В опубликованном в 1896 году комментарии к труду Томаса Монмутского М. Р. Джеймс пишет, что про отца Уильяма Венстана «мы узнаем только, что он жил в деревне и был зажиточным земледельцем»113. Джеймс заключает об этом на том основании, что семья Венстана называется «деревенской» (ruri). Томас Монмутский упоминает десять ближайших членов семьи святого, в том числе родителей Уильяма и его старших братьев, но никто из них не именуется земледельцем или крестьянином. В начале «Жития» говорится только: «Его отцом был некий человек по имени Венстан. Его мать звали Эльвива, и они вели зажиточную жизнь в деревне, имея достаток во всем необходимом»114. Имеющиеся сведения о том, что семья Уильяма стояла на социальной лестнице выше крестьян, заставляют предположить, что слова «от скромных родителей» (ab infimis parentibus), которыми Томас характеризует происхождение будущего святого, говорят не столько об их реальном социальном статусе, сколько о снобизме самого Томаса115. Такое суждение норманна об англосаксонской семье определяется точкой зрения, а не подлинным общественным положением юноши.
Родители Уильяма жили в деревне, но они не были провинциалами в пренебрежительном смысле этого слова116. Уильяма крестили в Хэйверингленде в девяти милях от Норвича, и вырос он предположительно там же117. Продуваемая всеми ветрами норманнская церковь, куда Уильяма, возможно, принесли крестить, сохранилась до сих пор. Мальчиком Уильям перебрался в центр города и c тех пор редко бывал в деревне118. Уильям жил в Норвиче у друга семьи по имени Ульвард; не исключено, что этот Ульвард был ему родней, потому что в то время мальчики часто становились подмастерьями у дяди или двоюродного брата119. Англосаксонское имя Ульвард (так звали деда Уильяма по матери) могло быть традиционным в семье и в конце концов превратилось в норманнское имя Уильям.
Таким образом, Уильям был новым членом городского торгового мира. Он уже некоторое время не жил с родителями. Его мать по-прежнему жила в деревне, и новости доходили до нее не сразу, а ей самой, чтобы добраться до города, требовалось время120. Уильям был, как пишет Томас Монмутский, «одарен склонностью к учению, и благодаря своему прилежанию вскоре превзошел своих сверстников в вышеупомянутом ремесле [кожевника], и сравнялся с некоторыми из своих учителей»121. Именно здесь он мог соприкоснуться с евреями Норвича, которые занимались торговлей. Евреи искали знакомства с ним либо потому, что цены у него были ниже, чем у других, как утверждает Томас, либо потому, что к их числу принадлежали богатейшие представители городского торгового сообщества, и они могли позволить себе щедро платить за хорошую работу122.
Судя по тому, что сообщает своим читателям Томас, Уильям был амбициозен и образован. Он знал основные молитвы наизусть, а также умел читать123. Хотя он преуспел в ремесле кожевника, Уильяму якобы предложили работу у повара архидьякона. Если это правда, то такое предложение было весьма заманчиво. В средневековой Англии поваров ценили весьма высоко: так высоко, что они получали земли, жертвовали на церковь и вместе с епископами, рыцарями и официальными лицами свидетельствовали жалованные грамоты. Должность повара была и уважаемой, и доходной, а работа у архидьякона Норфолка могла стать отличным началом успешной карьеры. Уильям оказался бы в таком положении, где перед ним открывались прекрасные возможности.
Начитанный, с хорошими связями, красноречивый, владеющий английским (его родной англосаксонский), возможно, с некоторыми познаниями во французском (на котором говорила англо-норманнская элита) и начатками латыни, Уильям к своим двенадцати годам не был неотесанным деревенщиной; он был юношей, начинающим многообещающий профессиональный путь. В том же десятилетии, когда один архидьякон предположительно нанял Уильяма, другой архидьякон взял к себе на службу подающего надежды юношу родом из Бека. К 1143 году этот протеже, Томас Бекет, уже служил архиепископу Теобальду Кентерберийскому, где и начался его стремительный взлет. Амбициозные норвичские семьи не могли не заметить возможностей, которые сулил такой карьерный путь. Возможно, Томас Монмутский надеялся посмертно создать из Уильяма звезду масштаба св. Томаса Бекета. Он завершил свою книгу об Уильяме через несколько лет после смерти архиепископа в 1170 году.
