Этот выпад позабавил Цезаря. Его курульное кресло стояло на месте трона маленького царя. Очередное потрясение для заносчивого македонца! Фараон вместо царицы и римлянин там, где должен быть царь.
– Доложи мне, зачем ты пришел, Гермократ, а потом можешь покинуть этот зверинец.
– Я пришел с просьбой. – Гермократ встал с колен. – Отдай нам царя.
– Зачем?
– Ясно, что здесь он лишний! – ядовито сказал Гермократ. – Мы устали от Арсинои и Ганимеда, – добавил он, явно не понимая, что дает Цезарю ценную информацию о настроениях среди высшего командования противника. – Этой войне нет конца. – В голосе главного судьи звучала неподдельная усталость. – Если царь будет с нами, мы сможем через него вести переговоры о мире, прежде чем город перестанет существовать. Корабли гибнут, торговля совсем развалилась…
– Ты можешь вести переговоры со мной, Гермократ.
– Я отказываюсь вести переговоры с царицей зверей, предательницей Македонии!
– Македония, – сказала Клеопатра тоже устало, – это страна, где никто из нас не бывал на протяжении многих поколений. Пора вам перестать называть себя македонцами. Вы – египтяне.
– Нет, никогда! – сквозь зубы сказал Гермократ. – Отдай нам царя Птолемея, который чтит свою родословную.
– Аполлодор, немедленно приведи к нам царя.
Малолетний царь, одетый как македонец, в шляпе и диадеме, явно порадовал Гермократа, и он снова упал на колени, чтобы облобызать монаршую руку.
– О, твое величество, твое величество, ты нам нужен! – простонал он.
После того как шок, вызванный разлукой с Теодатом, прошел, Птолемей оказался в обществе младшего брата Филадельфа и с ним нашел выход своей молодой энергии, что понравилось ему намного больше, чем ухаживания Теодата. Смерть Помпея Великого толкнула Теодата на преждевременное совращение мальчика, которое, с одной стороны, заинтриговало его, а с другой – вызывало отвращение. Хотя Птолемей провел с Теодатом – близким другом отца – всю свою жизнь, он всегда смотрел на воспитателя как на весьма неприятного старика. Некоторые вещи, которые Теодат проделывал с ним, были приятны, но не все, и к тому же мальчику не доставлял удовольствия сам их исполнитель – с обвисшим телом, черными гнилыми зубами и противным запахом изо рта. Юный Птолемей вступил в пору полового созревания, но его воображение по-прежнему занимали не любовные похождения, а колесницы, армии и сражения, где он представлял себя командующим. Так что, когда Цезарь устранил Теодата, маленький Филадельф стал товарищем Эвергета по играм в войну. И такая жизнь была по душе им обоим. Они бегали по дворцу и вокруг него, издавая воинственные вопли, вели разговоры с легионерами, которых Цезарь расставил охранять территорию, слушали их рассказы о грандиозных сражениях в Длинноволосой Галлии. Птолемей узнал о Цезаре много такого, о чем и не подозревал. И хотя мальчик редко видел Цезаря, он восхищался этим правителем мира, наблюдая, как этот гениальный стратег выставляет дураками его александрийских подданных.
И теперь с подозрением уставился на Гермократа:
– Я вам нужен? Зачем?
– Ты наш царь. Нам нужно, чтобы ты был с нами.
– С вами? Где?
– На нашей части Александрии.
– Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец?
– Твое величество, у нас для тебя есть другой дворец. В конце концов, тут твое место занято Цезарем. Нам нужен ты, а не твоя сестра Арсиноя.
Маленький царь засмеялся:
– Ну, это меня не удивляет! Арсиноя – заносчивая сука.
– Именно, – согласился Гермократ и повернулся к Цезарю, а не к Клеопатре. – Цезарь, можно нам забрать нашего царя?
Цезарь отер пот с лица:
– Да, главный судья.
Птолемей громко заплакал:
– Нет, я не хочу уходить! Я хочу остаться с тобой, Цезарь! Пожалуйста, не отсылай меня!
– Ты – царь, Птолемей, и можешь быть полезным твоему народу. Ты должен идти с Гермократом, – слабым голосом сказал Цезарь.
