Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал:
– Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно!
Во всём этом не согрешил Иов и не произнёс ничего неразумного о Боге.
Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господом; между ними пришёл и сатана предстать пред Господом. И сказал Господь сатане:
– Откуда ты пришёл?
И отвечал сатана Господу и сказал:
– Я ходил по земле и обошёл её.
И сказал Господь сатане:
– Обратил ли ты внимание твоё на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе твёрд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно.
И отвечал сатана Господу и сказал:
– Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек всё, что есть у него; но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя?
И сказал Господь сатане:
– Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги.
И отошёл сатана от лица Господня, и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его.
И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел вне селения. И сказала ему жена его:
– Ты всё ещё твёрд в непорочности твоей! Похули Бога и умри.
Но он сказал ей:
– Ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?
Во всём этом не согрешил Иов устами своими.
И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его. И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу. И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико.
После того открыл Иов уста свои и проклял день свой. И начал Иов и сказал:
– Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя! Ночь та, – да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в число месяцев! О ночь та – да будет она безлюдна; да не войдёт в неё веселье! Да проклянут её проклинающие день, способные разбудить левиафана!
– Господи, помилуй! За что такие страдания, Господи, – проговорил старец. – Афанасий, дорогой, дай мне святой водицы напиться, пересохло в горле. Попью, и ты продолжишь, дорогой мой человек, – попросил Нил.
– Батюшка, может, не только воды, но и покушать изволите, доктор сказывал, что едва ли не силком вас заставлять, – как-то умоляюще спросил Афанасий.
– Нет, голубчик, не сейчас, вот дочитаешь про Иова и тогда, – стоял на своём схимник.
Келейник подал старцу воды. Тот слегка приподнялся на подушке и жадно выпил содержимое кружки. “Слава Богу за всё, видишь, Афанасий, как Иов многострадальный терпел, а я всего-то в обморок упал, но у меня и года уже, – резюмировал Нил. – Ну, продолжай, родной!” Келейник продолжил:
“Ммм. Да померкнут звёзды рассвета её: пусть ждёт она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно с царями и советниками земли, которые застраивали для себя пустыни, или с князьями, у которых было золото, и которые наполняли дома свои серебром; или, как выкидыш сокрытый, я не существовал бы, как младенцы, не увидевшие света. Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника. Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего. На что дан страдальцу свет, и жизнь огорчённым душою, которые ждут смерти, и нет её, которые вырыли бы её охотнее, нежели клад, обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб? На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода, ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.
И отвечал Елифаз Феманитянин и сказал:
– Если попытаемся мы сказать к тебе слово, – не тяжело ли будет тебе? Впрочем, кто может возбранить слову! Вот, ты наставлял многих и опустившиеся руки поддерживал, падающего восставляли слова твои, и гнущиеся колени ты укреплял. А теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом. Богобоязненность твоя не должна ли быть твоею надеждою, и непорочность путей твоих – упованием твоим? Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы? Как я видал, то оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его; от дуновения Божия погибают и от духа гнева Его исчезают. Рёв льва и голос рыкающего умолкает, и зубы скимнов сокрушаются; могучий лев погибает без добычи, и дети львицы рассеиваются. И вот, ко мне тайно принеслось слово, и ухо моё приняло нечто от него. Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои. И дух прошёл надо мною; дыбом стали волосы на мне. Он стал, – но я не распознал вида его, – только облик был пред глазами моими; тихое веяние, – и я слышу голос: «Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего?» Вот, Он и слугам Своим не доверяет и в Ангелах Своих усматривает недостатки: тем более – в обитающих в храминах из брения, которых основание прах, которые истребляются скорее моли. Между утром и вечером они распадаются; не увидишь, как они вовсе исчезнут. Не погибают ли с ними и достоинства их? Они умирают, не достигнув мудрости.
