– Я думаю, – сказал Цезарь Руфрию, сжигая письмо, – что мы сплутуем. Давай соберем все пустые бочки и отплывем вместе с ними из Александрии на запад. В открытую, не таясь. Как знать, вдруг Ганимед подумает, что его трюк с соленой водой сработал и что Цезарь покидает город со всеми своими людьми, бездумно бросив кавалерию на произвол судьбы.
Поначалу именно так Ганимед и подумал, но тут его конный дозор наткнулся на группу римских легионеров, праздно болтавшихся по берегу. Эти римляне оказались совсем неплохими парнями, хотя и простодушными. Они сообщили людям Ганимеда, что Цезарь никуда не уплыл, а просто берет воду из родника. Александрийские всадники поскакали галопом к своим, бросив пленников, которые возвратились к Цезарю.
– Но мы им не сказали, – заверил Руфрия младший центурион, – что наши корабли встретятся там с подоспевшими на помощь судами. Они ничего не знают о них.
– Ага! – крикнул Цезарь, выслушав Руфрия. – Наш друг-кастрат теперь непременно выведет свой флот из гавани Евноста, надеясь подстеречь тридцать пять наших транспортов-водовозов. Подсадные римские утки против александрийских ибисов, а? Где Эвфранор?
Если бы день не клонился к закату, война в Александрии могла бы на том и закончиться. Сорок квинквирем и квадрирем Ганимеда выскочили из гавани Евноста, когда вдали показались римские транспорты, идущие против ветра, – не слишком трудная задача для гребцов на пустых кораблях. Как только александрийцы приготовились к смертоносной атаке, транспорты расступились, давая дорогу десяти родосским и десяти понтийским военным судам, за которыми следовали два десятка бывших торговых, но переоборудованных в боевые посудин. Два с половиной часа светлого времени – маловато для морского сражения, но Ганимед понес серьезный урон. Одна его квадрирема с моряками была взята в плен, одна затонула, еще две, основательно поврежденные, потеряли свои экипажи. Военные корабли Цезаря не пострадали.
На рассвете следующего дня в Большую гавань вошли транспорты с войском и провиантом. Теперь к силам Цезаря в Александрии добавились еще пять тысяч солдат-ветеранов и тысяча нестроевых солдат и военный флот под командованием Эвфранора. А также много хорошей еды. Легионеры обрадовались. Они успели возненавидеть александрийскую пищу! Особенно масло, выжатое из семян кунжута и тыквы.
– Теперь, – объявил Цезарь, – я займу остров Фарос.
Сделать это было довольно легко. Ганимед не горел желанием терять своих опытных людей. Он отступил. Жители острова оказали серьезное сопротивление римлянам, но безрезультатно.
А Ганимед спустил на воду все имевшиеся у него корабли. Победа на море вдруг стала казаться ему залогом победы на суше. Потин ежедневно присылал вести из дворца, думая, что снабжает информацией Ахиллу. Ни Цезарь, ни тем более Ганимед не удосужились сообщить ему, что Ахилла мертв. Ганимед понимал, что, если Потин узнает, кто командует войском, поток сведений может иссякнуть.
В начале декабря Ганимед потерял своего информатора во дворце.
– Дело становится слишком серьезным, чтобы долее терпеть рядом шпиона, – сказал Цезарь Клеопатре. – Потин должен умереть. Ты не против?
Она удивилась.
– Нисколько.
– Хорошо. Я подумал, что надо спросить у тебя. В конце концов, он твой главный дворцовый управляющий. Вдруг евнухи сейчас в дефиците?
– У меня масса евнухов, я назначу Аполлодора.
Время их совместного пребывания ограничивалось часом здесь, часом там. Цезарь никогда не спал во дворце и не обедал. Вся его энергия посвящалась войне, затягивавшейся из-за нехватки войск.
Она пока не сказала ему о ребенке. Зачем? Время для этого наступит, когда он будет не так занят. Она хотела, чтобы он обрадовался, а не рассердился.
– Позволь мне решить проблему с Потином, – сказала она.
