Сотрудники скорой помощи были не сильно деликатны, особо не заботясь о его состоянии. Они словно догадывались, что пациент не сильно болен, но инструкции требовалось соблюсти. Каталку выгрузили как тележку с овощами. На асфальте она так сильно дребезжала, будто металлические ведра бились друг об друга.
Марк смотрел сначала на ясное небо, потом на обтрескавшийся потолок, откуда саднил желтый свет. Он лежал на медицинской кушетке прямо в проходной, ожидая своей очереди. Из приемной доносились обрывки диалога, в котором речь шла о каком-то медицинском полисе и иностранце. Марк сразу понял, что медики неохотно будут оказывать ему помощь. Так он лежал один минут двадцать, даже дружелюбная Анна ни разу не подошла за это время. Марк думал о том, что, если бы у него и вправду был инсульт, скорее всего, он бы умер, так и не узнав диагноза. Наконец к нему подошел высокий широкоплечий парень. Это был интерн. Без объяснений он повез его по коридору в какой-то кабинет.
– Добрый день, меня зовут Михалкова Лилия Сергеевна, – над Марком нависла фигура женщины средних лет. Ракурс был такой, что он не запомнил ничего, кроме ее второго подбородка и уставшего выражения лица. – Сейчас мы сделаем МРТ головного мозга, чтобы исключить самые неблагоприятные сценарии.
– Это какие? – спросил Марк.
– Их много, – она явно не собиралась углубляться в перечисление всего многообразия патологий, которые можно выявить, а перешла сразу к противопоказаниям. – У вас есть металлические элементы в теле, зубные протезы и…
– Нет, – ответил Марк. – Я слишком молод для этого.
– Но, видимо, не слишком молоды для болезней, – доктор была достаточно строга. – Не страдаете от клаустрофобии?
– Нет.
– Делали уже когда-нибудь МРТ? – поинтересовалась она.
Марк также ответил отрицательно.
– Для более четкой детализации картины при томографии, мы введем вам в сосудистый кровоток контрастное вещество, – объяснял доктор. – Оно абсолютно безопасно. Его использование позволяет увеличить точность исследования.
Марка закатили в отдельный кабинет. Внутри располагался огромный магнитный томограф. Хотя он ни разу не делал подобного рода исследования, этот аппарат сложно было с чем-то перепутать. Раздеваться ему не пришлось. На грязной спортивной одежде не было металлических элементов. Медбрат помог ему встать, чтобы лечь на платформу, которая должна была поместить его внутрь аппарата.
– Сейчас вы окажетесь внутри капсулы, – объяснял доктор. – После этого мы начнем исследование. Оно займет около двадцати-тридцати минут. В это время нельзя двигаться.
Медбрат сделал инъекцию и одел на Марка большие наушники, которые плотно закрыли всю ушную раковину, и фиксатор, чтобы голова и шея сохраняли свою неподвижность. В руки ему дал специальную грушу. Специальная платформа переместила его внутрь цилиндра. Марк закрыл глаза. Хотя он и не боялся замкнутого пространства, внутри он оказался прижатым давлением от неприятных ассоциаций. Он ждал, пока объявят начало обследования, но вместо голоса врача услышал громкие монотонные вибрации, которые издавали катушки внутри аппарата. И хотя ритм гудения не особо менялся, он чувствовал, как о нарастает паника. Ему тотчас хотелось пошевелить руками, ногами, словно это могло защитить его от нападения неприятного звука. Он думал, что нажмет сейчас грушу, хотя до этого был уверен, что не воспользуется ей. Но звук пропал, и напряжение внутри исчезло.
– Мы еще не закончили, – предупредил доктор. – Оставайтесь в неподвижном положении.
Еще несколько раз аппарат то возобновлял звуковое сопровождение обследования, то делал антракт. Но так томографию было переносить куда легче.
– Мы закончили, – сообщил врач.
Выдвижная платформа выкатила тело из магнитной тюрьмы. Медбрат все так же помог снять фиксатор с головы, наушники. Так Марк снова оказался на каталке.
