоминалось легко, потому что было совсем недавно. И накатывала новая волна, и он опять плакал. Беззвучно, лишь непроизвольно дёргая плечами.
Уже когда солнце начало клониться к горизонту, в комнату вошёл профессор. Без стука, только скрипнула половица. Вошёл, снял очки и серьёзно посмотрел на Колю.
– Прочитал? Переживи сегодняшний день, Коля. У тебя новая жизнь. И ещё один шанс прожить её достойно.
– Спасибо… тебе… сказать?.. – сквозь всхлипывания в три приёма сумел проговорить Коля. – Вершитель судеб хренов!
– За шанс? Это уж тебе решать. До завтра.
И вышел.
И Колю мысли совсем унесли, и время остановилось, и дальше всё было как в забытьи…
… как на дне рождения у Андрюхи познакомились с Анькой, как с родителями ходил в цирк и обляпался мороженым, как в сервисе чуть машина с подъёмника не грохнулась, как Машку на шее катал, а она его описала, как зимой в школе железный забор лизнул, как папа ушёл из дома, а потом вернулся, как Машка, визжа, на санках каталась с горки, как умерла бабушка, как в садик пришёл с новой машинкой, как родители «отмазывали» от армии, а он понтовался, мол, пойду послужу, как на первой работе спёр коробку шурупов, а его поймали, как первый раз курил за школой и закашлялся, как неумело объяснялся Аньке в любви и как, если приходил не поздно, кричал с порога: «Эй, ребёнок, а ну марш отца встречать!», и как приходил поздно, и как непростительно часто это делал, и как папа отходил его ремнём за разбитую дверцу серванта, и мамины пироги, и папин шашлык, который сам так и не научился готовить…
… и он, опять переживая уже оставшуюся позади жизнь до мельчайших, почти забытых деталей, изо всех сил цеплялся за прошлое.
Очнулся он, когда на улице уже было темно. Стояла глубокая ночь. Небо было ясным, мерцали звёзды. Скрипнула уже почти родная половица, дверь открылась, и в проёме возник знакомый силуэт. Уже привычный взмах каре… Привычный и такой… долгожданный? В руках у Милены было что-то массивное, но Коля не разглядел, что именно. И как будто чашки позвякивали.
– Уже, конечно, за полночь немного, – почти шёпотом проговорила девушка, – но я подумала… Может, согласишься чаю со мной попить? Мы тут с Фёдором Пекиновичем плюшек тебе напекли. Быстренько как смогли… Хотя, на ночь вредно, конечно… Можно войти?
Коля сел на кровати и опять заплакал. Но сейчас плакать было легко.
* * *
Пафосные рестораны Иннокентий Аристархович не любил. Был когда-то давно в жизни период, когда появились первые настоящие деньги, которые открыли жизнь с неизвестной доселе и даже где-то неожиданно приятной стороны. Но интерес к роскошному антуражу так и не появился. Нет, вкусно поесть профессор был отнюдь не дурак, но по возможности старался столоваться тем, что готовили его повара, коих было три – дома в Москве, на даче в Истре и в НИИ.
А уж как место для деловой беседы рестораны он вовсе не рассматривал, если только не был вынужден. Но и в родной, а впоследствии собственный, НИИ он абы кого приглашать не любил, предпочитая выбираться для встреч в офисы собеседников.
Со временем, когда необходимость в офисах постепенно стала сходить к нынешнему небольшому уровню, и офисов как таковых становилось всё меньше, а ресторанов всё больше, последние заполнили нишу, предлагая клиентам бизнес-помещения. Появились разнообразные «переговорные» практически на любой кошелёк, и в конкурентной борьбе победили те, что предоставляли не только столы и стулья в четырёх стенах, но и какой-нибудь перекус или ещё что-нибудь дополнительное. Появились «тематические» места для делового общения: курительные, бильярдные, или, например, совмещённые с бассейнами. Однако особой репутацией пользовались и самую высокую цену выставляли те, которые гарантировали от прослушивания.
Впрочем, был один ресторанчик, который Иннокентий Аристархович любил. «Леся». Он принадлежал украинской семье, столиков там насчитывалось пять, и кухня была домашняя, из настоящей печи. Но об этом мало кто знал.
Виталий Вениаминович Пожарский и Марат Генрихович Гутман, крупные российские бизнесмены, о маленьком пристрастии нобелевского лауреата не ведали, а вот о его лёгкой антипатии к роскошным ресторанам им было известно вполне, поэтому они предложили встретиться в «Сити-Клубе» – хорошем месте для деловых встреч в «Москва-Сити». Непонятно почему Иннокентий Аристархович любил этот островок архитектуры вековой давности, и с причудами старика приходилось считаться.