– Если только ты не станешь его пытать. Это должна быть быстрая, чистая смерть.
Лицо ее помрачнело.
– Он заслуживает другого, – проворчала она.
– Возможно. Но пока здесь командую я, он получит удар ножом под ребра с левой стороны. Я мог бы выпороть его и обезглавить, но у меня нет на это времени.
Итак, Потин умер от удара ножом под ребра с левой стороны, как было приказано. Но кое-что Клеопатра утаила от Цезаря. А именно то, что показала Потину нож за два дня до того, как он был пущен в дело. И Потин в течение этих двух дней лил слезы, умоляя сохранить ему жизнь.
Морское сражение состоялось в декабре. Цезарь поставил свои корабли двумя колоннами за отмелями у выхода из гавани Евноста, оставив центр открытым. Справа десять родосских кораблей, слева – десять понтийских, между ними пространство в две тысячи футов для маневра. Двадцать бывших транспортов встали на значительном удалении. План принадлежал Цезарю, за его исполнение отвечал Эвфранор. Все было тщательно продумано еще до того, как первая галера снялась с якоря. Каждое из резервных судов знало точно, какой корабль в линии оно должно заменить; все легаты и трибуны знали свои обязанности; каждая центурия легионеров знала, каким корвусом она воспользуется для абордажа вражеского судна, а сам Цезарь посетил каждый корабль, чтобы подбодрить людей и вкратце рассказать, какого результата он ждет. Большой опыт показал ему, что тренированные и опытные рядовые солдаты могут взять ситуацию в свои руки и превратить поражение в победу, если их посвятить во все подробности плана, поэтому он всегда информировал своих солдат.
Корвус – абордажный деревянный мостик с железным крюком на дальнем конце. Это римское изобретение появилось еще во времена войн против Карфагена – державы, не знавшей себе равных на море. Новое приспособление словно бы превратило морские сражения в сухопутные, а на суше не было равных римлянам. Как только мостик перекидывался с палубы на палубу, крюк вцеплялся в борт вражеского корабля, давая возможность римлянам перейти на другой корабль.
Ганимед выстроил двадцать два своих корабля цепочкой, преграждавшей вход в гавань. За ними стояли еще двадцать два корабля. Позади этой второй линии расположились многочисленные беспалубные суденышки и биремы. Они не должны были принимать участие в сражении. Их обязанностью было метать во врага зажигательные снаряды.
Сложность операции заключалась в мелях и рифах: какая сторона выступит первая, та и рискует быть отрезанной и нарваться на скалы. Пока Ганимед медлил в нерешительности, Эвфранор бесстрашно провел свои суда в проход и обошел препятствия. Его передние корабли были немедленно окружены, но родосцы оказались блестящими моряками. Как ни лавировал, как ни маневрировал Ганимед, его неуклюжим галерам не удалось ни потопить, ни взять на абордаж, ни хотя бы вывести из строя ни одной атакующей единицы. Когда к родосцам присоединились понтийцы, Ганимеду настал конец. Его пришедший в беспорядок флот теперь целиком зависел от милости Цезаря. А Цезарь в сражениях пощады не знал.
К тому времени как наступившая темнота положила конец боевым действиям, римляне захватили бирему и квинквирему со всеми моряками и гребцами, потопили три квинквиремы и серьезно повредили десяток других александрийских кораблей, которые еле-еле убрались в Кибот, оставив Цезарю всю гавань Евноста. А римляне не потеряли ни одного корабля.
Зато у противника оставались часть Гептастадия и бухта Кибот, сильно укрепленные и с большим гарнизоном. Да, Фарос римляне взяли, но ближе к Киботу ситуация становилась иной. Серьезным препятствием для Цезаря была узость Гептастадия, на котором могли поместиться не больше двенадцати сотен человек, а такого количества явно недоставало, чтобы сломить оборону александрийцев.
