В тоже время, поскольку русские войска продолжали ретироваться в Москву, для Бонапарта появился удобный повод оповестить Европу о своей очередной громкой победе. Правда, сообщение это было весьма запоздалым: лишь на пятый день после генерального сражения.
Таким образом, Наполеон изменил своей привычке заявлять об успехе сразу же после битвы «18-й бюллетень Великой армии» имеет пометку: «Можайск 12-го сентября 1812 г.»
Сам французский император уже покинул его: он прямой дорогой шел на Москву.
1 (13) сентября русская армия расположилась лагерем к западу от Москвы. Позицию выбирал начштаба Беннигсен: правый фланг армии был у деревни Фили, центр между селениями Троицким и Волынским, левый фланг перед селом Воробьёвым. Арьергард армии располагался на реке Сетунь. Протяжённость линии фронта составляла около четырёх километров. Сообщение между частями армии сильно затруднялось труднопроходимыми оврагами и речкой Карповкой.
Несмотря на мучившую его несколько дней сильную лихорадку, Барклай-де-Толли проинспектировал верхом предполагаемое поле боя и пришёл к выводу, что позиция губительна для русской армии. К тем же выводам после него пришли и А. П. Ермолов с К. Ф. Толем. На основании всех этих донесений перед Кутузовым встал вопрос о необходимости продолжения отступления и сдачи Москвы (либо дать бой прямо на улицах златоглавной столицы!?).
В 5 часов того же дня в Филях в избе крестьянина Михаила Фролова (зачастую неправильно называемого Андреем Севастьяновичем Фроловым или, с легкой руки светоча русской литературы Л. Н. Толстого – не изучайте Отечественную войну 1812 года по его роману «Война и Мiр» – Андреем Севастьяновым), собрался Военный совет, точное число участников которого неизвестно.
Предстояло обсудить судьбоносный вопрос – дать ли после «ничейного» Бородинского сражения еще одну битву под Москвой, или оставить город без боя.
Поскольку протокола не велось, то основными источниками сведений о совете служат воспоминания Раевского и Ермолова, а также письмо Н. М. Лонгинова к С. Р. Воронцову в Лондон. Принято считать, что на нем присутствовали генералы М. Б. Барклай-де-Толли, задержавшийся в пути Л. Л. Беннигсен, Д. С. Дохтуров, А. П. Ермолов, П. П. Коновницын, А. И. Остерман-Толстой, сильно опоздавший Н. Н. Раевский (когда он все же подъехал, то Ермолов кратко ввёл его в курс дела), Ф. П. Уваров, полковник К. Ф. Толь, а также дежуривший в тот день генерал П. С. Кайсаров. Иногда в числе присутствовавших ошибочно упоминаются М. А. Милорадович и М. И. Платов, но первый отвечал за арьергард сдерживавший наседавшего врага, а второй в силу ряда «морально-этических» причин к тому времени совсем вышел из доверия у Кутузова и вряд ли мог быть позван на военный совет с такой судьбоносной повесткой.
Открывший заседание Беннигсен сформулировал дилемму – дать бой на невыгодной позиции либо сдать неприятелю древнюю столицу. Кутузов поправил его, что речь идёт не о спасении Москвы, а о спасении армии, так как рассчитывать на победу можно только в случае сохранения боеспособной армии. В своём выступлении Беннигсен объявил, что отступление обессмысливает невиданное кровопролитие в Бородинском бою. Сдача священного для русских города подорвёт боевой дух солдат. Велики будут и чисто материальные потери от разорения дворянских имений. Несмотря на наступавшую темноту, он предложил перегруппироваться и без проволочек атаковать противника. Его предложение в той или иной форме поддержали Ермолов, Коновницын, Уваров и Дохтуров.