С обоими предпринимателями профессор был знаком, встречались на мероприятиях, но близко не сошлись.
Встретились в пять пополудни. Комната для деловых бесед была одной из лучших в «Сити» – на высоком этаже, с видом на реку, на Дом Правительства и парк на противоположном берегу.
Немного поговорили о неважном, но к делу перешли быстро, как только подали чай.
Пожарский, статный мужчина с окладистой бородой, в простом костюме без галстука, уверенно, несуетливо взял в руки чашку с блюдцем, немного отпил и важно кивнул, одобрив тонкий вкус. Затем изрёк:
– Очень высоко мой отдел перспективных проектов оценил ваши последние работы по ментальному управлению. Изрядно были впечатлены, – у Пожарского был глубокий проникновенный баритон, и говорил он степенно, придавая каждому слову особый вес.
Иннокентий Аристархович склонил голову, обозначая благодарность за высокую оценку и её приятие, весело сверкнул стёклами очков, но ничего не сказал, продолжил слушать.
– Вот мы и подумали… Вы же нас, предпринимателей знаете, – Пожарский сделал ещё глоток и лукаво улыбнулся сквозь бороду. – Мы ж из всего пытаемся выгоду извлечь. Уж не обессудьте…
Профессор откинулся в кресле с чашкой чая и продолжил внимательно, лишь с чуть заметной иронией, смотреть на собеседника.
– Ну так мы подумали, может, посодействовать могли бы исследованиям вашим?
«Надо было сказать – мож, пособить чем? – Иннокентий Аристархович чуть было не рассмеялся. – Работать и работать ещё над имиджем!»
– Как именно посодействовать? – профессор постарался изобразить искреннее непонимание.
Хотя мысли о содержании предстоящего разговора вполне имелись. Скорее всего, предложат финансирование промышленной разработки с тем, чтобы впоследствии разделить доход от производства. Более половины своего состояния Иннокентий Аристархович сделал таковым или схожим образом, а потому разговор вызывал у него интерес. Не будоражил, как много ранее в подобных случаях, нынче он был обыденным, рутинным, но если есть возможность, так отчего ж отказываться?
– Мы предлагаем вам, – отчеканил Гутман, который до сего момента так и не притронулся к чаю, – финансирование промышленных разработок. В частности, нас интересуют системы ментального управления вычислительными системами.
Гутман был совсем другого склада, чем Пожарский. Невысокий, грузный, коротко стриженый, с носом картошкой и оттопыренными ушами. Говорил спокойно, по делу, чётко формулируя мысли и правильно подбирая слова.
– Ну-у… – протянул Иннокентий Аристархович, – вряд ли мы с вами здесь техническую революцию устроим. Вас ведь, думаю, интересует предприятие, которое изрядный доход принесёт, необычайный. А управление вычислительными системами с помощью мыслеобразов – оно уж вовсю повсеместно используется.
Гутман быстро зыркнул на Пожарского, а тот вдруг рассмеялся, как-то надрывисто.
– Ох, лукавите, Иннокентий Аристархович, – проговорил он сквозь смех, – аль скромничаете!
Иннокентий Аристархович улыбнулся, но не ответил, лишь пожал плечами и перевёл взгляд на Гутмана, который, наконец, сделал глоток чаю, быстрый, нервический, но тоже расплылся в улыбке.
«Вот ведь ведут себя как клоуны, – подумал профессор. – Меж тем, сами-то отнюдь не шуты, огромные деньги заработали, пусть даже оба при изрядных стартовых капиталах, унаследованных от не менее предприимчивых отцов и, бери шире, дедов и прадедов. А эксцентричность нынче-то в моде, и, коль есть возможность, что ж и не покуражиться? Вполне объяснимо и извинительно. Да и повеселее так-то будет».
– Очень надеемся на откровенный разговор, господин профессор, – снова вступил Гутман. – Давайте сделаем так: мы вам выскажем наши соображения, а вы подумаете? – И, не уловив какого-либо возражения, а наблюдая лишь интерес собеседника, продолжил: – Системы ментального управления вычислительными системами, о которых вы упомянули, в практике предполагают также некоторые физические действия. Например, подтверждение операции, совершённой мыслеобразами, с помощью меню символов или технического средства. Самый простой пример: если в отеле вы устанавливаете будильник, то время пробуждения и тип будильника вы вводите мыслеобразами, но для подтверждения вам всё же придётся сделать жест рукой. Для более сложных систем потребуется подтверждение через личное меню символов. Мы же говорим о таких системах, когда все эти действия можно будет выполнять лишь мыслью. Подчёркиваю – лишь мыслью и ограничиваясь, когда ментальная команда будет достаточна для выполнения операции. Как нам всем известно, единственным ограничением для отказа от дополнительных действий является то, что называют «случайной мыслью». Мы осмелились предположить, что вы близки к преодолению этой проблемы.