Будущее Уильяма было радужным, и, зная, какие преимущества могло дать покровительство архидьякона, читатели «Жития» Томаса не задавали слишком много вопросов о том, при каких обстоятельствах мать Уильяма отпустила своего сына с неизвестным человеком прямо перед Пасхой. Только после предполагаемого мученичества она заявила, что человек, который забрал ее сына, «назвался поваром архидьякона, но она совсем ему не доверяет»124. Любопытно, что Уильям находился в доме евреев, где с ним обращались хорошо, «не ведая о том, какая участь была ему уготована, и он оставался там до утра»125. Это промедление говорит о том, что он знал людей, с которыми ушел из дома. Томас хотел подчеркнуть литературные обертоны, потому что он добавляет, что Уильям был «как невинный агнец, ведомый на заклание» – этот мотив стал типичным клише в последующих обвинениях в кровавом навете. Более того, мать Уильяма изображается корыстной, потому что она взяла деньги за сына. Три шиллинга (36 пенсов), которые она получила за ученичество Уильяма, могли быть риторическим добавлением, или же они говорили о том, как высоко ценили будущего работника; этот мотив Иуды, как и мотив откормленного тельца, стал литературной формулой. Однако вся эта «литературная обработка» событий не может скрыть того, что читатели, вполне возможно, воспримут длительные отношения Уильяма с соседями-евреями без всякого удивления126.
Томас пишет, что Уильям происходил из бедной семьи, а его самого называет «заброшенным» (pauperculum atque neglectum), но не исключено, что он имеет в виду ребенка, выросшего без отца в преуспевающем в целом семействе. Как уже отмечалось, скорее всего, родители Уильяма не являлись, в отличие от большинства остального населения, крестьянами-земледельцами; сам он жил в городе и служил подмастерьем кожевника, а это ремесло приносило доход и приобретало все бóльшую популярность. Кожа была вторым по размерам производства и экспорта товаром, производившимся в Англии (на первом месте стояла шерсть); Норвич же в XIII веке стал центром кожевенной торговли127. Семью Уильяма в городе помнили еще долго: в XIV веке гильдия кожевников сделала Уильяма своим святым покровителем, и они начали преумножать его известность, делая вклады в церкви во имя св. Уильяма и проводя ежегодные праздники (все сохранившиеся изображения Уильяма относятся к этому позднейшему периоду)128. Уильям и по крайней мере один из его братьев, а также его двоюродный брат получили работу, на которую не могли рассчитывать в большинстве своем английские мальчики в Норвиче: далекие от крестьянского труда карьеры ремесленника, повара, монаха и дьякона были весьма почтенными и давали многие преимущества.
Возможно, что связанная с церковью семья Уильяма происходила из Бери-Сент-Эдмундса. Доказать это нельзя, но если это так, то у норвичских клириков был еще один повод особенно заинтересоваться Уильямом. Бери и Норвич соперничали десятилетиями. Аббатство Бери-Сент-Эдмундс считалось одним из богатейших в Англии и всегда дорожило своей незавимостью и властью своего настоятеля. С того момента, как Норвич заполучил епископский престол, его епископы прилагали все усилия, чтобы контролировать аббатство или взять его под свою руку и заполучить хранившиеся там мощи св. Эдмунда, короля и мученика129.