В дискуссию первым вступил Барклай-де-Толли, подвергший критике позицию под Москвой, и предложивший отступать: «Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны, жестокой, разорительной. Но сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды Отечества, и война… может продолжаться с удобством: успеют присоединиться в разных местах за Москвой приготовляемые войска». Он предложил отступить на Владимирский тракт и далее к Нижнему Новгороду, чтобы в случае разворота Наполеона к Петербургу успеть перекрыть ему путь.
Это мнение – (в разном «формате» – Я.Н.) – поддержали Остерман-Толстой, Раевский и Толь. Последний указывал, что истощённая Бородинским побоищем армия не готова к новому столь же масштабному бою, тем более, что многие командиры выведены из строя ранениями. В то же время отступление армии по улицам Москвы произведёт тягостное впечатление на горожан. На это Кутузов возразил, что «армия французская рассосётся в Москве, как губка в воде», и приказал отступать через Москву на Рязанскую дорогу.
Опираясь на мнение разумного меньшинства, Кутузов принял решение, не давая сражения на неудачной позиции, оставить Москву (ибо, по его словам, повторявшим Барклая-де-Толли, «с потерей Москвы не потеряна ещё Россия»), чтобы сохранить армию для продолжения войны, а заодно сблизиться с подходящими резервами. Это решение требовало определённого мужества, так как мера ответственности за сдачу исторической столицы неприятелю была очень велика и могла обернуться для главнокомандующего отставкой. Никто не мог предсказать, как это решение будет воспринято при дворе и, тем более, наилукавейшим и крайне мнительным самодержцем Всея Руси. (Как, впрочем, все авторитарные правители всех времен и народов!? Впрочем, это – «сугубо оценочное суждение!)
По окончании совета Кутузов вызвал к себе генерала-интенданта Д. С. Ланского и поручил ему обеспечить подвоз продовольствия на Рязанскую дорогу. Армии, которая готовилась к бою, был отдан приказ отступать, вызвавший всеобщее недоумение и ропот. Отступление по городу производилось ночью. Решение об отступлении застало врасплох и московские власти во главе с графом Ростопчиным.
После двух дневных переходов русская армия свернула с Рязанской дороги к Подольску на Старую Калужскую дорогу, а оттуда – на Новую Калужскую. Поскольку часть казаков продолжала отступать на Рязань, наполеоновские лазутчики были дезориентированы и Наполеон в течение девяти дней не имел представления о местонахождении русских войск.
Ближе к вечеру 14 сентября в опустевшую Москву вступил Наполеон. Военным губернатором был назначен маршал Мортье, комендантом крепости и города – Дюронель. Уже в ночь с 14 на 15 сентября город был охвачен пожаром, который к ночи с 15 на 16 сентября усилился настолько, что Наполеон был вынужден покинуть Кремль.
Причин возникновения пожара могло быть несколько: то ли организованный поджог при оставлении города (обычно связываемый с именем генерал-губернатора Москвы Ростопчина); то ли поджог русскими лазутчиками (несколько русских было расстреляно французами по такому обвинению) и уголовниками, намеренно выпущенными из московских тюрем Ростопчиным; то ли неконтролируемые действия наполеоновских войск, случайно возникший пожар, распространению которого способствовал общий хаос в оставленном городе.
Поскольку очагов у пожара было несколько, то не исключено, что в той или иной мере все версии имеют право на существование.
Пожар бушевал до 18 сентября и уничтожил бо́льшую часть Москвы. Из 30 тыс. домов, бывших в Москве перед нашествием, после того как французский император ее покинул, в ней осталась примерно 1/6 городских построек.
«Усевшись» в Москве, Наполеон принялся обсуждать дальнейший план военной кампании, в частности, поход на Петербург. Именно этого по некоторым данным особо опасались при дворе в северной Пальмире, в частности, в царской семье (например, нервировавшая материнскими истериками своего царственного сыночка вдовствующая императрица Мария Федоровна, на дух не переносившая «корсиканского выскочку-чудовище» – Я.Н.). Но маршалы Наполеона возражали, они считали этот план невыполнимым – «идти навстречу зиме, на север» с уменьшившейся армией, имея в тылу Кутузова, немыслимо. Наполеон не стал отстаивать этот «прожект».