– Да-с… – Иннокентий Аристархович задумчиво посмотрел вдаль, на парк за рекой. – Впору вам вашим перспективным отделам названия сменить… «Промышленный шпионаж» – дефиниция, конечно, в лингвистическом смысле изрядно устаревшая, однако ж, полагаю, вполне уместная.
Гутман нервно дёрнул уголками губ, а Пожарский довольно улыбнулся. Даже как-то само-довольно. Но не заспорили. И то хорошо, не юлят.
– Вам известно о нынешней стадии исследований? – произнёс Иннокентий Аристархович с вежливой улыбкой.
Собеседники поняли эту улыбку правильно – профессора осведомлённость предпринимателей о его разработках, пусть даже к тому времени и не опубликованных, не удивила, да и не расстроила ничуть.
– Известно, – ответил Пожарский с лёгким поклоном.
«Да чёрта тебе лысого известно! – весело подумал профессор и почему-то вспомнил о Коле. – Было б известно, не финансирование бы разработок предлагал, а лицензию просил. Вызнали-то вызнали, да поди ж не всё».
– Так мы тут покумекали, – продолжил предприниматель, – да и набросали идейки-то наши. Вот, – он протянул профессору лист уже забытого ныне «флекса»: устройства, заменившего в начале двадцатых планшеты, а вскоре и обычную бумагу.
«Что ж не на бумаге-то? Как во времена, к коим архаический имидж отсылает?» – иронически подумал профессор и вздохнул.
– Так, Иннокентий Аристархович, взгляните на досуге. Может, и пробудится интерес-то…
Иннокентий Аристархович согласился взглянуть вскорости. На том и порешили.
* * *
На Истринскую дачу Иннокентий Аристархович и Ли Сы вернулись заполночь. После встречи с предпринимателями профессор отправился в НИИ, где коротко поделился содержанием беседы со своим управляющим, Григорием Никитичем Потёмкиным, а затем вместе с учёными углубился в результаты исследований дня минувшего и думы на день грядущий. «Ой, а оно заразно», – весело отметил он, поймав себя на велеречивых «думах».
Спальня хозяина дачи располагалась на третьем этаже, прямо над комнатой, выделенной Коле. Спальня была небольшой, однако современные технические достижения и высокий вкус хозяина позволили сделать её обстановку не только уютной, но и далеко не спартанской. К спальне примыкал изящный балкон с видом на реку, точно над верандой Колиной комнаты.
Сон у Иннокентия Аристарховича, несмотря на возраст, был вполне себе здоровый, а временами даже чересчур. Но, опять же несмотря на возраст, профессор себе спуску не давал и, если не было извинительных обстоятельств, строго следовал режиму. Поэтому он привычно проснулся в шесть тридцать утра от позвякивания чашки с чаем, доставленной ему в комнату. Иннокентий Аристархович медленно разлепил веки, поморгал, привыкая к свету. Вдохнул аромат свежезаваренного чая и улыбнулся наступившему дню. Он сел на кровати, сунул ноги в тапки, потянулся… Было совсем тихо, тоже как обычно по утрам. Однако с улицы, с реки, через открытую дверь балкона доносились какие-то странные всплески. Профессор надел один из своих любимых шёлковых халатов (сегодня он выбрал голубой с ярко-жёлтым солнцем во всю спину и с лучами, сходившимися на груди), взял блюдце с чашкой и вышел на балкон.
Одна из лодочек лихорадочно металась посреди реки. Коля отчаянно лупил вёслами по воде, вздымая столбы брызг, а Пётр Робертович, ожесточённо жестикулируя, видимо, пытался объяснить Коле, как грести правильно. Оба были в тренировочных брюках, босиком и голые по пояс, их майки и спортивные туфли валялись, небрежно раскиданные на берегу.
Пётр Робертович… Петька Шереметьев… Позывной «Бриз»… Обрывки радиообмена… «Тяж на девять часов!»… «Ладья – Бризу! Уходи, прикрою!»… «Три беспилотника на восемь, расходятся»… «Два трёхсотых, один двухсотый, гражданские в порядке!»… «Крок – Бризу. Академик еле ноги переставляет. Хоть на себе тащи. Может, закопаем его здесь до весны, пока снег не сойдёт? А в апреле вернёмся, выведем?»… Оглушительный взрыв, а за мгновение до него – падение лицом в снег и навалившийся сверху человек в чёрном «Ратнике»…