– Сейчас вас переведут в палату, – ответил доктор.
– У меня что-то нашли? – спросил Марк.
– Я подойду к вам через двадцать минут, – ответила она, ничего не объясняя.
Марк закатил глаза. Ему стало заметно лучше. Он вполне самостоятельно мог передвигаться и совершенно не понимал смысла всех этих церемоний. Но ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Он надеялся на то, что это формальности, которые необходимо соблюсти при поступлении пациента в больницу.
– Давно здесь работаешь? – решил он спросить парня, чтобы как-то отвлечься от давящей обстановки муниципальной больницы.
– Два года, – ответил молодой человек.
– И кем планируешь стать в дальнейшем?
– Нейрохирургом, – парень оказался приветлив, но немногословен.
– Надеюсь, мне не потребуется интерн.
Марк нервно выдохнул.
– За тридцать три года жизни в больнице был один раз и тот у стоматолога, – начал снова болтать он. – Приехал в Россию, загремел в больницу через четыре месяца после приезда.
– Откуда пожаловали к нам?
– Из Стокгольма…
– Здешние больницы не сравнятся со шведскими, наверное, – предположил молодой человек.
– Не знаю, – ответил Марк. – Я был лишь у стоматолога.
Он лег на каталку и принялся изучать пластиковые таблички на затертых дверях: «массажный кабинет», «процедурная», «кабинет физиотерапии». Увидев слово «операционная» Марк невольно отвернулся, как делал обычно, проезжая мимо кладбища.
* * *
Больничная палата была выкрашена в неприятный грязный бежевый цвет. Стены перекрашивались неоднократно. Об этом несложно было догадаться по многочисленным слоям краски, которая теперь трескалась. Она отступала от потолка сантиментов на восемьдесят. И от этого усиливалось ощущение неполноценности, которое могло быть вызвано каким-то кратковременным недугом или затяжной болезнью. На кровати лежал матрац с подтеками, о происхождении которых Марк предпочитал не думать. Наперник тоже был весь в желто-оранжевых разводах. Представив, как кто-то пускал слюну на подушку во время сна, он тут же отложил ее.
Обшарпанная мебель со сломанными выдвижными шкафчиками и потрескавшийся линолеум, оголявший голый бетон, только подчеркивали убогость местной больницы.
Марк не знал, чем себя занять. Алисия, вероятно, не догадалась вложить ему в карман штанов телефон, который он оставил в палатке. Он смотрел на свои спортивное трико, на котором уже успела немного засохнуть грязь. На коленках остались следы от влажной травы. Вид у него был неважнецкий.
Зашел доктор.
– У вас вип-условия, – произнесла женщина. – Одиночная четырехместная палата. Такое бывает здесь редко.
Появление врача немного отпустило тревогу, которая посещала Марка при мысли о том, что ему придется ночевать в этой палате.
– Все хорошо? – спросил он.
– Не совсем, – доктор немного от него отстранился. Она внимательно рассматривала снимки, которые принесла с собой, и заключение на двух листах, вернее, делала вид, что рассматривает. Это было очевидно – даже опытному доктору требовалась сила духа, чтобы сообщить какую-то весьма неприятную новость пациенту.
– Зачем вы смотрите эти снимки? Наверняка, уже знаете, что со мной, – произнёс Марк.
– У вас диффузная астроцитома, – ответила она.
– Я не силен в медицинских терминах… Знаю только, что все, что заканчивается на «ома», не очень хорошо.
– Это рак, – на выдохе произнес врач. – Вторая степень. А это значит, что шансы на выздоровление весьма велики. Требуется хирургическое вмешательство, лучевая и химиотерапия.
После слова «рак» Марк больше ничего не слышал. Как такое вообще могло быть? Ошибка в чистом виде. У него же столько планов на жизнь. У человека, у которого столько идей, не может быть рака. Он только запустил свой новый проект. А их было еще четыре или пять. Он уже не мог вспомнить. Несколько дней назад он был абсолютно здоров. А тут совершенно случайным образом оказался в больнице. И теперь ему ставят такой диагноз.