Символично, что в это же время он предпринял сразу несколько попыток замириться с российским императором.
Началось все 18 сентября, когда он через начальника Воспитательного дома генерал-майора И. А. Тутолмина передал, что почитает Александра по-старому и желал бы заключить мир. Наполеон, по-прежнему, намерен был требовать отторжения Литвы, подтверждения блокады и военного союза с Францией. Забавно, что следующая попытка была предпринята уже через два (!) дня – 20 сентября. Письмо с предложением мира было доставлено Александру через И. А. Яковлева (отца А. И. Герцена). Симптоматично, что и на донесение Тутолмина и на личное письмо Наполеона к Александру царского ответа не последовало – («царское ли – это дело» – Я.Н.)!? Тогда через две недели – 4 октября – Наполеон направил свое особо доверенное лицо, генерала Лористона к Кутузову в Тарутино для пропуска к Александру I с предложением мира: «Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно во что бы то ни стало, спасите только честь». И вот 5 октября состоялось короткое (не более получаса!) свидание Лористона с Кутузовым, после чего князь Волконский был отправлен к Александру I с донесением о предложении Наполеона. Но и здесь все обошлось без ответа: (лукаво-фальшивый «византиец», явно «закусил удила» – Я.Н.)…
Вернемся немного назад во 2 (14) сентября, когда ок. 17 часов Великая армия только-только входила в Москву, а арьергард Милорадовича ее покидал. Кавалерия Себастиани остановилась по просьбе Милорадовича и пропустила без боя последние войска и обозы русских, иначе ей однозначно намекнули на кровавые затяжные уличные бои, если им не дадут спокойно покинуть Москву. 4 (16) сентября армия отступила к Боровскому перевозу и перешла на правый берег Москвы-реки. Помимо армии, через Боровский перевоз переправилось более 40 тыс. обозов и экипажей, бежавших из Москвы ее жителей. Главная квартира армии расположилась в Кулакове. 5 (17) сентября Кутузов, двигаясь вдоль правого берега Пахры, пересёк Каширскую дорогу, 6 сентября достиг Подольска, а 9 сентября – селения Красной Пахры на старой Калужской дороге.
Повторимся, что Наполеон не знал, где находится русская армия. Казаки, отступая по Рязанской дороге, обманули и увлекли за собой отряд Мюрата на два перехода, до Бронниц. Неприятель потерял русскую армию из виду (по срокам и дням – разнобой!), и только появление казаков на Можайской дороге побудило Наполеона выслать корпус Юзефа Понятовского к Подольску.
Армейский лагерь русских у Красной Пахры прикрывался: авангардом Милорадовича – у деревни Десны, корпусом Раевского – у деревни Луковня, между Калужской и Тульской дорогами, и кавалерией Васильчикова – у Подольска.
Из Красной Пахры Кутузов к 2 октября отвёл армию дальше на юг к селу Тарутино, что неподалеку от Калуги. Находясь на старой Калужской дороге, русская армия прикрывала Тулу, Калугу, Брянск и хлебородные южные губернии, угрожала неприятельскому тылу между Москвой и Смоленском.
В Москве Наполеон оказался в западне, зимовать в разорённом пожаром городе не представлялось возможным: «продразверстки» в окрестностях столицы мало чего давали, растянутые коммуникации Великой армии были очень уязвимы, войска начинали разлагаться. Наполеон стал готовиться к отступлению на зимние квартиры где-то между Днепром и Западной Двиной. Более того, Наполеон предвидел впечатление, которое произведёт в Европе его уход из Москвы, и страшился этого впечатления.