Взывай, если есть отвечающий тебе. И к кому из святых обратишься ты? Так, глупца убивает гневливость, и несмысленного губит раздражительность. Видел я, как глупец укореняется, и тотчас проклял дом его. Дети его далеки от счастья, их будут бить у ворот, и не будет заступника. Жатву его съест голодный и из-за тёрна возьмёт её, и жаждущие поглотят имущество его. Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх. Но я к Богу обратился бы, предал бы дело моё Богу, Который творит дела великие и неисследимые, чудные без числа, даёт дождь на лице земли и посылает воды на лице полей; униженных поставляет на высоту, и сетующие возносятся во спасение. Он разрушает замыслы коварных, и руки их не довершают предприятия. Он уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным: днём они встречают тьму и в полдень ходят ощупью, как ночью. Он спасает бедного от меча, от уст их и от руки сильного. И есть несчастному надежда, и неправда затворяет уста свои. Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай, ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют. В шести бедах спасёт тебя, и в седьмой не коснётся тебя зло. Во время голода избавит тебя от смерти, и на войне – от руки меча. От бича языка укроешь себя и не убоишься опустошения, когда оно придёт. Опустошению и голоду посмеёшься и зверей земли не убоишься, ибо с камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобою. И узнаешь, что шатёр твой в безопасности, и будешь смотреть за домом твоим, и не согрешишь. И увидишь, что семя твоё многочисленно, и отрасли твои, как трава на земле. Войдёшь во гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в своё время. Вот, что мы дознали; так оно и есть: выслушай это и заметь для себя.
И отвечал Иов и сказал:
– О, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание моё! Оно, верно, перетянуло бы песок морей! Оттого слова мои неистовы. Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьёт дух мой; ужасы Божии ополчились против меня. Ревёт ли дикий осёл на траве? Мычит ли бык у месива своего? Едят ли безвкусное без соли, и есть ли вкус в яичном белке? До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою. О, когда бы сбылось желание моё и чаяние моё исполнил Бог! О, если бы благоволил Бог сокрушить меня, простёр руку Свою и сразил меня! Это было бы ещё отрадою мне, и я крепился бы в моей беспощадной болезни, ибо я не отвергся изречений Святого. Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? И какой конец, чтобы длить мне жизнь мою? Твёрдость ли камней твёрдость моя? И медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора? К страждущему должно быть сожаление от друга его, если только он не оставил страха к Вседержителю. Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жары исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню и теряются; смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские, но остаются пристыжёнными в своей надежде; приходят туда и от стыда краснеют. Так и вы теперь ничто: увидели страшное и испугались. Говорил ли я: дайте мне, или от достатка вашего заплатите за меня; и избавьте меня от руки врага, и от руки мучителей выкупите меня? Научите меня, и я замолчу; укажите, в чём я погрешил. Как сильны слова правды! Но что доказывают обличения ваши? Вы придумываете речи для обличения? На ветер пускаете слова ваши. Вы нападаете на сироту и роете яму другу вашему. Но прошу вас, взгляните на меня; буду ли я говорить ложь пред лицом вашим? Пересмотрите, есть ли неправда? Пересмотрите – правда моя. Есть ли на языке моём неправда? Неужели гортань моя не может различить горечи?
Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наёмника? Как раб жаждет тени, и как наёмник ждёт окончания работы своей, так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне. Когда ложусь, то говорю: «Когда-то встану?», – а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета. Тело моё одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится. Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды. Вспомни, что жизнь моя дуновение, что око моё не возвратится видеть доброе. Не увидит меня око видевшего меня; очи Твои на меня, – и нет меня. Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет, не возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его. Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей. Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу? Когда подумаю: утешит меня постель моя, унесёт горесть мою ложе моё, Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня; и душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих. Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твоё, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдёшь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? Ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет.