Дедом Уильяма по матери был «священник Ульвард, знаменитый в свое время человек», как пишет Томас, скорее всего, тот самый пресвитер Ульвард или Ульвардус, который засвидетельствовал три документа в Бери-Сент-Эдмундсе130. В первом, грамоте аббата Эльбольда из Бери (составленной между 1114 и 1119 годами), вдова Жослена из Лоддона получала землю, которую ее муж держал от аббатства св. Эдмунда131. Лоддон, маленький городок по дороге между Бери и Норвичем, был одним из тех немногих мест, где в позднем Средневековье сохранилось изображение св. Уильяма132. Пресвитер Ульвардус засвидетельствовал и две другие грамоты аббата Эльбольда; он также засвидетельствовал грамоту аббата Ансельма Берийского (1121–1148), преемника Эльбольда133. Владельца земли, которую держала семья Уильяма, также звали Вульфвард, и, возможно, это было англосаксонское имя самого Уильяма134. Это имя писалось как «Ульвард», «Вульвард» и «Влууард».
Не стоит удивляться тому, что священник оказался дедушкой, потому что женатые священники были распространенным явлением в Восточной Англии и в тот период, и в течение еще ста лет, хотя это было запрещено каноническим правом незадолго до описываемых событий. Когда вышестоящие клирики призывали епископа Герберта Норвичского ограничивать подобную практику, он жаловался, что если запретит служение всех женатых священников своего диоцеза, вряд ли останется хотя бы одна церковь, где будут идти службы135.
В Бери и его окрестностях сохранились и иные сведения о пресвитере Ульвардусе и его дочери. В «Чудесах св. Эдмунда» рассказывается, как люди на попавшем в бурю корабле призвали на помощь св. Эдмунда и спаслись, и среди них были священник Вульвард и Роберт, оба из аббатства св. Эдмунда136. Учитывая широкое распространение подобных историй о чудесах в XII веке, такого упоминания хватило, чтобы придать особый статус тем, на кого снизошла милость святого137. Попавший в бурю почитатель св. Эдмунда, возможно, являлся дедом Уильяма, знаменитым пресвитером Ульвардом, которого в «Чудесах св. Эдмунда» называют «человеком мудрым», а «Житии и страстях Уильяма из Норвича» говорится, что он «умел искусно толковать видения»138.
В ранних историях о чудесах, возможно, упоминается и тетя Уильяма, дочь Ульварда. Непосредственно перед рассказом о буре Германн, автор «Чудес св. Эдмунда», пишет о юной девушке по имени Левива, к которой вернулось зрение после того, как она провела ночь подле мощей св. Эдмунда, только что перенесенных в прекрасную новую церковь в Бери в 1095 году139. Как пишет Германн, Левива пришла в новую церковь с родителями140. Если ее семья жила недалеко от Бери, вполне естественно, что они пришли посмотреть, как мощи св. Эдмунда переносят в новую пышную церковь, и искали исцеления у местного святого. Вероятно, священник Ульвард сообщил в церкви как об исцелении дочери, так и о собственном благополучном возвращении из морского путешествия. Таким образом, за десятилетия до того, как Уильям из Норвича стал святым чудотворцем, его семья была связана с почитанием другого английского мученика141. Другие люди, упоминаемые в «Житии и чудесах» Томаса Монмутского, также получали чудесные благословения от различных святых: например, св. Альдхельм даровал чудесное исцеление епископу Эборарду, когда тот был еще архидьяконом в Солсберийском соборе в Уилтшире142. Пересечение и взаимопроникновение тем, рассказов, чудес и людей также указывает на то, что элементы повествования Томаса Монмутского имели традиционную притягательность и были характерны для общества, в котором этот текст создавался143.