– Нет-нет! Я хочу остаться с тобой!
– Аполлодор, выведи их обоих, – приказала Клеопатра, которой все это надоело.
Плачущего и протестующего царя увели.
– Что они затевают? – хмуро спросил Цезарь.
В своих новых апартаментах в нетронутом войной красивом доме на территории Серапейона Птолемей продолжал безутешно рыдать. Горе его еще больше усилилось, когда появился Теодат, которого Клеопатра снова прислала к мальчику. К разочарованию воспитателя, его ухаживания были энергично и со злостью отвергнуты. Но не только против Теодата восстал Птолемей. Он жаждал отомстить Цезарю за его предательство.
Выплакавшись и уснув, он проснулся утром с ожесточившимся сердцем.
– Пришли ко мне Арсиною и Ганимеда! – крикнул он толкователю повелений фараона.
Арсиноя, увидев его, радостно завизжала:
– О, Птолемей, ты пришел, чтобы жениться на мне?
– Отошли эту лживую суку к Цезарю и моей сестре, – резко приказал он, потом уставился на усталого и изможденного Ганимеда. – А этого немедленно убей! Я сам буду командовать армией.
– И никаких разговоров о мире? – спросил толкователь.
В животе у него что-то словно бы оборвалось.
– Никаких разговоров о мире. Я хочу получить голову Цезаря на золотом блюде.
Итак, война сделалась еще более ожесточенной. Тяжелое бремя для Цезаря, которого мучили тошнота и озноб. Приступы боли усилились, и он уже не мог лично командовать войсками.
В начале февраля к нему прибыл еще один боевой флот, а с ним провиант и тридцать седьмой легион, состоящий из демобилизованных в Греции бывших республиканских солдат, которым надоела гражданская жизнь.
– Выведите в море все корабли, – сказал Цезарь Руфрию и Тиберию Клавдию Нерону. Он был завернут в одеяла, его била дрожь. – Нерон, ты, как старший римлянин, назначаешься командиром, однако лишь номинально. Я хочу, чтобы ты понял, что командовать флотом будет наш родосский друг Эвфранор. И ты исполнишь любой его приказ.
– Не подобает иноземцу принимать за римлян решения, – холодно сказал Нерон, выпячивая подбородок.
– Мне наплевать, что подобает, а что нет! – с усилием проговорил Цезарь, стуча зубами. Лицо у него было белое, исхудавшее. – Мне важен лишь результат, а ты, Нерон, даже голову Октябрьского коня упустил, не сумев правильно расставить команду! Так что внимательно слушай и запоминай. Пусть Эвфранор делает что хочет, а ты станешь ему помогать абсолютно во всем. Иначе будешь изгнан, причем с позором.
– Позволь и мне отправиться с кораблями, – попросил, чуя недоброе, Руфрий.
– Не могу. Ты должен остаться на Царской улице. Эвфранор нас не подведет.
И Эвфранор действительно не подвел, но очень дорого заплатил за победу. Дороже, чем рассчитывал Цезарь. Поначалу все шло хорошо. Напористый родосский флотоводец уже уничтожил один александрийский корабль и нацелился на второй. Но тут неприятельские суда окружили его. Он флажками дал знать Нерону, что ему нужна помощь. Нерон проигнорировал этот сигнал. И боевой, хорошо оснащенный корабль был потоплен вместе со всем экипажем и Эвфранором. В остальном оба римских флота не пострадали и благополучно вернулись в Большую гавань. Нерон был уверен, что Цезарь никогда не узнает о его предательстве. Но одна маленькая птичка с корабля Нерона прощебетала в ухо Цезарю.
– Собери свои вещи и убирайся! – прорычал Цезарь. – Я больше не хочу тебя видеть, ты, самовлюбленный, лживый, безответственный идиот!
Нерон стоял пораженный.
– Но я победил! – крикнул он.
– Ты проиграл. Это Эвфранор победил. А теперь прочь с моих глаз.
В конце ноября Цезарь написал Ватии Исаврийскому в Рим, что задержится в Александрии. Планы же на предстоящий год таковы. Он остается диктатором, а курульные выборы должны быть отложены до его возвращения, как бы долго этого ни пришлось дожидаться. Тем временем пусть его по-прежнему замещает Марк Антоний. Риму же придется как-нибудь прожить без старших магистратов, довольствуясь лишь плебейскими трибунами.