– Этого не может быть, – ответил он.
– К сожалению, это так.
– Этого не может быть! – интонацией он поставил восклицательный знак в конце фразы. – Я веду здоровый образ жизни. Не курю. Не употребляю наркотики. Алкоголь. Разве что изредка. Я никогда не облучался. Я всю свою жизнь прожил в экологически чистом районе. У меня хорошая наследственность, если не считать гипертонию у отца. У меня отличный иммунитет. В последний раз я болел, должно быть, лет в двенадцать, – он все перечислял.
– Вы сейчас проходите стадию «отрицание», – ответил доктор. – Это абсолютно нормально. И я не буду вас ни в чем переубеждать. Вот копия заключения.
Она положила на стол два листа бумаги.
– Снимки не могу вам отдать. Их вложу в вашу карточку, – объяснила она. – Это не приговор. Вы молоды. У вас нет неблагоприятной наследственности. Нет вредных привычек. И сильный иммунитет.
Доктор был славным психологом. Вероятно, ей уже не раз доводилось сообщать подобную новость пациентам. И реакция Марка не была особенной. Она явно была подготовлена к таким ситуациям. Он не знал, что за прием сейчас она применяет, но заметил, что она говорила его же словами. И почему-то ему становилось легче.
– Вы являетесь нерезидентом России, поэтому вопрос о вашем лечении нам нужно решать в особом порядке, – объяснил доктор.
– Я буду лечиться в Швеции, – отстраненно ответил Марк. – Я могу сейчас поехать домой?
Она что-то говорила ему. Он услышал лишь одно утвердительное «да». Остальное не имело сейчас никакого значения.
* * *
Часы показывали без четверти десять. В офисе никого не было. Даже клининговая служба, которая обсуживала лофт, уже закончила с уборкой. Только из кабинета директора, что неуклюже скрывался за стеклянной стеной брезжил свет от включенной настольной лампы.
Марк разложил перед собой семь заключений – именно столько МРТ он сделал за последние три недели в разных клиниках. Но ошибки не было: в муниципальной больнице ему поставили верный диагноз, а частные клиники семь раз его подтвердили. Он рассматривал шрифты, которыми были напечатаны его имя, фамилия и возраст.
Последние двадцать дней его жизни прошли очень быстро. Он приходил на работу на полтора часа раньше, потому как с четырех утра его мучила бессонница. В течение дня он безостановочно выстреливал идеями, а Алисия утопала в его поручениях. Когда и этого оказывалось слишком мало, чтобы не думать о плохом, он брал на себя часть работы. Поэтому она постоянно путалась, что было в ее зоне ответственности, а что нет, и часто они вместе делали одну и ту же работу, отчего она уже несколько раз срывалась на Марка из-за его непоследовательности. По вечерам он предпочитал оставаться на работе, чтобы поделать что-нибудь, что не всегда имело смысл, а в те редкие дни, что возвращался рано домой, он забывался, выпивая по два-три бокала вина или других более крепких напитков. Но каждый вечер заканчивался одинаково. Он раскладывал бумажные заключения, которые ему вручали после обследования.
Поэтому теперь изрядно помятые бумаги были испачканы каплями белого и красного вина и соусами, в которые Марк макал заказанную пиццу или картофель фри. Он до сих пор не определился, как ему относиться к поставленному диагнозу. Ни разу за все время он не испытал злость, гнев, ненависть к ситуации или жалость к самому себе. Оцепенение – вот то, заложником чего он стал. Мощное затяжное оцепенение, почти как депрессия, только хуже. Именно оно парализовало его на целый месяц, не давая перейти из стадии «отрицания» хотя бы гневу. Оно и поглощало драгоценное время, которое отделяло его от решения немедленно начать лечение.