Упоминания о семье Уильяма продолжают появляться в официальных документах Норвича и после смерти мальчика. Примерно после 1155 года – целое десятилетие спустя после смерти Уильяма – под эгидой епископа Тарба было достигнуто соглашение между неким Ульвардом из Тимсуорта (крохотная деревушка в четырех милях от Бери-Сент-Эдмундса) и Рэно из Экля (село в десяти милях от Норвича в Норфолкском плесе)144. Спор шел по поводу церкви св. Михаила в Кослани в Норвиче, которая все еще стоит в центре города, – единственной церкви (кроме самого собора), где был алтарь, посвященный св. Уильяму145. Из соглашения, достигнутого спорящими сторонами, можно заключить, что, возможно, именно родственник Уильяма владел или утверждал, что владеет, церковью в Норвиче146. Брат Томас явно с радостью встал на сторону семьи Уильяма, не только укрепив посмертное почитание юноши и написав главный посвященный ему текст, но также всячески очерняя в этом тексте другого священника из церкви св. Михаила. Этот противник Ульварда, викарий Рэно из Экля, был, вероятно, коллегой некоего Ральфа, священника той же церкви, которого Томас Монмутский обвинял в том, что тот тайком взял, а потом вернул псалтирь, переписанную Томасом для себя147.
Все остальные родственники Уильяма по материнской линии, которых можно установить, были связаны с церковью, или работой, или браком. Двоюродная сестра его матери вышла замуж за священника из Тавершема в Норфолке; его дед и дядя служили священниками, кузен – дьяконом, а брат принял постриг148. Учитывая такие обширные связи с церковью, становится более вероятным, что брата Уильяма, Роберта, приняли в норвичский приорат не как родственника святого, а благодаря его собственным многочисленным знакомствам. Более того, Томас пишет, что мать Уильяма похоронили на монастырском кладбище в Норвичском кафедральном приорате149. Ни в одном другом случае предполагаемого ритуального убийства мать юного мученика не хоронили с теми же почестями, что и ее дитя150. Семья Уильяма была так же тесно связана с церковью в смерти, как и в жизни151.
Похоже, что тесные и долговременные связи с Норвичским собором имелись и у дяди Уильяма – Годвина Старта, священника, который обвинил евреев в убийстве своего племянника и стал основной движущей силой создания культа святого. Возможно, что первый епископ Норвича Герберт Лозинга (ум. в 1119 году) прямо обращался к Годвину в письмах. Если это действительно так, то у семьи Уильяма были гораздо более тесные связи с клиром собора, чем ранее предполагалось. Не исключено, что такие связи сыграли важную роль в последующем прославлении юноши как местного святого – может быть, роль столь же важную, сколь и история его убийства.
Около 1154 года Томас Монмутский называет Годвина священником, но, вероятно, он все еще был дьяконом (то есть занимал более низкое положение в церковной иерархии). В это время он упоминается в одном из писем, которые епископ Герберт Норвичский посылал некоему Годвину и его брату Уильяму152. Епископ Герберт заверяет обоих братьев, что их отец примирился со своим братом153. Епископ также обращался к тому же самому дьякону Годвину ранее, когда упрекал его за отступничество от монашеских обетов: «Но если ты вошел в число наших сограждан и стал монахом нашего монастыря, почему же ты живешь в деревне?»154.
Согласно документу, подписанному епископом Лозингой до 1119 года, некий дьякон по имени Годвин и его жена сделали щедрый вклад на церковь и собор. Муж отдал все свое имущество, земли и все права, проистекающие из владения «моей церковью в Крессингеме», чтобы монахи приняли их с женой «ради моей души и души моей жены»155. Затем он обещал, что вернется к монахам: «Я обещаю, что в вышеупомянутой церкви я облачусь в одеяние веры и стану иноком, когда Господь подвигнет на то мою душу и когда господин епископ Герберт обяжет меня к тому после смерти моей жены Эдивы»156. Хотя совершенно уверенным быть нельзя, весьма маловероятно, что в окрестностях Норвича проживал еще один клирик по имени Годвин с женой и свояченицей по имени Эдива (иногда Эльвива или Левива). Почти наверняка это были дядя и тетя Уильяма.