…Кстати, скорее всего, он уже тогда осозновал, что гоняясь за русской армий вплоть до самой Москвы, войдя в нее и весьма долго оставаясь в ней, «по-детски наиво» ожидая мира от крайне уязвленного чрезвычайно амбициозного русского царя, он совершил роковую ошибку. Вот как он сформулировал свое состояние мыслей: «Ах, разве я не знаю, что Москва в военном отношении ничего не стоит! Но Москва и не является военной позицией, это позиция политическая. Меня считают там генералом, а между тем я остаюсь там только императором! В политике никогда не надо отступать, никогда не надо возвращаться назад, нельзя сознаваться в своей ошибке, потому что от этого теряется уважение, и если уж ошибся, то надо настаивать на своём, потому что это придаёт правоту!» [По сути дела, это – его (и прочих «выскочек» всех времен и народов!!!) жизненное кредо: «никогда и не при каких обстоятельствах не признавать своих ошибок; в крайнем случае, что-то типа… нечаянно слишком доверялся людям»! Комментарии излишни и каждый вправе самостоятельно продолжить развивать эту мысль в силу своей исторической компетенции – Я.Н.]…
Пока французский император сидел в Москве – в Кремле – (и напрасно «ждал у моря погоды» – Я.Н.), обстановка на его северном фланге (Петербуржском направлении) менялась, причем, не в лучшую для него сторону.
В Прибалтике под Ригой велась позиционная война с редкими вылазками русских против корпуса маршала Макдональда.
Войска российского генерал-лейтенанта Фаддея Фёдоровича Штейнгеля были расквартированы в Риге и с начала войны приведны в состояние повышенной боевой готовности, поскольку наполеоновская армия планировала длительную блокаду лифляндской столицы.
Началось все с серии боев за «ключи от Риги» – Митаву.
Генерал-губернатор Риги Магнус Густав Эссен 1-й предполагал резким внезапным ударом выбить неприятельские войска из Митавы и отправил туда корпус полковника Розена. Подчинявшийся командующему Х-м корпусом Великой армии Макдональду, но пользовавшийся в Курляндии полной свободой действия, прусский генерал Йорк решил сдать Митаву и организованно отступить. Войска Йорка при Экау сперва пытались оказать упорное сопротивление русским, но подоспевшее к ним подкрепление обошло Йорка с флангов и прусский генерал, опасаясь окружения, отдал приказ о немедленном отходе.
После входа войск полковника Розена в Митаву в городе был обнаружен большой оружейный арсенал, который был отправлен в Ригу. Сам Эссен через день вступил в освобождённую Митаву. Тем временем отступившая армия генерала Йорка 28 сентября заняла новые позиции у Руйенталя, начав готовиться к решающему сражению за стратегическое доминирование в Курляндской губернии.
В пятичасовом сражении при местечке Грефенталь пруссаки Йорка, получив подкрепление от генерала Клейста, в том числе, три батальона поляков, оказали столь умело сопротивление войскам Штейнгеля, что оказавшись прижатым к берегу реки Гарозы и, не имея возможностей продолжать борьбу за этот важный форпост, он вынужден был скомандовать поспешное отступление.
Пользуясь моментом, Йорк отдал приказ атаковать расстроенные и деморализованные силы генерала Штейнгеля. Сражение произошло вблизи небольшого увеселительного заведения под названием «Казачья корчма» в Мезоттене (современная Межотня). В результате стремительного нападения прусских солдат авангард русской армии был отброшен со своих первоначальных позиций. В ходе дальнейшего боя стало сказываться количественное и тактическое превосходство прусского войска и Штейнгель начал организованное отступление в сторону Митавы под прикрытием арьергарда генерал-майора Александра Б. Фока, прибывшего на поле сражения в самом его конце и сходу вступившего в бой с прусским авангардом. Эссен не стал дожидаться отступавшей армии Штейнгеля, покинул Митаву, бросив город на произвол судьбы.
Так Митава оказалась в руках наполеоновских войск. У русских она была лишь два дня. В боях при Грефентале и Мезоттене русская армия потеряла 2.5 тыс. чел. убитыми и ранеными. Тогда как пруссаки лишились примерно тысячи человек.