Как и всегда, когда наступал тяжелый момент, Цезарь со щитом и мечом поднялся на крепостной вал, чтобы подбодрить своих людей. Его алый палудамент был далеко виден. Однако страшный шум, поднявшийся в задних рядах, создал у солдат впечатление, что их окружили. Они стали отступать, оставив Цезаря в трудном положении. Его собственная лодка была на воде, прямо под ним. Он прыгнул в нее и направил вдоль дамбы, крича, что александрийцев в тылу нет – наступайте, ребята! Но все больше и больше солдат спрыгивали с дамбы на корабль, рискуя опрокинуть его. Внезапно решив, что сегодня Кибот не захватить, Цезарь прыгнул из лодки в воду, зажав между зубами свой алый плащ командующего, который служил всем ориентиром, пока он плыл. И все последовали за ним – к спасению.
В итоге Ганимеду удалось удержать Кибот и материковый конец Гептастадия. Цезарь же контролировал теперь остальную часть дамбы, остров Фарос, всю Большую гавань и гавань Евноста. Без Кибота, к сожалению.
Война опять перешла на сушу. Ганимед, казалось, сделал вывод, что город уже разрушен Цезарем, почему бы не последовать его примеру. И александрийцы начали разбирать второй ряд домов по другую сторону ничейной полосы, позади особняков на западной стороне Царской улицы, используя камни, чтобы возвести сорокафутовую стену с плоским верхом для размещения на ней крупной артиллерии. Потом они целый день и ночь обстреливали Царскую улицу, правда без особого успеха: роскошные особняки, превращенные Цезарем в своеобразные бастионы, устояли. Галльская кладка murus gallicus (чередование слоев камня и длинных деревянных бревен) придала этим сооружениям чрезвычайную прочность. Камень обеспечивал жесткость конструкции, а дерево не давало пробить в ней бреши. Эти дома были отличным укрытием для солдат Цезаря.
Поскольку бомбардировка не увенчалась успехом, александрийцы стали катать взад-вперед по Канопской улице деревянную осадную башню в десять этажей высотой, осыпая врага градом булыжников и тучами копий. Цезарь с вершины Панейона начал контробстрел. Башня была буквально завалена связками горящей соломы и подожжена горящими стрелами. Ревущий ад, орды кричащих людей, прыгающих вниз… Башню укатили в недра Ракотиса, и больше ее не видели.
Война зашла в тупик.
Через три месяца постоянных сражений, в которых ни одна сторона не могла ни сдаться, ни запросить перемирия, Цезарь вернулся во дворец, передав ведение осады опытному Публию Руфрию.
– Ненавижу сражаться в городах! – в ярости сказал он Клеопатре, раздетый до алой туники на подкладке, которую он носил под кирасой. – Это вроде Массилии, только там я поручил все легатам, а сам отправился громить Афрания и Петрея в Ближней Испании. А здесь я застрял, и каждый день этой задержки дает фору так называемым республиканцам, засевшим в провинции Африка.
– Туда ты и направлялся? – спросила Клеопатра.
– Да. Я надеялся найти там Помпея Магна и поговорить с ним о мире, который мог бы спасти драгоценные жизни множества римлян. Но из-за вашей отвратительной продажной системы евнухов и педерастов, отвечающих за детей и за город – не говоря уже о казне! – Магн мертв, а я торчу здесь!
– Прими ванну, – предложила она. – Ты сразу почувствуешь себя лучше.
– В Риме говорят, что царицы из Птолемеев купаются в ослином молоке. Откуда пошел этот миф? – спросил Цезарь, погружаясь в воду.
– Понятия не имею, – сказала она, стоя у него за спиной и разминая удивительно сильными пальцами его плечи. – Может быть, это придумал Лукулл. Он был здесь недолго, а потом уехал в Киренаику. Птолемей Латир подарил ему изумрудный монокль. Нет, не монокль. Большой изумруд с чьим-то профилем. То ли Лукулла, то ли своим, я не помню.
– Мне это безразлично. Лукулл по натуре был вздорным. Я презирал его, – пробурчал Цезарь.
Он обернулся, сгреб ее в охапку и поставил перед собой.