Марк сам не знал, зачем ежедневно посматривает заключения с одним и тем же диагнозом. Возможно, так он пытался вызвать тот самый гнев, который стал бы мостиком, соединяющим его болезнь с намерением лечиться. Но изо дня в день ничего не происходило. Казалось, имя наверху страницы на каждом из полученных заключений, принадлежало не ему, а какому-то другому Марку Янсену, как и диагноз в конце страницы.
На мобильном высветилось имя Маркуса, и за вибрацией телефона последовала стандартная мелодия. Меньше всего Марку сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, поэтому он поставил телефон на беззвучный режим и немного отодвинул его от себя, ожидая, когда имя друга исчезнет с экрана. Но тот оказался чересчур настойчивым, поэтому дисплей светился еще минуты две, расточительно расходуя остаток зарядки. Марку даже показалось, что мобильный оператор автоматически вырубил звонок. Но за первым последовал второй, потом третий. Но он стоически продолжал их игнорировать, пока не увидел первые слова тревожного сообщения, текст которого высветился на экране лишь частично «Марк, срочно перезвони мне»… Он лениво раскрыл сообщения, совершенно не ожидая увидеть последующий текст «Филип в реанимации».
Он спешно вошел в список сообщений и набрал Маркуса, который теперь игнорировал звонок. Марк принялся судорожно размышлять о том, что могло случиться с его молодым другом в расцвете сил и сразу исключил болезнь. И только потом вспомнив о собственном диагнозе, понял, как опрометчиво это было. Авария? Исключено, Филип был слишком деликатным и аккуратным водителем. Может быть, на него напали? Или он стал случайной жертвой преступления?
Мыслей было столько же, сколько и попыток дозвониться до Маркуса. Но за него вежливо отвечали длинные монотонные гудки.
* * *
Марк стоял напротив стелы с высеченным именем Филип Ларссон и читал выгравированную эпитафию «Лучший друг до и после смерти». Он опоздал на похороны: из-за нелетной погоды отменили большинство рейсов, поэтому он прилетел на день позже и то не в Арланду, как обычно, а в Гетеборг-Ландветтер, и еще несколько часов добирался на машине до Стокгольма.
На кладбище было спокойно. Никто не провожал усопших. Поэтому Марк был единственным в небольшой роще, в которой плодились могилы. Он перечитывал состоящую всего из нескольких слов надгробную надпись, выбитую каллиграфическим почерком, и пытался принять мысль, что Филипа больше нет. Но паралич, туго связавший его в эмоциональный узел несколько недель назад, не отпускал его и сегодня. Ему снова казалось, что имя Филип Ларссон принадлежит не его другу, а какому-то незнакомому человеку.
Три недели назад внутри Марка образовалась огромная яма, которая со смертью лучшего друга стала лишь глубже. И чтобы не оказаться на дне этой самой ямы, ее нужно было всего лишь заполнить эмоциями. Скорби, боли, сожалением об утрате – чем угодно, только не оставлять внутри себя этот глубокий карьер, который образовался, когда из Марка вынули все, что делало его живым.
Он провел больше часа возле могилы, у которой только осела земля. Но казалось, упустив возможность попрощаться с другом во время похорон, Марк навсегда потерял надежду принять и смириться с его смертью. Сейчас же это была чужая смерть, которая его совершенно не трогала.
* * *
Маркус забронировал столик в стейкхаусе, в котором они все вместе были в последний раз. Так, он был убежден, легче будет почтить память друга. Это было любимое место Филипа, потому что именно здесь подавали вкуснейшие во всем городе бургеры.
Марк молча потягивал терпкое пиво. Друг также не решался нарушить тишину. Казалось, после смерти общего товарища они стали совсем чужими.
– Одного не возьму в толк, как это могло произойти, – Марк хотел разузнать все подробности смерти, о которых не решался спросить в телефонном разговоре.
– После нашей поездки в кэмпинг и его фиаско на скалах, – начал Маркус, – он вбил себе в голову, что мы считаем его ни на что не способным. Он сказал, что будет тренироваться еженедельно на той самой скале и, когда ты приедешь, надерет нам с тобой задницу.