После этого он больше в Рим не писал, считая, что его вошедшая в поговорку удача оградит город от неприятностей, пока он не появится и лично со всем не разберется. Антоний, несмотря на буйную юность, оказался способным малым. Он справится. Он получил стабильное, как в политическом, так и в экономическом плане, государство. Но почему, почему только Цезарю по плечу приводить все в порядок? Разве другие не могут отдалиться от круга насущных проблем на достаточное расстояние, чтобы обозреть его целиком, чтобы видеть не только личные перспективы и блюсти не только свои интересы? Взять, например, Египет. Ему совершенно необходима крепкая царская власть и заботливое, просвещенное правительство, над которым не властна толпа. Поэтому Цезарь и останется здесь – возможно, надолго. Он просто обязан разъяснить царице Египта, как нужно править страной и как сделать так, чтобы эта земля никогда больше не становилась убежищем для римлян-ренегатов, а также втолковать александрийцам, что калейдоскоп Птолемеев ничего для них не меняет, что им надо жить, ориентируясь только на Нил, на цикличность разливов этой могучей реки, приносящей то хорошие, то плохие времена.
Болезнь иссушила Цезаря, отказываясь оставить его. Она была очень серьезной. В результате он совсем исхудал. Это он-то, в ком никогда не было ни грамма лишнего веса! В середине февраля, несмотря на его протесты, Клеопатра привезла из Мемфиса жреца-врачевателя Хапд-эфане. В конце концов, надо лечиться.
– Твой желудок сильно воспалился, – сказал врачеватель на ужасном греческом. – Единственное лекарство – жидкая каша из ячменного крахмала, смешанная с отваром целебных трав. Ты должен питаться этим хотя бы месяц, а там поглядим.
– Я буду есть все, кроме печени и яиц в молоке, – тут же согласился Цезарь, вспомнив прописанную Луцием Тукцием диету, которая чуть не свела его в могилу, когда он болел малярией и прятался от Суллы.
Питаясь одной лишь жидкой кашей, Цезарь быстро пошел на поправку и стал набирать вес.
В первый день марта, получив письмо от Митридата Пергамского, он ощутил такое волнение, что даже почувствовал приступ слабости. Однако теперь болезнь не затуманивала его разума, и он мог думать с прежней ясностью.
Ну вот, Цезарь, я и дошел до Гиеросалимы, называемой также Иерусалимом. Набрал тысячу конников у Дейотара в Галатии и получил из Тарса, от Марка Брута, весьма неплохой легион. С Северной Сирии взять было нечего, но, кажется, еврейский царь без царства Гиркан испытывает к царице Клеопатре приязнь. Он выставил три тысячи великолепных солдат-евреев и отправил меня дальше на юг в компании своего друга Антипатра и его сына Ирода. Через два рыночных интервала мы надеемся дойти до Пелузия, где, по уверениям Антипатра, соединимся с армией царицы Клеопатры, стоящей лагерем возле горы Касий. В армии этой одни евреи и идумеи.
Тебе лучше, чем мне, известно, где нас может подстеречь враг. Я узнал от Ирода, очень деятельного и умного молодого человека, что Ахилла увел свою армию из Пелузия несколько месяцев назад, чтобы воевать против тебя в Александрии. Но Антипатр, Ирод и я все равно опасаемся болот и проток Дельты Нила. Кампания может развернуться и там, и мы не хотим в нее ввязываться самостоятельно, без каких-либо директив от тебя. Поэтому мы в Пелузии остановимся и будем ждать твоих указаний.
На понтийском фронте дела обстоят неважно. Гней Домиций Кальвин с войском, которое ему удалось набрать, встретил Фарнака у Никополя в Малой Армении и был разгромлен. Ему не оставалось ничего другого, как отступить на запад, к Вифинии. Если бы Фарнак последовал за ним, Кальвину пришел бы конец. Но Фарнак предпочел остаться в Понте и в Малой Армении, где учинил настоящий погром. Его жестокость не знает границ. Поговаривают, что он планирует захватить и Вифинию. Если это так, то он небрежно готовится к этому предприятию. Впрочем, Фарнак всегда был таким. Еще с детских лет, как я помню.