И отвечал Вилдад Савхеянин и сказал:
– Долго ли ты будешь говорить так? – слова уст твоих бурный ветер! Неужели Бог извращает суд, и Вседержитель превращает правду? Если сыновья твои согрешили пред Ним, то Он и предал их в руку беззакония их. Если же ты взыщешь Бога и помолишься Вседержителю, и если ты чист и прав, то Он ныне же встанет над тобою и умиротворит жилище правды твоей. И если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много. Ибо спроси у прежних родов и вникни в наблюдения отцов их; а мы – вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле тень. Вот они научат тебя, скажут тебе и от сердца своего произнесут слова: «Поднимается ли тростник без влаги? Растёт ли камыш без воды?» Ещё он в свежести своей и не срезан, а прежде всякой травы засыхает. Таковы пути всех забывающих Бога, и надежда лицемера погибнет; упование его подсечено, и уверенность его – дом паука. Обопрётся о дом свой и не устоит; ухватится за него и не удержится. Зеленеет он пред солнцем, за сад простираются ветви его; в кучу камней вплетаются корни его, между камнями врезываются. Но когда вырвут его с места его, оно откажется от него: «Я не видало тебя!» Вот радость пути его! А из земли вырастают другие. Видишь, Бог не отвергает непорочного и не поддерживает руки злодеев. Он ещё наполнит смехом уста твои и губы твои радостным восклицанием. Ненавидящие тебя облекутся в стыд, и шатра нечестивых не станет”.
– Подожди, Афанасий! Читал ли ты это раньше? Боже, как же страдал бедный Иов, но выстоял же в итоге. И Господь любящий, но всё же послал ему под закат безбедной жизни такие тяготы. Струпья, трещины в теле и сочащийся гной. Возжелаешь тут смерти, пожалуй, – промолвил старец. А про себя подумал: “Может быть, лучше бы и я сегодня умер. Потому как грядут испытания страшные. Но нет же, не имею я права перед лицом Господа Моего думать так”.
– Афанасий, не устал ли ты читать? – поинтересовался схимник.
– Нет, батюшка, – отозвался келейник, – а вы как себя чувствуете?
– Лучше, дорогой мой, лучше, продолжай тогда. Много там ещё? – спросил старый монах.
– Страниц двадцать, батюшка.
– Давай на сегодня на этом остановимся, запомни место, на котором остановился, завтра продолжим. А сейчас давай с тобой вместе пообедаем. Ты же этого хочешь, заботливый ты мой?
– Я сейчас же. До монастырской кухни и обратно. Там Федор кашу вкуснейшую приготовил. Есть ещё пироги с рыбой, – обрадовался келейник.
– Не торопись и много не набирай, я много есть-то не могу, как тебе хорошо известно. И про себя не забудь, ведь даже не завтракал небось.
– Не завтракал, ваша правда. Я мигом, – и Афанасий скрылся за дверью.
Иов, бедный Иов, думал старец, всё ещё лежащий на своей кровати. Нил перекрестился трижды и боковым зрением увидел на полу свои монашеские чётки. Сам решил за ними не тянуться, а дождаться прихода Афанасия. Схимник прочел “Отче наш”, несколько раз Иисусову молитву. В груди перестало жать, а на душе стало ощутимо спокойнее. Вон, Иов не роптал, и я не должен. Но почему же мне вдруг давеча подумалось про царя? Неужели ему грозит опасность? Но кто может причинить ему вред? Рассуждения Нила прервал вернувшийся келейник. Он занёс поднос с тарелкой ячневой каши, двумя сдобными пирогами и стаканом знаменитого на всю округу монастырского квасу. В келье, надо сказать, было душно. Температура на улице перевалила двадцатипятиградусную отметку. Афанасий приоткрыл форточку окна, после поставил перед кроватью маленький столик, на него поместил поднос. Батюшка попросил келейника помочь ему сесть. Афанасий аккуратно усадил старца, подложив под его спину две подушки.
– А себе чего не принёс? Мы же условились отобедать вместе? Это моё принципиальное условие, Афанасий, – вновь улыбнулся схимник. – И да, голубчик, подними с пола мои чётки. Обронил, когда грохнулся.
– Держите, батюшка! Слава Богу, что вам легче. Я очень испугался, когда увидел вас лежащим здесь…