Почему-то в воде она не выглядела худосочной. Ее маленькие коричневые грудки словно бы пополнели, а соски стали крупными и очень темными, с отчетливым ореолом вокруг них.
– Ты беременна, – вдруг сказал Цезарь.
– Да, уже три месяца. Я понесла в первую же ночь.
Взгляд скользил по ее зарумянившемуся лицу, а ум лихорадочно работал, пытаясь найти место в его планах для этой удивительной новости. Ребенок! У него не было детей, и он уже не надеялся иметь их. Поразительно. Отпрыск Цезаря будет сидеть на египетском троне. Может быть, станет фараоном. Цезарь зачал царя или царицу. Ему было совершенно все равно, какого пола будет ребенок. Для римлянина дочери так же важны, как и сыновья, с их помощью можно заключить политический союз огромной важности.
– Ты доволен? – заволновалась она.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – вместо ответа спросил он, гладя ее по щеке мокрой рукой.
Оказывается, в этих красивых львиных глазах легко утонуть.
– Я чувствую себя замечательно.
Клеопатра повернула голову, чтобы поцеловать его руку.
– Тогда я доволен.
Он привлек ее к себе.
– Птах сказал, что у нас будет сын.
– Почему Птах? Разве не Аммон ваш верховный бог?
– Амон-Ра, – поправила она. – Аммон у греков.
– Что мне нравится в тебе, – вдруг сказал он, – это то, что ты не прочь поговорить даже во время интимной игры. Не стонешь, не пытаешься изображать страсть, как профессиональная шлюха.
– Ты хочешь сказать, что я – любительница? – спросила она, целуя его лицо.
– Не говори ерунды. – Он улыбнулся, получая удовольствие от ее поцелуев. – Беременность тебе к лицу, теперь ты больше походишь на женщину, чем на девочку.
Прошел январь. Александрийцы послали к Цезарю делегацию. Ганимеда среди прибывших не было. Делегацию возглавлял главный александрийский судья, человек, от которого Ганимед посчитал возможным избавиться, если Цезарю захочется взять пленников. Никто из них не знал, что Цезарь хворал: у него болел желудок, и болезнь с каждым днем обострялась.
Аудиенция проводилась в большом тронном зале, где Цезарь ранее не бывал. Роскошь невероятная, непостижимая. Вокруг бесценная мебель в египетском стиле. Стены покрыты золотом, инкрустированным самоцветами. Пол выстелен золотыми плитками. Так же отделаны потолочные балки, правда сам потолок очень прост, без сложных карнизов, без кессонов (видимо, среди местных строителей не было хороших штукатуров). Но кто в таком блеске заметит подобную мелочь? В глаза первым делом бросались невероятные статуи из золота, водруженные на постаменты. Пантеон египетских богов. Очень странные существа. У большинства человеческие тела, но головы принадлежат различным животным, среди них крокодил, шакал, львица, кошка, гиппопотам, сокол, ибис, бабуин с собачьей мордой.
Цезарь отметил, что новый евнух царицы, Аполлодор, одет как египтянин. Длинное плиссированное платье из полосатого красно-желтого льна, золотое ожерелье с изображением ястреба и головной убор немес – сделанный из золотой ткани платок, плотно прилегающий ко лбу и завязанный на затылке в узел, с двумя фалдами по бокам, спускающимися на плечи. Двор явно переставал быть македонским.
Беседу повел не Цезарь. Ее повела Клеопатра, одетая как фараон, – большое оскорбление для главного судьи и для его приспешников.
– Мы пришли договариваться не с Египтом, а с Цезарем! – резко сказал он, глядя на Цезаря, который сидел с посеревшим от недомогания лицом.
– Я правлю здесь, а не Цезарь, и Александрия – часть Египта! – громко, жестко и немелодично отрезала Клеопатра. – Главный управляющий, напомни невеже, кто я и кто он!
– Ты отреклась от своих македонских предков! – крикнул главный судья, когда Аполлодор заставил его преклонить колени перед царицей. – Где Серапис в этом зверинце? Ты не царица Александрии, ты – царица зверей!