В Антиохии нас нагнал новый слух: будто бы сын Фарнака Асандр, оставленный править в Киммерии, провозгласил себя царем, объявив, что отец его теперь не монарх, а изгнанник. Посему может случиться, что тебе с твоим Кальвином выпадет передышка, если Фарнак вернется в Киммерию, чтобы свергнуть неблагодарного сынка.
С нетерпением жду ответа и всегда к твоим услугам.
Наконец-то избавление!
Цезарь сжег письмо, потом велел Требонию написать новое, будто бы от Митридата Пергамского. Его содержание должно было заставить александрийцев покинуть город для непродолжительной военной акции в Дельте Нила. Но сначала письму следовало сторонним путем попасть во дворец, к Арсиное, причем таким образом, чтобы той стало ясно, что Цезарь его еще не читал и ничего не знает о приближающемся подкреплении. Фальшивое письмо запечатали монетой c изображением Митридата Пергамского, позволив агентам хитрой царевны перехватить его на пути к командующему. Не прошло и часа, как Арсиноя вместе с письмом покинула дворец. А через два дня царь Птолемей, его армия и все македонцы Александрии тайно погрузились на корабли и взяли курс на восток, к Дельте. Город, лишившись своих предводителей, больше не мог сражаться.
Цезарь еще не совсем поправился, хотя и отказывался это признать. Видя, как он надевает доспехи, Клеопатра заволновалась.
– Разве ты не можешь послать Руфрия вместо себя? – спросила она.
– Наверное, мог бы, но, чтобы навсегда сломить Александрию и привести ее в чувство, я обязан лично быть там.
Усилия, потраченные на возню с облачением, бросили его в пот.
– Тогда возьми с собой Хапд-эфане, – взмолилась Клеопатра.
Доспехи были надеты. Цезарь сумел справиться с этим без посторонней помощи, у него даже лицо чуть порозовело. Взгляд, брошенный на Клеопатру, снова стал взглядом Цезаря, от которого ничто не могло ускользнуть.
– Ты напрасно беспокоишься.
Он поцеловал ее. Его дыхание было несвежим, кислым.
Две когорты солдат, оправлявшихся от ранений, остались охранять Царский квартал. Цезарь, прихватив с собой три тысячи двести бойцов из шестого, тридцать седьмого и двадцать седьмого легионов, а также всю кавалерию, покинул Александрию и направился к Дельте, избрав маршрут, который Клеопатра сочла слишком кружным. Вместо того чтобы привольно шагать по берегу судоходного канала, он взял южнее и пошел вдоль озера Мареотида, оставляя его по левую руку от себя. К тому времени как он повернул к Канопскому рукаву Нила, озеро уже скрылось из глаз.
Срочный его курьер, намного опережая армию царя Птолемея, галопом понесся в Пелузий, чтобы сообщить Митридату Пергамскому, что тот должен стать одним лезвием «ножниц» Цезаря, поднявшись от Пелузия по восточному рукаву Нила вверх, но не входя в саму Дельту. Зажать Птолемея надо на твердой земле.
Дельта Нила, и впрямь имевшая форму греческой буквы «дельта», была по площади больше дельты любой другой известной реки: сто пятьдесят миль по берегу Нашего моря от Пелузийского до Канопского рукава и свыше ста миль от побережья до раздвоения самого Нила. Река снова и снова разветвлялась на множество водных потоков, больших и малых, образующих семь основных рукавов, впадающих в Наше море и соединенных друг с другом бесчисленными протоками. Поначалу все водные пути Дельты были естественными, но, после того как Птолемеи со своим греческим образованием стали править Египтом, они связали рукава Нила тысячами каналов, чтобы каждый кусок земли не был удален от воды более чем на милю. Почему Дельте уделялось такое внимание, когда тысячемильного русла Нила от Элефантины до Мемфиса вполне хватало, чтобы кормить Египет и Александрию? Ответ прост: в Дельте рос библос, или папирус, из которого делали замечательную бумагу. Птолемеи держали мировую монополию на бумагу, и вся прибыль от ее продажи принадлежала фараону. Бумага была храмом человеческой мысли, и люди не могли обходиться без нее.